Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2023
Олег РЯБОВ
Прозаик и поэт. Родился в 1948 году в городе Горьком. Окончил радиофак Горьковского политехнического института им. А. А. Жданова. В настоящее время — директор издательства «Книги», главный редактор журнала «Нижний Новгород». Член Союза писателей России. Живет и работает в Нижнем Новгороде.
УДАЧНО ОПОХМЕЛИЛСЯ
1
Это вон у Борхеса каждый рассказ как предисловие к чьей-то новой книге — навыдумывает-навыдумывает, а потом сам, наверное, удивляется написанному. Хотя, конечно, он — мастер.
Я считаю, что литературные рассказы должны быть жизненными. Нет, сам ты сто жизней не проживешь, но если ты услышал от кого-то необычную интересную историю, достойную того, чтобы ею можно было поделиться, то ты должен ее, конечно, запечатлеть. Вот написал «запечатлеть» и тут же понял, что за многих, очень многих людей от искусства ответил: все мы тут же откликаемся на что-то неординарное, случившееся или увиденное в нашей жизни, спеша увековечить.
А как же часто люди с художественным складом ума и соответствующим воображением сожалеют, что не вполне владеют всем арсеналом различных параллельных достоинств: какой-то талантливый поэт не обладает вокальными данными, а драматический актер не способен писать пейзажи и натюрморты. Вот и приходится им, часто сомневаясь, делиться впечатлениями друг с другом, в надежде обогатить или жизненный опыт, или художественный мир коллеги.
Мишка Жмуркин и Илья Криворотов были неплохими журналистами. Сейчас сразу и не соображу: журналистика — это тоже какой-то вид искусства или все же это ближе к производству? Потом разберемся. Они были друзьями, а потому часто вместе выпивали после работы, а иногда и прямо на работе, то есть в редакции. Так было заведено испокон веков в этом виде деятельности. Замечу для точности, что Жмуркин работал на радио, Криворотов на телевидении — просто эти две важных идеологических структуры находились в одном здании, в телецентре. Было им обоим по сорок с хвостиком, у обоих были некоторые проблемы в семьях, потому что выпивали они почти каждый день, и оба они давно уже не мечтали ни о подвигах, ни о славе. Только ведь, судьба-то у каждого человека и без подвигов, и без славы объективным образом существует.
И вот мои друзья Мишка и Илья ей, этой своей судьбе, как-то раз и подставились. Брал однажды Илья Криворотов интервью у Ольги Ивановны Шушляевой, когда-то доцента консерватории, и депутата областного законодательного собрания в настоящее время. Интервью действительно удалось, а это и сама Ольга Ивановна почувствовала. После записи она необычным образом раскрылась перед Ильёй: вдруг стала отзывчивой, улыбчивой, домашней и даже согласилась на чашку растворимого кофе, который они и опробовали с Ильёй в его рабочей комнате, несмотря на высокий свой статус и на то, что у ворот ее ждала разъездная персональная машина с водителем.
Ольга Ивановна была в самом что ни на есть государственном возрасте, но выглядела очень даже неплохо; чувствовалось, что и парикмахер, и салон красоты, и фитнес-тренер с ней поработали: строгая, облегающая голову, прическа каре, закрывающая уши, высокие, но не чересчур каблуки, звонкий уверенный голос, во взгляде — ни искорки кокетства.
В кабинете она уселась в гостевое кресло, закинула нога на ногу и спросила:
— Илья, а у вас тут не курят, наверное?
— Нет, Ольга Ивановна, не положено!
— Ну а если с кофе, то как же не покурить?
— Скорее, не с кофе, а с Ольгой Ивановной, тогда, конечно, можно и покурить, — вывернулся Илья и даже удивился сам себе, что так запросто общается с государственным человеком.
Кофе, несмотря на то, что был растворимым, оказался достаточно ароматным и горячим.
— Илья, я чего вас тормознула! Есть у нас фонд один, «Добро» называется, и там остались небольшие деньги, которые надо срочно потратить, а то они пропадут: передадут их в какой-нибудь детский дом, которого и нет уже давно, а только на бумаге, — и тю-тю. Сейчас, после эфира, я поняла, что ты хорошо разбираешься в некоторых проблемах области и даже представляешь, как их решать. Вот я и подумала, точнее, захотела предложить тебе и твоей команде единомышленников с телевидения (надеюсь, ты найдешь таких) поработать и подзаработать, а там миллионов пять. Придумайте какой-нибудь поэтический фестиваль или конкурс для школьников с рекламой, сувенирной продукцией, типографскими услугами на изготовление листовок или буклетов, гала-концертом и вручением грамот. В общем, придумайте, понимаешь меня? Эти деньги надо срочно освоить. Ну, и на меня рассчитывайте и не забывайте.
— В смысле? — подавшись вперед, спросил Илья.
— В том смысле, — откликнулась Ольга Ивановна, взяла со стола Ильи лист бумаги, карандаш и нацарапала там что-то — Илья не разглядел. После чего внимательно посмотрела на Илью, и, скомкав листочек, засунула его к себе в сумочку.
