Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2023
Игорь ВОЛОВИК
Прозаик, эссеист, с 1991 года живет и работает во Франции, по профессии урбанист. Печатался на русском, французском, английском языках в российских и зарубежных периодических изданиях и коллективных сборниках, много лет вел рубрику «Взгляд» в финляндском историко-культурном и литературном журнале на русском языке «LiteraruS».
В издательстве «Вест-Консалтинг» вышли книги:
Игорь Воловик. Прогулки с Запада на Восток. Россия: какой она видится из Европы. Москва: Вест-Консалтинг, 2013.
Игорь Воловик. С ВОСТОКА НА ЗАПАД без подзаголовка. Москва: Вест-Консалтинг, 2022.
Dédié à mon père
Посвящается моему отцу
На экране компа появился парень в футболке от «Гуччи» и изобразил улыбку.
«…Друзья, если вам интересна дальнейшая судьба Вечного Города, то подписывайтесь на мой канал и не забывайте ставить like.
Прежде чем начать, хочу продемонстрировать вам интернет-игрушки, которые вы сможете выиграть, пройдя вот по этой ссылке. Вас также ждет бонус — настольная лампа в виде Колизея. Вот она. Спешу поблагодарить всех наших спонсоров.
В предыдущем посте, который вышел в прошлый четверг и который будет скоро помещен на мой сайт, мы изучали падение Римской империи летом 476 года Нашей Эры. Кратко напомню, что этот год, связанный с низложением лангобардами последнего императора с громким именем Ромул Август, знаменует переход от классической Античности в пучину Средневековья. Как мы выяснили, крушение — это лишь формальный факт, взятый впоследствии историками за одну из важнейших вех в истории всего человечества. На самом же деле император Ромул Август был, по-существу, лишь беспомощным ребенком («Августишкой», как его называли), а разложение римского общества и латинской системы в целом началось задолго до того момента. Интересно отметить, что осколки латинской цивилизации продолжали существовать в течение еще нескольких столетий после падения империи и проявляются до наших дней посредством языков, культуры и Права.
Итак, знакомясь с вашими комментариями, которые мне всегда приятно читать, я пришел к заключению, что нам необходимо поговорить о следующем, не менее важном событии в истории Рима, Европы и христианского мира.
Так вот, в 754 году, то есть почти через три столетия после крушения, Римские Папы заключают соглашение с франкскими королями. Благодаря этому союзу, наступает долгожданный конец бесконечных грабежей и разрушений со стороны бесчинствующих варваров. А кроме того, положено начало Папскому государству, что укрепляет статус Рима как главного центра западно-христианского мира. Все прекрасно, скажете вы! Но не все так просто.
Переход под сюзеренитет каролингских франков означает отдаление Рима от Византийского влияния, а следовательно — еще больший культурный упадок.
Вообще эта эпоха остается, как мне кажется, недостаточно подробно изученной, особенно в плане анализа жизни и быта римлян середины VIII-го века.
Наверно, поэтому этот непростой период продолжает будоражить умы. Во всяком случае мне, например, по ночам не спится. Да. Но это не из-за того, о чем вы подумали, хе-хе… Ведь события той нестабильной эпохи, в которой сочетаются одновременно упадок и становление, а главное — переживания людей — напоминают странным образом время, в котором мы живем сегодня. Ну, мы обсудим это с вами уже в комментариях…
Так чем же являлся Рим в самой сердцевине Раннего Средневековья? Кем были его жители? Каков был их образ жизни? На мой взгляд, это не столько «темень» в истории, сколько слепое пятно в историографии.
И отношение к феноменам, происходившим в те времена, далеко не однозначно: откровенная ли это варваризация или же, наоборот, прогресс по отношению к прежней, рабовладельческой системе? Сам идентитет римлян той эпохи поставлен под вопрос: кто они? кем являются? кем себя ощущают?
Король франков, прозванный Пепин Кроткий… а мы знаем, что «пепин» это в переводе семячко… ну, фруктовoe семячко, я имею в виду…»
Она почувствовала, как усталость, накопившаяся за неделю, одолела ее, и она начала проваливаться в томную перину дрема.
