Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2023
Ирина АНТОНОВА
Прозаик, поэт. Родилась в Москве. Выпускница филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (отделение русского языка и литературы). Публиковать стихи начала с 1975 года в журналах «Новый мир», «Юность», «Студенческий меридиан» и др., в альманахах «День Поэзии», «Истоки», «Муза» и в разных коллективных сборниках. Автор 5 книг. Член Союза писателей России. В настоящее время первый заместитель главного редактора альманаха «Истоки». Член Союза писателей ХХI века с 2022 года. Живет в Москве.
ЗАПАХ СИРЕНИ
Яркие фрагменты детства, как елочные гирлянды, время от времени озаряют память. Даже, когда от будущего уже не ждешь ничего хорошего, они способны согреть и вернуть душевный покой.
В ответ на мое детское нытье, что дома нет ничего вкусненького, мама растирает в стакане желтки с песком. Стирает долго до бела, потом капает красную каплю кагора. Гоголь-моголь готов. Белки пойдут на бизе. Никакие специальные венчики тогда не продавались, и мама терпеливо сбивала вилкой. В каникулы на елку ко мне впервые приглашены 2 моих подруги и мальчик. Несмотря на тесноту, у нас всего одна комната, мама решила устроить настоящий прием. Елку всегда достает и устанавливает папа. Совсем давно ее привозил из леса (тогда это не возбранялось законом) знакомый родителей — водитель грузовика, а по совместительству — сапожник, столяр и плотник
Папа входит в коридор с елкой, обмотанной веревкой, прижимая ее к заснеженному пальто. Снимает шапку-ушанку, долго хлопает руками, чтобы согреться, и протирает запотевшие очки. Это не просто установить ее в ведре, чтобы она не завалилась, и развесить гирлянду лампочек. Ни искусственных елок, ни цветов в нашем доме не признавали.
Бережно доставалась из коробки и вешалась на верх пышная звездочка-талисман из медной проволоки. Это была новогодняя игрушка военного времени, украсившая елку молодоженов (моих будущих родителей) в эвакуации. В конце января папа ушел на фронт.
Желая меня порадовать, родители каждый год подкупали несколько ярких шаров или сияющих фигурок. На глазах менялись форма, размер и тематика игрушек. Ушли в прошлое картонные лебеди и стрекозы. По дизайну игрушек хороший искусствовед сможет легко определить год серийного производства. В начале февраля был ритуал прощания с елкой, последний раз зажигали цветную гирлянду, снимали игрушки с пожелтевших веток и убирали на антресоли. На коробках с игрушками долго сохранялась запись четким почерком бабушки — верх — чтобы невзначай их не раздавить. Кто бы тогда мог подумать, что несколько десятилетий спустя старые елочные игрушки будут красоваться в витринах антикварных магазинов и продаваться на аукционах?
Мама достает яркие цветные нитки, и мы с ней обматываем яблоки, мандарины, конфеты, чтобы подвесить на елку в качестве призов.
На горячее с ночи готовится фирменная буженина из свиного окорока, нашпигованная чесноком.
Большое блюдо выпеченных домашних пирожных накрыто крахмальной салфеткой. Утром мама будет надрезать каждое по диаметру и наполнять нежным заварным кремом. Последний штрих — посыпать сахарной пудрой.
Но о главном сюрпризе я не знаю. Усадив гостей за стол, мама с папой подходят к пианино и исполняют Турецкий марш Моцарта в 4 руки. Мама взмахивает длинным прозрачным шарфом, накинутым на плечи, и мы чувствуем волшебный запах белой сирени среди зимы — папин подарок к Новому году.
КРЫМ
О Крыме я слышала с самого раннего детства. Родителям там не довелось побывать, но в книгах, которые мне часто читали вслух, он часто упоминался. Ну тот же «Белый пудель» Куприна. Потом крымскими тропами высоко над морем вел меня К. Паустовский по страницам своих воспоминаний. Казалось, я чувствовала запах сухих трав и каменную осыпь под ногами. Там же в Крыму находилась могила А. Грина, бедствовавшего всю жизнь, умершего в нищете и признанного только спустя годы после смерти. Крымом были вдохновлены его сказочная феерия «Алые паруса», Лисс, Зурбаган… и все города, где жили его герои…
Крым все детство и отрочество казался мне землей обетованной. А когда позже я услышала о сердолике, найденным С. Эфроном в коктебельской бухте и преподнесенным М. Цветаевой, я окончательно загорелась Крымом и дала себе слово там побывать.