— Ну конечно, конечно, — улыбаясь, закивал головой Илья, удивляясь одновременно про себя: откуда у этой государственной дамы, видящей впервые его, такая уверенность и напористость.
— Тогда звоните, когда примете решение, а мой помощник привезет вам все документы, которые надо будет оформить. Запомните: все оформляться должно на общественную организацию или общественное движение.
— Так, а мы на Союз журналистов оформим все.
— Можно, конечно, и на союз, только уж очень много болтунов там у вас всяких. Придумайте чего-нибудь попроще. И звони.
Тут Ольга Ивановна энергично затушила свою сигарету и направилась к выходу — Илья чуть успел услужливо открыть ей дверь и, проскочив вперед, торопливо проводить до турникета с вахтером.
2
Внешне Мишка Жмуркин и Илья Криворотов были совершенными антиподами. Мишка спортивный, подтянутый, волосы ежиком, чисто выбритый, всегда при галстуке и одет по моде — закупался он только в магазинах «секонд-хенд» и все носильные вещи на нем выглядели очень элегантно. Да и все остальное: зажигалкой бензиновой он пользовался только «Ронсон», авторучка «Паркер» с черными чернилами и золотым пером. Когда он однажды ногу подвернул, то и на работу-то пришел с изящной необычной тростью с серебряным набалдашником в виде обнаженной русалки, а, нажав на специальную кнопочку, выскакивал из недр трости довольно убедительный большой стилет, чуть ли не с полметра длиной. Правда, кто-то сболтнул, что никакую ногу Мишка не подворачивал, а похромать решил немножко, чтобы своей этой тростью похвастаться. Любил он также ссылаться на многочисленных своих далеких и древних значительных предков. Мама у Мишки, с которой они вдвоем жили в большой трехкомнатной квартире, была самой натуральной дочкой генерала, а в Москве, по его словам, у него где-то существовали два еще живых дядьки, генералы КГБ или уже ФСБ в отставке. Папаша Мишкин, хотя и умер давно, в советское время он занимал должность заместителя начальника областного управления торговли, а такой пост сам за себя говорит. Так что рассказывать о Мишке еще что-то — излишне.
Илья Криворотов, в отличие от Жмуркина, выглядел совершенным неряхой, и держали его на телевидении только за то, что уверенно зарекомендовал он себя прекрасным спортивным комментатором, разбирался в этом деле, знали его все наши городские спортсмены и любили. Правды ради, надо заметить, что неряшливость его выглядела довольно органично и не раздражала так, как может злить развязанный шнурок или пятно на рубашке у другого человека. Криворотов выглядел не как другой, а как свой! Хотя видок у него часто проглядывался совершенно не спортивный: косолапил Илья, горбился, одевался кое-как — кепка, куртка и бежевый свитер крупной вязки, — и ходил он, шаркая ногами, а при его весе сто двадцать все это выглядело кошмарно. Конечно, Криворотов брился, когда бывал с похмелья, поливая себя обильно каким-то ужасным вонючим одеколоном, но феноменальный язык его звучал всегда веско, значительно, связанно — артикуляция не подводила никогда, даже когда он плохо стоял на ногах! Криворотов еще и писал довольно прилично, а потому подрабатывал обзорами и в городской вечерке, и в двух столичных спортивных еженедельниках. Была у Криворотова когда-то семья полноценная с заботливой женой и с любимой дочкой, но сейчас, когда он развелся официально, бывшая пускала его на постой только изредка, чтобы привести в сравнительно божеский вид. Хотя у Ильи проблем с женским полом никогда не замечалось и в городе у него существовало еще несколько точек, где дамы принимали его в любое время суток и в любом виде.
Что привязывало Криворотова и Жмуркина друг к другу, даже не знаю, но в том, что они были настоящими друзьями — уверен. Может, вспомнился мне не очень удачный пример, но, когда у Криворотова умерла мать, Жмуркин, отдыхавший в Сочи на пляже, бросил все, сел на самолет и прилетел поддержать друга.
Конечно, у каждой дружбы должно быть какое-то сильное связующее звено: общее место проживания, или работа, или одинаковая болезнь, или просто общее хобби. У Криворотова и Жмуркина такое хобби было: оба они любили выпить. Причем они любили выпивать вдвоем друг с другом, и прочие варианты не нравилось им даже рассматривать.
Проводив свою начальственную гостью Ольгу Ивановну Шушляеву, Илья спешно поднялся на второй этаж, где располагались редакции и студии звукозаписи областного радио. Там же находилось и рабочее место его друга Жмуркина. Михаил сидел в редакционной комнате один за своим столом и о чем-то серьезно размышлял; вообще, наблюдая за Жмуркиным, можно было решить, что он постоянно над чем-то серьезно размышляет, что не соответствовало действительности — просто такое выражение его лица было как бы нулевым, то есть стандартным.
— Послушай, старик, — начал Криворотов, ввалившись в комнату к Жмуркину, — сейчас у меня была Шушляева из законодательного собрания. Знаешь такую?
— Знаю, конечно! Приходилось как-то!
— Пойдем на балкон, покурим.
— Пойдем. Так, может, сначала?.. — пожал плечами Жмуркин.
— А у тебя есть чего-нибудь?