—
Покуда портик мой от гула бойни тих,
Я стилем золотым слагаю акростих…
Поль Верлен, Томление (пер. И. Анненского)
Ты спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
Евг. Евтушенко, Ты спрашивала шепотом…
«Помните ваши беды! Только работая денно и нощно, чтобы не быть в тягость ближнему… только там вы найдете спасение… Слушали ли вы наши напутстсвия? Забыли ли вы, что Он есть в деяниях ваших реальных, а не в словах…»
Она стоит у самой колонны. У одной из. Непроизвольным движеним плечо влечет все ее тело к мрамору. Опереться. Но она поправляет его и выпрямляет стан, опустив голову. Лишь кисть правой руки слегка дотрагивается до шершавой поверхности столпа. Под рукавом это никому не видно. Когда же поставят скамьи…
«Ideo precor beаtam Mariam semper Virginem, omnes Angelos et Sanctos, et vos, fratres, orаre pro me ad Dоminum Deum nostrum.»*)
Что он сказал? Она на мгновение отвлеклась, заблудившись в раздумьях, которые не покидают ее в последнее время. Звуки отражаются от каменных стен, излучающих запах сырости, но часть из них тонет в мягкой извести. Ты должна слушать! Вот уже месяц, как она не может привыкнуть. В прежнем храме было обыкновеннее. Даже людкие испарения. От них шло тепло.
«Misereаtur nostri omnipotens Deus et, dimissis peccаtis nostris, perducat nos ad vitam aetеrnam.»
Наконец, знакомые слова. Она радуется. Но в тот же момент термины разлетаются на невнятные слоги, словно хрустальный бокал, брошенный с силой об стену. Ее пронизывает страх. Именно ТОТ страх. Ее голова встряхивается, пытаясь отогнать мысль. Но струна холода сковывает ее тело под грудью. Нет, это просто холод от мрамора. Это холод мрамора. Повтори еще раз. Не могу. Больше не могу.
Она остается до конца. Смогла. Сегодня. А завтра? Под сводами она чувствует себя все более стесненной, и тревога закрадывается в сердце. Еще плотнее завернувшись в суконный платок, она направляется к выходу. Только бы не встретить… Вот и портал. Низкий. Деревянная балка почти касается волос. Ее голова опущена — так положено в церкви. Но она не любит наклоняться. Не привыкла. Еще не привыкла. Отец учил ее встречать жизнь и смерть, не теряя достоинства.
Ее ступни на плоской деревянной колодке, прикрепленной кожаным ремнем к ноге, подводят ее к левой половине лестницы, соединяющей здание с улицей, и осторожно ступают вниз. Она никогда не оступалась. Но плащ только что задел тумбу у паперти. Нельзя терять равновесие. Часть ступеней уже достроили, но рядом еще валяются камни. Их уберут. Наверно. Или вставят в новый фасад. Это остатки старого строения. Зачем оно здесь?
«Пожалуйте монетку, Милостивая… Так холодно!»
Она достает серебро. Да. Холодно. Холодно, как всегда в феврале, когда с севера дует ветер, пронося над ложбиной между холмами потоки незнакомых запахов. Чужих. С этими струями воздуха врываются в город влага и холод. Холод внутри. Потому что из-за гор всегда приходит тревога. К которой невозможно привыкнуть.