Случай побывать в Крыму неожиданно представился. Меня пригласила в поездку мать моей подруги детства. Крым она знала, как пять своих пальцев, ездила туда каждый август с семьей.
На троих нам досталось купэ, Виолета Юрьевна внизу, мы — Лёля 18 лет и я 20-ти на верху, больше никого не подселили. Покупаем на полустанках горячую картошку с укропом, ягоды и после Курска с Белгородом огромные тугие помидоры «Бычье сердце». Виолета Юрьевна строго предупреждает не оставлять кошельки под подушкой, окно приоткрыто и вытянуть кошелек через щель квалифицированному жулику не представляет труда. Мне по молодости лет в это не верится, но я не хочу перечить. Она сделала доброе дело: взяла меня в Крым. Одну меня родители ни за что не отпустили бы… Поколение, пережившее послевоенную разруху, на себе испытало воровской беспредел. Это теперь карманник — явление почти экзотическое.
Из Симферополя, нагруженные вещами, садимся в автобус. Маршрут лежит через Планерное (Коктебель) на конечную остановку Лисью бухту, кажется, теперь это называется Курортное. Нестерпимо жарко. Слева и справа из окна тянутся склоны, поросшие виноградом. Родители Лёли прозвали домик у моря, где они частенько останавливались, Сычёвкой, не столько по фамилии хозяина, как по его угрюмому неразговорчивому нраву.
По прошествии многих лет (десятилетий), я все отчетливей вижу эпизоды моего первого пребывания в Крыму. Узнаю, что там снимались знаменитые кадры из «Человека-амфибии» с А. Вертинской. Не счастье в полном смысле этого слова, а важные составляющие счастья — легкость и беспечность бытия — дарил мне Крым.
Утром ходим на море в Лисью бухту, маленькую, уединенную, как бы отгороженную большими камнями. Там никого нет, можно искупаться нагишом. Несколько раз поднимались в горы, поросшие кустарником. Мать Лёли обращает мое внимание на низкие кривые деревца по краям обрыва. Это Иудино дерево, по легенде, на нем повесился Иуда в момент острого раскаянья… По весне ветки дерева бывают сплошь покрыты ярко-розовыми цветами. Спустя несколько лет уже в Мисхоре я застала в апреле Иудино дерево в цвету, она зацветает раньше других, и само собой написалось: «Запомню все: и ветреный апрель, и серый день, и каменные груды и занесу на память в акварель изогнутое деревце Иуды. Его цветенья дух не истребим. На ощупь корни чувствуют опору, и кажется, что это пилигрим над пропастью карабкается в гору.
В. Ю. всегда приносит с прогулок большие букеты из пахучих степных трав и живописных причудливых веток.
Это называется икебаной. Засохшие ветки она повезет в Москву украсить уютную арбатскую квартиру.
Ездили мы тогда и в знаменитый Ливадийский дворец, где по дорожкам гуляли павлины, спускались царской тропой, купались на каменистом пляже у Золотых ворот, осматривали грот Шаляпина.
Незадолго до отъезда мы с Лёлей загорелись желанием прокатиться на пароходе. В. Ю. купила билеты. На борту маленькой яхты размашистыми буквами было написано Нарцисс, и точно высокая стройная с белым парусом она всем своим обликом напоминала грациозный цветок на хрупком стебле. Стоял жаркий августовский день, яхта была полупустой, мы вышли в открытое море, и вдруг наше суденышко стало качать из стороны в сторону. Сначала слегка, потом все сильнее и сильнее. Волны заливали палубу, судно накренивалось, почти плашмя ложилось на воду. Ветер усиливался, и качка становилась беспрерывной. Мы с Лёлей, вымокшие до нитки, выбегали на палубу, ожидая, когда окатит с головы до ног новой волной. Качка нас только веселила, казалось, мы опьянели от ветра, простора и соленого воздуха… А вот бедной В. Ю. стало совсем плохо, она страдала от морской болезни, с мертвенно бледным лицом сидела в трюме, не чая дождаться твердой почвы под ногами.
Назад из Крыма я уезжала одна, в плацкарте, нагруженная виноградом и персиками, желая поделиться с родными хоть каплей южных даров.