— Так у меня всегда есть. Я тебя ждал.
С этими словами Жмуркин вытащил из ящика стола початую большую бутылку виски «Джемисон»; в бутылке было всего на три пальца жидкости, граммов двести, не больше, но этого могло хватить для утренней затравки.
— Ну, давай быстрее и пойдем на балкон курить. А еще — почему у тебя всегда в столе эти бутылки початые и ни разу полной не было? И бутылки всегда стремные какие-то, не русские.
— Так я на презентации дурацкой вчера вечером был. Очередной учебный армейский центр открывали, зам министра обороны из Москвы прилетал, совершенно закрытое мероприятие. Вот, что удалось двумя пальцами, уходя, со стола зацепить, то и принес сюда. Тут уж не до выбора!
Друзья, сделав по два глотка прямо из горлышка, сунули пустую бутылку в мусорное ведро и отправились курить на балкон. Балконом в редакции назывался застекленный большой фонарь непонятного архитектурного первоначального назначения с двумя обшарпанными креслами и небольшим столиком в тупике коридора. И так как сюда приходили курить почти все работники этажа, то и назвать эту точку переговорной невозможно — всегда тут кто-то торчал и дымил. Сегодня друзьям повезло: они вдвоем сидели за столиком, курили и молча всасывали через стенки желудка бодрящие и укрепляющие первые утренние калории.
3
— Ну, и что же тебе сегодня доложила наша законодательная власть? Чем удивила, чем порадовала? — пуская струйку дыма в потолок, спросил Жмуркин.
— Предложила подработать. Есть у нее, у Ольги, бесхозных пять миллионов, которые надо освоить, вот она и предложила их мне.
— Понятно! Ты же у нас известный дамский угодник. Она глаз на тебя положила, чудо-юдо, а ты, как лопух, варежку-то и развесил: думаешь, что просто так она тебе пять миллионов предлагает?
— Нет, конечно, не так. Она мне на бумажке нацарапала какие-то циферки, а какие — я не разглядел.
— А бумажку она потом съела?
— Нет, в карман сунула. Только я ее давно знаю, а вот то, что она этими мутными делами занимается, не думал.
— Ну что ты — они там все уже с девяностых годов прокоррумпированы насквозь. Я помню, еще молодым был, в начале девяностых, занимались мы выборами с командой Марата Зильбера (даже не помню, кого мы тогда выбирали), так он тогда задачу перед нами всеми четко поставил: «Мы должны прокоррумпировать всех глав администраций районов, и только после этого можно будет спокойно здесь работать». А ты говоришь!
— Так вот, чего я к тебе-то! Она предложила нам провести какой-нибудь поэтический молодежный фестиваль, а на этот фестиваль, или конкурс, или еще какой-то праздник она эти деньги в виде гранта может отдать. Ну, она, в общем, сделает так, что их нам отдадут.
— А я тут при чем?
— Вспомнил я, что когда-то ты возглавлял Фонд журналистских расследований — был же у нас такой?
— Был, был. И я его возглавлял и сейчас возглавляю.
— А он еще жив?
— Может, жив, а может, и нет! Надо выяснить у Сони — она у меня там была бухгалтером. А меня выбирали сроком на пять лет, так что я еще полтора года могу считаться его председателем, если только этот наш фонд уже не закрыли.
— А кто его без тебя может закрыть?
— Ну, не знаю — мы же его создавали под одно только мероприятие, связанное с расследованием какого-то совершенно непонятного и темного убийства журналиста Николая Смирнова. И журналист этот был не наш, а из Москвы, и что за убийство было уже не помню, и убили его где-то в Чебоксарах, а не у нас. А почему председателем меня? А потому, что пальто у меня было тогда кожаное классное, точнее даже, плащ это был натуральный, смотрелся я в нем выгодно. Я же тогда даже пару раз ездил в Чебоксары.
— Ну, вот — теперь, может, еще сможет послужить нам этот твой фонд, он же оформлен как некоммерческое партнерство или еще как-нибудь так же соблазнительно и безответственно для получения этих пяти миллионов и их справедливого перераспределения! А что за Соня у тебя там бухгалтером?
— Наша Соня Покровская, ты ее знаешь.
— Чудесная женщина! Так звони ей!
— Давай, ты лети сейчас за продуктами в ларек, а я все детали выясню у Сони. Звонить не буду — я дойду до нее, она на нашем этаже сидит.
Илья Криворотов возвратился через двадцать минут довольный и с большим бумажным пакетом.
— Ты знаешь, Миша, даже не поверишь, как нам с тобой сегодня повезло: прямо на входе на наш Средной рынок ловит меня Вахтанг (ты знаешь его тоже), хватает и тащит к себе в подсобку, что-то при этом говорит-говорит, не поймешь по-каковски. А там, радостный и удивленный, как дурак, достает из загашников своих вот эту большую бутылку армянского марочного коньяка и вручает мне. Веришь? Главное, я так и не понял: то ли он моим должником уже был, то ли я теперь его должником еще только буду. Не знаю. Но думаю, что со временем разберемся.
— Верю, Илья, верю. Давай сюда свой материал, — Жмуркин протянул руку к пакету, — что у тебя там еще?