Очертания зданий поглощаются в серую мглу. Она страшнее черной. Издали раздается звон колокола на базилике, что за рекой. Одинокому зову никто не вторит. Пока он еще не нашел в городе родственной души. Его отлили в Равенне и недавно привезли в город. Одни поговаривали, что он отгоняет злых духов, другие — что он предвестник конца света. Пойти обычной дорогой? О нет, не сегодня, только не сегодня. Она еще не готова. Вчера, по пути домой, она видела, как в переулке мужской силуэт в серых, как эта мгла, лохмотьях, метнулся, как призрак, в сторону другой — женской — фигуры, пытающейся отпереть свою дверь, и прямо на пороге насиловал ее. Силуэт, почти тень, хрипло выкрикивал что-то на незнакомом языке. Паломник. Их много. Теперь много. И все больше и больше. Они наводняют город в Пасху и на Рождество, приплетаясь к Северным воротам со всех сторон Света. Кто-нибудь из церкви видел это дикое действо? Что было делать? Она остановилась на углу и хотела бежать. Бежать от этого безумия. Но ее тело не подчинилось. Она хотела звать на помощь, но язык присох к небу. Она хотела прийти на помощь. Но ужас сковал ее крепкими объятиями. И спас. «В этом спасение ваше!» Вспомнила. Разве Иисус не прызывал к преодолению страха? Согрешила.
Она пойдет в обход. По большой улице. Там еще есть люди. Еще есть. Хотя их все меньше и меньше. Этот квартал почти совсем опустел. Но церковь велели возвести новую.
Дорогу обрамляют фасады. Дома, дома, дома… Это уже не дома. Это пустые клетки. И проемы между ними. Груды камней, которые вывозятся на телегах. Их свозят в соседний квартал, ближе к излучине реки, из которой можно черпать воду. Там много разных строек. Беспорядочных. Но это спасает от холода, несмотря на сырость в земле от болотистой почвы и наводнений. Ее дом стоит как раз между новым строением и развалиной, из которой соседи извлекают куски желтого туфа. Она не знает, какой семье принадлежит участок. Она избегает соседей. А дом сбоку пустой. Он цел, но в нем давно уже никто не живет. Кроме стаи черных птиц, которым она не знает имени.
Вот и дверь. Она достает ключ. Лязг. «Здравствуй, Марку».
Марку ее раб. И она должна отпустить его. Так сказал священник. Но после смерти мужа она больше не может этого сделать. Так в доме есть мужчина. Священник настаивал. Она хорошо знала, почему. Освободившись от рабства, Марку скорее всего придется стать христианином. А этого он не сможет сделать, потому что слишком предан своей — иудейской — вере. Поэтому она сменила церковь. Чтобы не злить священника. Пошла в новую. Не хотела. Но выбора у нее не было.
«Госпожа, я приготовил ужин. Вино, телятину и хлеб».
…А сейчас до церкви нужно пробираться переулками, спотыкаясь о камни. Стоять во время молебна. И слушать равнодушную проповедь. На старом наречии, которое стало уходить в неизвестное прошлое и перестало быть понятно. Священник обращается к пастве с акцентом, на котором говорят греки. Его прислали издалека. И ему все равно. Он просто читает текст. А понимает ли он его сам?
«Я очень волновался. Госпожа долго не возвращалась».
…Когда же все это закончится? Скорей бы конец света. Так нельзя думать, это богохулсьтво! Можно. Ты не должна, это карается! Я могу, потому что я не знаю, что будет ПОТОМ. Ты знаешь. Ты рискуешь попасть в Ад! Так скорей бы это все закончилось. В Аду я живу давно. С детства.
«С этого момента ты должен будешь ходить со мной в церковь!»
«Но, Госпожа!»
«Принеси мне ополоснуть руки».
Она должна оберегать себя. И его тоже. Себя от паломников. Его — от священников. Марку — раб. Не более чем говорящий предмет. Но пока он есть в подчинении, он особожден от посягательств епископов. Ей же надлежит нести ответственность за него, как за дитя малое, а тем самым и оберегать. Так было испокон веков, и так должно быть всегда, даже если в городе теперь принято считать, что рабы наделены душой. Пусть! Все равно их сейчас мало и они только в прислуге.
«Если я тебя отпущу, то тебе придется принять христианство. Ведь ты будешь беззащитен. А если ты не будешь сопровождать меня… то ты ведь знаешь, что у нас творится даже в мирное время. Паломники стали страшнеее ломбардских северян, ведь от лохматых миланцев знаешь, чего ожидать, а основная масса паломников — непредсказуема. Если со мной что-то случится, ты не выживешь один. И ни одна иудейская диаспора тебя не спасет».