— Вот, понимаешь, какой это неудобный период — март: мандарины третий месяц, как картошку жрем, в рот уже они не лезут и изжога. А может, и язва от этой кислоты мандариновой уже скоро будет. Виноград, который к нам из Израиля везут, безвкусный какой-то, водянистый и подозрительно крупный — наверное, генетически модифицированный. В общем, я взял кисточку винограда и пяток мандаринов.
— А почему пяток-то? Тебе три, а мне два, что ли?
— Нет, нам по одному хватит, а три ты Соне своей отнесешь.
— Да, у Сони Покровской я был. Фонд наш пока еще действующий, и даже какие-то денежки небольшие там, на счете, есть еще. Соня очень обрадовалась, что появятся новые поступления и она сможет выписать себе зарплату за этот и за прошлый год. Отчеты-то в налоговую она сдавала. Вот какие ответственные люди бывают: могла выписать себе зарплату и бросить фонд! А она фонд сохранила в надежде, что он, может, еще пригодится, и без зарплаты работала.
— То есть ты хочешь сказать, что она надеялась, что еще кого-нибудь из нашей братии, журналистов все же убьют?
— Что это?
— Ну, фонд-то твой журналистских расследований создан был, чтобы выяснить, как Колю Смирнова убили? Так?
— Так.
— Так чего же ты тупишь? Наливай!
— Сейчас налью! Только надо нам сейчас обоим твердо запомнить, что мы с тобой вечером оба комментируем хоккей: «Торпедо» — ЦСКА. Ты для нашего телевидения, а я для «Маяка» и только третий период. Ну, я тебе на хвост сяду, и мы на пару будем передачу вести. Согласен?
— Наливай!
На хоккей Жмуркин явился к третьему периоду в темных очках и в широкополой шляпе. Он уверенно и без стука вошел в комментаторскую кабину, и Илья чуть-чуть даже заволновался, увидев его. Перерыв только что начался, и десяти минут явно не хватало, чтобы привести Михаила в рабочее состояние.
— Ты где был, Миша? — жестко артикулированным, поставленным голосом, которым Криворотов обычно работал только в эфире, спросил друг.
— Не поверишь, Илья, — дядька приехал из Москвы, дважды герой Советского Союза, и я не мог его оставить без внимания. Понимаешь, у него две звездочки, два ордена Ленина, а носить ему их не положено — он же под прикрытием пятнадцать лет работал в США, резидентом нашим был. Сейчас он сюда к нам приехал, чтобы с Григорием Алексеевичем встретиться — посоветоваться надо.
— С каким еще Григорием Алексеевичем? — спросил Илья.
— Григорий Алексеевич у нас в стране один, и это надо помнить, — назидательно подняв палец к потолку, произнес Жмуркин, уселся на стул и заснул, успев прошептать: — Поработай за меня, пожалуйста!
— Охо-хо-хой! Горе ты мое луковое, — с любовью произнес Криворотов, — конечно, поработаю.
Он поправил на друге шляпу и вытащил из внутреннего кармана его пальто плоскую бутылочку коньяку.
— А вот это приятно, — так же вполголоса почти прошептал журналист, приобщился к бутылочке и начал готовиться к третьему периоду.
4
Сценарий поэтического фестиваля «Весна — молодые сердца» был написан быстро: день обсуждений и три вечера со стаканом; эти вечера заползали далеко за полночь, и уже через неделю все было готово; друзья даже засыпали на работе, благо у Жмуркина в кабинете стояла пара пусть и обшарпанных, но очень больших и уютных кресел. Оформляли Жмуркин и Криворотов все эти свои ночные заседания как дежурства с разрешения руководства, хотя и в административный отпуск их тоже отправили; вообще, хорошо быть на хорошем счету у начальства, многое тебе прощается и позволяется, если ты все, что требуется для работы, делаешь «на отлично» и без пререканий!
Каждый вечер у них теперь были гости, которых планировалось привлечь или в качестве информационного сопровождения, или в качестве исполнителей: рекламное агентство, транспортная компания, типография, канцелярская база, концертное бюро и еще какие-то люди, которые понимали, что от них требуется. Всем выписывались пропуска, все проходили в кабинет Жмуркина, все приходили с соответствующими продуктами, и все все понимали: предложение исходило от Законодательного собрания, а значит, придется все сделать. Руководство даже временно закрыло глаза на курение в кабинете у Жмуркина.
Уборщица Лиза, освобождая по утрам пепельницы и складывая пустые бутылки в пакеты, не ахала уже: она широко открывала рот и глазами шарила по потолку, рассчитывая там найти ответ на смущающие ее вопросы. Смущали ее в эти дни безобразные количества окурков и пустых бутылок, хотя ей казалось, что она уже все на свете видела, раз на телевидении работает.
И в редакциях газет, и на радио, и на телевидении, да и вокруг любого информационного ресурса всегда вьется изрядное количество вольных стрелков и помощников, готовых в любой момент чем-либо помочь, либо поддержать. В зависимости от внутренней установки, так называемые «вольные стрелки» могли в этих структурах и полезные знакомства завести, и небольшую денежку заработать, или просто стакан опрокинуть.
Такие помощники были и у Криворотова, и у Жмуркина. Потому с утра всегда следовал телефонный вызов, и тот из друзей, у кого голос был звонче, командовал:
— Сеня! У тебя есть чего-нибудь? Надо помочь, привези. Мы тебя ждем!
Конечно, это мог быть и не Сеня, а Ваня, или даже Руслан, но просьба всегда очень быстро выполнялась. В период авральной работы над проектом поэтического школьного конкурса-фестиваля «Весна — молодые сердца» утренний отчаянный призыв к Сене раздавался очень настойчиво и регулярно. Сеня тоже был в команде!
Это очень хорошо, когда за проектом стоит Законодательное собрание области: и радио, и телеэфир для юных поэтов были обеспечены, а сувенирной продукции было решено заказать в десять раз больше требуемого. Исполнители обещали потом рассчитаться с заказчиками за невыбранный товар по давно заведенным правилам, то есть наличными. Даже была уже предварительная договоренность с ВИП-участниками: конечно, на звезд первой величины денег у организаторов не хватало, но пригласить Сашу Морозова на сцену гала-концерта и Михаила Задорнова посидеть в президиуме, а потом вручить ребятишкам грамоты они смогли.
За неделю регулярного и неограниченного употребления всякого рода возбуждающих напитков Криворотов опух, а Жмуркин наоборот похудел, и только глаза его горели, тогда как у Криворотова они стали совсем мутными. Такое физическое состояние через неделю стало волновать и самих друзей, потому как по их раскладкам они употребляли не больше, чем обычно, и качество продукции было таким же, как всегда; решили друзья, что они просто переработали и переволновались. Надо было сворачиваться и идти на доклад к спонсорам и заказчице.
Ровно через неделю после первого разговора, день в день, Илья позвонил Ольге Ивановне и доложил, что сценарий праздника написан, смета подготовлена и они с Жмуркиным готовы их представить для утверждения.
— Что-то я не помню, о каком празднике со Жмуркиным вы говорите, Илья. Если вы хотите у меня снова взять интервью, то я готова к такой встрече. Но вы должны нашу встречу обозначить у своего руководства. Скажите своему начальству, что я сама напросилась на такое интервью. А сначала все же перешлите мне сценарий ваш — может, я что-то сразу поправлю там. Давайте через час к вам заскочит мой водитель, и вы передадите с ним все документы. Вы готовы?
— Да, конечно, Ольга Ивановна, — пролопотал Криворотов.
— А может, вы сами ко мне подъедете? Я буду на нашей базе в Зеленом городе, там и сауна прекрасная, и бассейн хороший.
— Нет, нет, нет, Ольга Ивановна — работы невпроворот.
— Тогда завтра созвонимся!
— Да-да, хорошо.
Илья шел на второй этаж к Жмуркину на абсолютно ватных ногах: он понял, что расчет Ольги на его мужской потенциал был неоправдано завышен и фестиваль с пятимиллионным бюджетом повисал в воздухе. Мишка дремал с открытыми глазами, сидя за столом, бессмысленно уставившись в потолок.
— Миша, ты опять был прав!
Криворотов уселся в кресло напротив Мишки.
— Конечно, прав! — проснувшись, заявил уверенно Миша. — А в чем?
— В том, что Ольга положила на меня глаз!
— А как ты это определил?
— Она пригласила меня сегодня в баню.
— Так это же здорово — ты ей спинку потрешь!
Жмуркин полез в стол и вытащил оттуда бутылку вина.
— Вот, смотри — мне друзья привезли из Крыма бутылку женского вина: мускат «Красный камень». Это самое вкусное женское вино, дважды объявлялось лучшим вином в мире: сотни наград. Когда этот напиток впервые завоевал золотую медаль во Франции, то лозу, с которой собрали виноград для этого вина стали культивировать, попытались ее размножить, пересадили на соседний склон, в соседнюю долину, но ничего не получилась — дрянь вырастала! Пришлось деревню Краснокаменку из этой долины переселить, фундаменты домов выкорчевать и всю площадь отдать под этот виноград. Вот как микроклимат какой-то одинокой долины влияет на вкус вина.
— Ты чего, хочешь, чтобы я эту бутылку подарил Ольге?
— Да ты совсем плохой. Тебе надо хорошенько выспаться. Я так тебя люблю и так волнуюсь за твое здоровье, что хочу открыть сейчас эту бутылку и угостить тебя. У тебя, конечно, нет с собой штопора?
— Что это? Есть. Это ты с золотым «Паркером» ходишь, а мы, нормальные пацаны, как писал классик, ходим с ножиками. Вот у меня есть перочинный ножик, а в нем штопор. Держи!
— Спасибо! Только прежде, чем я тебе налью, ты должен оценить, что эту бутылку я хотел подарить маме!
— Не знаю, кто из нас серьезней свихнулся за эту неделю: журналист-алкоголик дарит своей маме бутылку вина. Она ее просто выльет в раковину, а тебя потихоньку сдаст в дурку.
— Я вообще-то передумал.
— И правильно сделал, что передумал.
— Я передумал угощать тебя вином. Держи свой ножик.