Почему рабы всегда, как ослы, отказываются идти на какие-либо уступки? Куда же их отпускать на свободу? Они не выживут без нас.
«Госпожа, мне не дозволено…»
Кто будет смотреть на то, что таят глубины его сшитых на миланский манер брюк?
«Это мне решать! Ты полагаешь, что ты нужен своей диаспоре? О нет, у них и своих теперь хватает. Хм, если бы ты был купцом, тогда другое дело, им все двери открыты. И горожане, которые ненавидят иностранцев, стали их терпеть. Потому что те привозят вино и масло. Кем станешь ты, когда попадешь на свободу? У тебя нет денег».
«Госпожа…»
«Принеси мне воду для омовения!»
«Госпожа ничего не ела…»
«И зажги светильник».
Ее плащ падает на пол. И снова лестница, только теперь наверх. Туда, где можно, наконец, немного отдохнуть и поразмыслить. И согреться. Если остались дрова.
«Утром пойдешь на Рыбный рынок! Кроме скумбрии, мне нужна льняная пряжа. Два локтя».
Слабое пламя свечек колеблется в ритм сквозняка, посвистывающего в ставне маленького квадратного окна, затянутого бычьим пузырем и перегороженного чугунной решеткой. Этот робкий блеск находит новую жизнь на поверхности красного вина, дрожащего в деревянной чаше. Словно дьявольский огонь. Хотя бы ТАМ не будет холодно. Так нельзя думать! Бог все видит и слышит. Можно.
Она отпивает долгий глоток терпкой жидкости и опускается на каменную скамью. Увидеть. Увидеть эти видения снова. Они все чаще навещают ее. Наяву они не являются. Но приходят ночью, когда темно и когда голова проваливается в пустоту. И тогда словно приоткрывается дверь ТОГО — потустороннего — мира. Мира, который был. Или же того, который только будет? Потому что он не совсем похож на этот — привычный — мир, хотя она и узнает в нем отдельные знакомые ей черты, а иногда и людей, предметы и даже город. Но там Рай соседствует с Адом. И нет Чистилища. Ее же учат готовиться к совершенно другому. Ее готовят к выбору между Раем и Адом. Вероятно, видения — это просто возможность, посланная ей свыше, взглянуть мельком на то, как ТАМ может быть? Словно прогулка. Как те, которые она совершает по городу, видя лишь некоторые аспекты из жизни горожан, тогда как остальные заветно сохранены от глаз ее за стенами домов и ставен.
Ее одолевает сон.
Вот отец. Его борода. Словно у северянина, и вьющиеся волосы. Она ненавидит их, северян. Потому что все беды от них. Потому что нужно жить в постоянном страхе, что они придут и уведут кого-нибудь или убьют. И когда их нет поблизости, то о них говорят. О них думают. Их видят в явлениях. О них мечтают. Они присутствуют даже в самом городе, в виде паломников. Некоторые паломники приходят из Милана, скрывая лицо, потому что на следуюший год, ворвавшись в город, они будут грабить храмы, в которых вчера молились. А если представить, что их будет не один, как тот, что насиловал сегодня после мессы, и не несколько безоружных, а тысячи, все вместе, целой армией во главе с их кровожадными графами и королем, жаждущим превратить свою Павию или Милан в столицу мира… О них невозможно не думать. Потому что горожане сосуществуют вместе с ними в мыслях своих. Каждый день. Каждую секунду. И это не мешает дикарям в мирное время приходить в город под видом паломников. И насиловать здесь. Чтобы потом замаливать грехи. И снова приходить всей армией, чтобы убивать. И снова и снова.
Но у отца борода мягкая, нежная. А она — малышка. Он берет ее на руки и несет по улицам в сторону реки. Среди стен и людей, лошадей и телег. Чтобы она видела жизнь.