— Ты что? Так же не играют. Ты подразнить меня решил? Я тебе отомщу!
— Ладно! Только ты должен извиниться, потому что я не алкоголик!
— Ну, может, по русским меркам ты и не алкоголик, а вот по американским — алкоголик! Я только что прочитал статью одного американского профессора об алкоголизме. У них в Америке алкоголиком считается больной человек, который не может работать не опохмелившись! Понял? Раз, он не такой, как все, то он больной, но его можно и нужно вылечить, потому что он еще может работать и приносить прибыль. Вот мы с тобой можем работать только опохмелившись!
— Ладно, давай стакан чистый, он на подоконнике, книжкой накрытый, стоит. Только прошу, маленькими глоточками, а то больше не налью.
Криворотов достал стакан, но выпить не успел: запиликал его мобильник. Водитель от Ольги приехал за сценарием фестиваля. Илья вышел с бумагами на улицу: депутатша сидела в машине на заднем сидении, ехидно поглядывая на него через приоткрытое окно.
— Здравствуйте, Ольга Ивановна, — чуть ли не заикаясь, пролепетал журналист.
— Здравствуй, Илья. Я думаю, что завтра в первой половине дня мы с тобой увидимся. Конкурсная комиссия по культуре и образованию собирается завтра, вот мы все завтра и утвердим. Я вечером только пробегусь и посмотрю, все ли у нас документы.
— Хорошо, Ольга Ивановна.
— Я позвоню тебе до обеда.
— Хорошо, Ольга Ивановна.
Он поднялся на второй этаж к Жмуркину, чуть-чуть покачиваясь.
— Она меня завтра съест.
— Кто?
— Кто-кто! Не тупи! Ольга!
— А что она уже за тобой заезжает на автомобиле с персональным водителем? Это же прекрасно! Держи стакан, я тебе налью. Только прошу, не пей своими богатырскими глотками этот напиток, постарайся поцедить, посмаковать. Илья, прошу — это не самогонка.
— Давай наливай и даже не пытайся меня учить, как надо пить вино.
Криворотов, причмокивая с минуту, пил маленькими глоточками несчастные эти сто граммов, которые ему налил Михаил, потом поставил стакан на стол и уселся в кресло.
— А у тебя ничего нет попроще?
— А что, тебе действительно напиток не понравился?
— Нет, Миша — понравился! Просто, я считаю, что грех в таком состоянии использовать этот прекрасный крымский мускат для выхода из положения. Ну, если нет ничего, то давай налей мне еще граммулечку.
Действительно, мускат очень благотворно действует и на психику, и на мозг: после двухсот граммов вина Криворотов успокоился и крепко заснул в кресле, открыв рот, а Михаил почти трезвый пошел к маме домой.
5
Это все чепуха: что от хорошего вина голова с похмелья не болит, а от плохого болит. Все зависит от количества выпитого и от крепости головы: у некоторых дураков и без вина голова может болеть, да еще как болеть — иной раз такого натворят, чего от пьяного-то и не дождешься. То, что надо самогон на льняных семечках настаивать, чтобы убрать сивушные масла, и вот тогда уже никакая, самая слабая голова болеть не будет — это тоже чепуха! Просто не надо бояться, что с похмелья болит голова — это естественный процесс и к этому надо быть готовым, и знать, и помнить элементарные правила борьбы с этим явлением. Вот у некоторых женщин голова болит регулярно и не с похмелья, а по вполне естественным женским причинам, и они готовы к этому, и не орут на весь мир, а принимают какие-то меры обезболивающие, которые у них всегда наготове.
Жизненный опыт Криворотова говорил, что обезболивающее существует только одно и, как древние говорили: «симилиа симилибус курантур», что означает подобное лечится подобным, а следовательно, надо похмеляться.
Утром Илья, только-только проснувшись, сразу понял, что этим утром он умрет — бывает такое состояние и предчувствие. Не было еще и шести, и спал он почти десять часов, что вполне достаточно, но состояние головы было неудовлетворительное: казалось, что она вот-вот лопнет или глаза куда-то выскочат и убегут, уже как будто прицелились. Он сходил в туалет, плеснул холодной водички на лицо, потер под водой руки, но это не помогло — надо было лечиться.
Вернувшись в кабинет Жмуркина, Илья с удивлением (хотя способность удивляться он еще полностью и не восстановил) заметил, что его заботливый товарищ вчерашнюю бутылку вина не допил и не убрал — она почти полная, бесстыдно и ничуть не смущаясь, стояла на тумбочке, на самом виду. И вот тут на Илью напал самый страшный бич двадцатого века, который перекочевал и в двадцать первый: проблема выбора, проблема принятия решения, проклятый экзистенциализм. Вот Сартр, Камю или Хайдеггер не стали бы мучиться, они как придумали весь этот экзистенциализм, так и решали с его помощью все свои проблемы, а простым людям это не по силам!
Надо было срочно решить — где допивать вино: в кабинете у Жмуркина или пойти к себе и там не торопясь допить и попробовать еще раз уснуть. За этими тяжелыми и сложными рассуждениями он не заметил, как докончил бутылку замечательного крымского муската мелкими глоточками прямо из горлышка, и только после этого, никем не замеченный, спустился на первый этаж в свой кабинет и снова уснул — на этот раз уже в своем кресле.
Уборщица Лиза почему-то в тот день решила не трогать комнату Жмуркина, а потому Михаил, явившись с утра на работу, обратил внимание не только на пустую бутылку, но и на одинокий мобильник Криворотова, лежавший рядом с пустой бутылкой на тумбочке. Значит, Илья где-то рядом, решил он.
Несмотря на то, что неделя административного отпуска, со скрипом выданного руководством Жмуркину на подготовку молодежного конкурса «Весна — молодые сердца», заканчивалась только на другой день, он решил, что пора готовиться к трудовым будням. Никто ведь не отменял встречи, интервью, программы, а их надо готовить впрок.
Он обстоятельно протер бумажными полотенцами и влажными салфетками свои два стола, поминая уборщицу Лизу самыми неинтеллигентными словами, открыл окно, чтобы проветрить комнату и пошел в общественный фонарь покурить и пообщаться с народом: надо же выяснить, что произошло важного и интересного за эти дни. Вернувшись в кабинет через пять минут, он наткнулся на мигающий, квакающий и подпрыгивающий айфон Криворотова. На экранчике светился и хлопал крылышками маленький голый херувимчик с настораживающей подписью «Ольга». Михаил нажал кнопку:
— Здравствуйте, Ольга Ивановна.
— Здравствуй, Илья. Я жду вас с Жмуркиным в одиннадцать в здании областной администрации в комнате триста двенадцать. Пропуска я вам заказала, не забудьте паспорта.
— Спасибо, Ольга Ивановна, мы будем, — очень слащавым голосом доложил Михаил депутатше, нажал на кнопку и тут же начал судорожно соображать, что делать с Криворотовым. Во-первых, надо его найти! Во-вторых — ни в коем случае не отдавать ему его телефон. И в третьих, надо ехать на встречу одному и самому на месте решать, как дальше жить.
Криворотова Жмуркин нашел очень быстро в его же кабинете: Илья спал в своем кресле и сердито во сне хмурился: видимо, и во сне приходилось ему с кем-то бороться. Это уже выглядело хорошо, и он решил не будить друга.
Михаил поднялся к себе, нашел в шкафу черную водолазку, пошарил в ящиках стола и выудил оттуда маленькую беленькую фарфоровую статуэтку собачки, скорее всего болонки, с полмизинца величиной, хотя он давно решил про себя, что это мадагаскарский бишон. Он припас когда-то эту безделушку впрок для подарка какой-нибудь незнакомой пока, но интересной даме, и вот такой случай подвернулся. В принципе, он был готов. Осмотрел он еще раз свои ботинки и протер их влажной салфеткой, проверил — все ли пуговицы пришиты на пальто, обрызгал себя очень суровым мужским английским одеколоном «Клиф Кристиан», который удачно скрывал запахи перегара даже после самых страшных застолий, и только после этого уселся, чтобы сосредоточиться. До встречи оставался час, и можно было уже не торопясь выходить, чтобы еще и насладиться ранним весенним солнышком.
Когда, спустя три часа, Криворотов проснулся, то он был абсолютно трезв, здоров и готов к активной жизнедеятельности. Правда, очень хотелось есть! У открытой форточки стоял Михаил и курил, презирая указы всех пожарных ведомств страны, запрещающих курить в телецентрах.
— Ну, что, пьяница, опять мне пришлось решать все вопросы самому?
— Какие вопросы?
— Это же счастье, Илья, что ты так удачно утром сегодня опохмелился и все по этой причине проспал! Если бы ты не похмелился, случилась бы беда: ты бы поехал к своей депутатше и все провалил. Был я сейчас на приеме у твоей подруги Ольги. Не знаю, что ты там навыдумывал про нее!
— А сколько времени-то?
— Московское время четырнадцать часов десять минут. Дожили — у тебя уже и часов нет!
— У меня мобильник есть!
— Нет у тебя мобильника. Он у меня в кабинете пищит, надрывается. В общем — докладываю. Все бумаги прошли утверждение, и бабки будут у нас на счету в течение недели. И второе: все мнимое интеллектуальное и физическое влечение нашей общей знакомой к тебе было связано с твоей фамилией. И все! Ты знаешь Ивана Ивановича Криворотова?
— Ну, слышал. Это главный врач областной больницы. Только он никакого отношения ко мне не имеет, и мы даже не родственники. Просто такая фамилия.
— Так вот: у нашей Ольги родилась идея-фикс поменять форму своих ушей или уменьшить их немножко. А какой-то Ольгин дружок сказал ей, что этот Иван Иванович Криворотов, твой однофамилец, единственный в городе мастер-хирург, который сможет улучшить ее ушки. Сам Иван Иванович это умение свое не афиширует, а даже скрывает, потому что несолидно такое мастерство для главного врача большой клиники. Этот же дружок нашей депутатши рассказал ей и то, что Иван Иванович твой родственник. Вот она и решила через тебя свою проблему все же решить! Но сначала, чтобы поближе с тобой сойтись и не получить от тебя форменного отказа, она придумала провести этот маленький фестиваль. Вот и все!