Она никогда не выходила из города, потому что это было опасно. По дорогам среди полей и лесов рыскали разбойники, обирая прохожих и путешественников. Большую часть времени она проводила дома. Среди родных. Брат играл с ней во дворе. Отец рассказывал, что постройки, некогда обрамлявшие двор, были снесены его прадедом, чтобы из их камня надстроить новые комнаты над основной частью дома. «Чем выше, тем лучше видно, не идут ли варвары». Так появились на третьем этаже окна, выходившие с тех пор на улицу. А внизу были укреплены стены. На случай осады. Жить тесно было теплее. Ведь зима становилась все холоднее и холоднее.
Однажны, уже подростком, отец повел ее в каменоломни. О них ходили дурные слухи. Поговаривали, что среди руин бродят паломники, в пещерах ночуют отшельники, а в пустынных залах обитают привидения.
Был залитый солнцем весенный день. Он взял ее за руку и повел. Они шли сначала вниз, потом немного вверх по возвышенности. Под ногами валялось все больше камней и осколков. Постепенно городской шум и говор начали оставаться позади. А жилища сменились руинами. Ей стало не по себе. Зачем он привел ее сюда? Чтобы напугать? Еще больше? Она и так живет в вечном страхе. И только редкие прогулки вдоль реки среди рыночной толпы скрашивают ее унылое уединение. Зачем ей еще больше страданий?
Внезапно за поворотом переулка, вернее землистой дороги, по которой они шли, она остановилась. Ее рука выпала из ладони отца. Перед ней, у самых ее ног, простирался дивный сад. Белым цветом рассыпались повсюду вишневые и грушевые деревья, на лугах паслись коровы, а козы брели вверх на холм, увенчанный колоссальным дворцом. Который был пуст. Свежий сухой воздух и умиротворение безраздельно царили здесь. Вместо непрестанного гула людской толпы, затихавшего лишь ночью, мычание и блеяние только подчеркивали кристальную тишину. И среди всего этого великолепия природы возвышались белые колонны, которым не было числа. Она никогда еще не видела такого огромного количества столпов, многие из которых лежали, приминая сочную землю. Арки, треугольные фронтоны, лестницы, постаменты фонтанов… Белизну мрамора обвил дикий виноград, а мох приласкал ее своим мягким телом. Из внутренностей огромных зданий без крыш устремились к окрытому небу кипарисы. Этому саду не было границ. Он был насравненно шире, чем те кварталы, в которых они жили и которые казались ей немалыми.
«Были времена, когда город был велик. В нем жило в десять раз больше людей, чем сегодня. И все поклонялись ему. Он был несметно богат. И в него свозили драгоценности со всего мира. Так гласит легенда. Но это было давно. Сотни лет тому назад. А предки твои были вхожи к правителям. Знай это! Когда отцы города предательски бежали, наш род продолжал существовать. Мы жили в тени, стараясь не быть на виду. И это позвоило нам в то тяжелое время сохранить часть таинств Прошлого. Помни это! И носи это в себе».
«Так вот где должны жить ангелы!» — воскликнула она восхищенно, вспомнив светлые речи священника о Рае.
«Так нельзя говорить! И даже думать. Это богохульство. Ангелам здесь не место!»
«Но почему? Я бы переселила весь город сюда. Здесь так прекрасно!»
Отец схватил ее снова за руку и повел, почти потащил вниз, туда, где зияла ниша какого-то круглого здания гигантских размеров.
«Вот, смотри! — выдохнул, почти выкрикнул он ей, совсем запыхавшейся. — Это бывший цирк. Да, он прекрасен. Был прекрасен. Пока у него не стали падать стены, а горожане выламывать кирпичи и мрамор. Здесь устраивали представления. Мы таких сегодня уже не видим. Ни одна церковная процессия не может сравниться с теми пышными праздниками. А затем здесь, да, именно на этом месте, тигры и львы раздирали людей, и публика аплодировала… Потому что их жертвы были христианами. Первыми христианами… В те далекие времена нечестивые горожане верили в разных идолов, которых они называли богами. Но были это не боги, а духи. Я объясню тебе потом… А когда часть горожан последовала учениям Иисуса, то весь плебс решил наказать их, бросив живьем на растерзание. И тогда настала Божья кара и пришел великий холод, а месте с ним неурожай, голод и болезни. Правители бежали. А вместо них явились орды дикарей с раскрашенными лицами и стали грабить, жечь и истреблять. С тех пор вот уже не первое столетие они убивают нас. И Божья кара продолжается и будет продолжаться, даже если варвары не красят больше свои косматые морды и посещают храмы».
«Теперь я могу понять дикарей. Они просто хотят заполучить эту красоту. Но им кто-то мешает. Поэтому они возвращаются сюда снова и снова… Это хуже Божьей кары! Потому что я чувствую, что варвары не подчиняются Ему. У них нет Бога, и они Ему не подвластны».
«Не говори так! Хоть ты не гневи Его…»
«Папа, мне страшно… Уведи меня скорее отсюда! Эта красота и есть источник мучений».
«Запомни! Ты — наследница этого великого города. Его прошлого. И его будущего, если оно настанет. Несмотря на свои прежние грехи, город создал многое. Он — в основе того, чем мы сегодня живем. Что бы ни произошло, помни об этом. Но храни в тайне».
«Зачем?»
«Чтобы сохранить себе жизнь. Если священники узнают об этом, то накажут тебя. Потому что они прокляли Прошлое. А если узнают варвары, то отберут у тебя все, и даже жизнь, думая, что у тебя хранятся богатства. Я обучил тебя грамоте. Со временем ты прочитаешь свитки, которые достались мне от прадеда и которые я храню у нас в погребе. Ты передашь это своим детям».
«Для чего?»
«Чтобы не дать городу умереть раньше времени».
Вскоре отца не стало. А вслед за ним и матери. Только брат присматривал за ней. А однажды, когда настал очередной голод, он сказал, что оставляет ее на раба Марку и поедет в город Константина искать денег. Он сел в Остии на корабль, и больше его никто не видал. Поговаривают, что его забрали в плен сарацины.
В городе всегда много чего говорят.
Видения улетучиваются точно так же, как и появились — внезапно. А вместе с ними и сон. На столе стоит чаша с недопитым вином. Сквозь щель в ставне пробивается пучок блеклого утреннего света.
«Марку!»
Ах да, я посылала его на Рыбный базар, что прямо напротив острова на реке. Заодно поболтает там со своими из иудейской диапоры. Это пойдет ему на пользу. Хоть те и не уважают его за рабство и бедность. А может, и купит у них сукна подешевле, все же он им не чужой, да шелка, что те привозят из Палестины. Если останется денег. Вестей из поместья не было давно. А с ними и денег. Да и цело ли оно?
Сегодня она пойдет на большой рынок у подножья паперти Пресвятой Девы Мучеников, что под куполом. Там можно послушать о том, что делается в остальном мире.
И снова бесконечные переулки и дома, перестроенные, втиснутые между колоннами, или новые, еще полупустые, соседствующие с обветшавшими зданиями, из которых выламывают карнизы. И снова темная толпа, кричащие на руках дети, хромые старики. Телеги, груженые капустой, сеном и камнями. Подземные акведуки, зияющие в дырах под ногами. Навоз и отходы.
Когда-то под сводами Пресвятой Девы Мучеников она встретила своего будущего мужа. Она вспомнила высокий купол этого старинного храма, построенного, как говорили, много веков назад. В самом центре свода было проделано круглое отверстие, через которое она увидела небо. Словно глаз божий смотрел на нее, благословя. Здесь, в момент литургического экстаза, жаркие пальцы Стефана крепко и нежно сжали ее ледяную руку. На мгновение она вспомнила его взгляд. Но и Стефан ушел… Погиб от руки северян.
«Милостивая! Не купит ли у меня вина? Оно прекрасно разогревает! Знет ли Милостивая новость? Ведь наш Светлейший поехал в страну, которая лежит далеко за землей Длиннобородых, там, за снежными горами где-то еще дальше на север или на запад. Представь, как это далеко от нас и какие чудища там могут жить… Вот, попробуй, вкусно? Виноградники Целия… Так Светлейший будет короновать их принца! Не слыхала?.. Ха-ха. А если Милостивая приобретет у меня еще и масла… я его из Тоскии получаю… Благодарствую, двух монеток вполне хватит… Их будущего короля прозвали Семячком. Ха-ха. Сами варвары дали ему это имя. Да-да. Семячко, да еще и Кроткое! Даже Длиннобородые не додумались бы до такого прозвища!.. А если Милостивая купит у меня еще и овечьего сыра, то я расскажу ей и самое интересное… Какой тебе кусочек? Вот этот? Овцы и козы с лугов Палатина… Так вот, только шшш… Светлейший наш обещался пригласить Семячко со своей гвардией в город. Представляешь? И устроить им парадный пир. Ха-ха… Ну, всех благ тебе, Милостивая!»
Она не верит ушам своим. Или она ослышалась, как вчера на молебне? Как могут они впустить варваров в город? Даже если они и стали христианами. Она помнит последнюю — особо жестокую — осаду Длиннобордыми, как называли ломбардцев. Это был настоящий ужас. Была снова паника. Люди готовились к новым мучениям. Да разве к ним можно привыкнуть? Она думала, что перебьют всех горожан. Но северяне внезапно отступили от стен. И ушли к себе, в Павию. Это было огромное напряжение, которое охватило всю живую энергию. А теперь дикарей не просто впускают в город в виде паломников. Их примут с почетом и уважением! За что же мы боролись? Как и все горожане, она бесконечно доверяла главе Церкви. Его прозвали Отцом, а затем и просто — Папой. Он был Отче всех. А теперь?
Она не готова к завтрашнему дню. Что будет ПОТОМ? После смерти? Успеет ли она сделать достаточно добрых дел, чтобы не попасть в пекло? Отпустить раба? Этого достаточно? На самом деле она боится только насилий. Только насилий. Повтори еще раз. Не могу. Устала.
У нее словно две жизни. Одна — на холмах, цветущая и в руинах. Другая — у реки, черная и болтливая. Первая дарит живые соки второй. И есть еще две жизни. Та, которая сегодня, и та, которая настанет ПОТОМ. Но обе окутаны шалью неизвестности. Как прихожанки.
Она идет домой. Ключ. Лязг. Марку еще не вернулся. Может, он не вернется и вовсе? Ее ступни на деревянной колодке спукаются машинально в погреб. Паутина. Свитки. Затем поднимаются в спальню. Руки отпирают ставни и она садится на табуретку.
Пальцы правой руки берут палочку, мокают ее в блестящие свинцовые чернила и вырисовывают на клочке овечьей шкуры: «Roma. Мensо Februarо, Аnno Domini DCCLIIII. Finem mundi».**
«Fratres, agnoscаmus peccаta nostra, ut apti simus ad sacra mystеria celebrаnda», — доносится монотонно снаружи. — Бом, бомм, боммм!
Идет середина VIII-го века.
__________________________________________________________
* Рим. Февраль 754 года от Рождества Христова. Конец Света.
** Здесь и далее отрывки из католических месс на латинском языке.
—
Говорят, ночные видения не длятся более доли секунды. Но за эти считанные моменты человек способен «прожить» целые дни, если не недели, и колоссально много пережить. Так устроены нейронные связи, которые соединяют наше подсознание с сознанием, даря последнему тот, «потусторонний» мир.
Голос по youtube продолжал бубнить на той же самой ноте, при этом глаза парня на экране водились из стороны в сторону, как у лунатика, слизывая текст с ленты.
Она нажала на «мышь», отправила коммент: «Спасибо за поучительный пост. А что с ней стало потом? Продолжение будет?» — и вышла из Нета.
Она еще полностью не осознавала, где находится. Но знала только, что не станет включать телевизор, из которого беспрестанно доносятся обрывки фраз: «экономический кризис… война… уровень безработицы… цены на газ… глобальное потепление… демонстрация… нападение на улице… наркотрафик… забастовка… крушение поезда… взрыв на атомной станции…»
Гренобль, сентябрь 2023