— Ты знаешь, я очень хочу жрать. Пойдем куда-нибудь.
— Сейчас пойдем. Мы пойдем в Макдоналдс: во-первых — у нас сегодня праздник, а во-вторых — там не наливают.
— Я не хочу в Макдоналдс. Я хочу две порции простой сборной солянки с почками и сосисками и две котлеты с гороховым пюре, а потом трехлитровую банку томатного сока.
— Ну, это я уже и не знаю, как тебе помочь! Это ты хочешь пойти в какой-нибудь приличный ресторан?
— Да, хочу и выпивать я в этом ресторане не буду — честное слово. Только сначала расскажи, как мы с тобой будем исправлять уши нашей депутатше?
— Ты не поверишь: я сильно разочаровал Ольгу Ивановну, сказав ей, что Иван Иванович Криворотов не твой родственник и ты его даже не знаешь. Но я очень обрадовал ее, доложив, что мой троюродный брат Арнольд работает в Москве, в Кремлёвской больнице и исправляет носы, уши, брови и все остальное всем женам федеральных министров и депутатам Государственной Думы женского пола. Я обещал ей, что договорюсь. Она от радости станцевала передо мной цыганочку с выходом.
— Ты знаешь, Миша, что-то у меня снова аппетит стал пропадать. И как же мы из этого твоего трепа выкарабкаемся? У тебя же нет никакого брата Арнольда.
— Илья, это уже теперь моя проблема. Главное, что ты вовремя и удачно опохмелился. Правильно опохмеляться — это искусство; если этому не научишься, то лучше и не выпивать.
2022
АМЕРИКАНСКИЙ «КРЫЖОВНИК»
Конечно, мечтать надо, и стремиться к осуществлению любой своей мечты тоже надо. Однако я вполне сознаю, что, возможно, человек, осуществивший свою мечту, остается без чего-то очень дорогого и ценного, что его грело и двигало по жизни, притом иногда это могло тянуться довольно продолжительное время. То есть это значит, что часто важнее иметь мечту в ее неосуществленном состоянии, чем… потерять ее.
Просто есть вполне осуществимые мечты, а есть неосуществимые.
Правда, есть еще и трудноосуществимые.
Реальная мечта практически всегда присутствует у человека хворающего с похмелья, и на моей памяти он почти всегда удачно реализует ее. А вот моя мечта: написать что-то гениальное, вроде «Братьев Карамазовых» или «Тихого Дона» совсем нереальна по многим причинам, в том числе и потому, что мечта эта родилась во мне поздно — я уже стар.
В последние годы часто вспоминаю своих школьных товарищей, наши забавы, игры, развлечения — мне становится от этих воспоминаний тепло. Но, встретив недавно совершенно случайно одного из своих одноклассников, с которым не виделся почти полвека, я получил угнетающее разочарование — нам не о чем было с ним говорить, хотя и наш социальный статус и менталитет находились примерно на одном уровне. А вот наши обрывочные школьные воспоминания касались совершенно разных эпизодов, которые каждый из нас взаимно не мог припомнить и потому расстраивался.
Хотя…
Мой другой школьный товарищ Володя, а точнее и правильнее его звать уже Владимир Иванович, потому что он и доктор физико-математических наук, и профессор МГУ, и просто очень солидный мужчина, приехал в наш, а так же и в свой родной город на конференцию. Мы не виделись с ним к тому времени уже несколько лет. Он позвонил мне по телефону и предложил встретиться для конфиденциального разговора.
На улице шел непрекращающийся дождь, стояла противная, промозглая осенняя погода — к тому же с ветром. О прогулках по памятным местам детства не могло быть и речи. Просидев с час в ресторане, мы отправились к нему в гостиничный номер: Володя доложил мне, что он в номере заварит чай, что у него есть совершенно замечательный чай, особый чай, который он возит всегда с собой, потому что какой-либо другой он пить не может.
Опустились осенние ранние сумерки. В номере с освещением, наверное, были небольшие проблемы: настенное бра светило очень скупо, а настольная лампа напоминала скорее ночник. А вот чай был действительно настоящий и волшебный: после каждого глотка легкие открывались настежь и хотелось дышать и дышать. Чувство, что наша встреча уже затянулась и пора расставаться, у меня постепенно начало вызревать, и тут я понял, что Володя хочет чем-то со мной поделиться. Потому и верхний свет он в номере не включал, чтобы не так сильно было заметно волнение.
— Старик, ты помнишь Анюту, ту, что жила с тобой в одном доме, в соседнем подъезде? Она была младше нас лет на десять, и потом она стала ненадолго моей первой женой. Ты должен помнить — она училась в одном классе с твоей сестрой!
— Ну, конечно, помню. Только я ничего про нее уже не знаю — ведь прошло, наверное, лет тридцать, а, может, и больше.
— Жаль — а я хотел с тобой посоветоваться. Ты знаешь, что она уехала жить к сыну в Америку?
— Да, слышал что-то такое.
— Так вот она позвонила мне недавно оттуда, из Штатов, и попросила, чтобы я забрал ее. А что значит: «забрал» — я так и не понял.
— Я тоже не знаю, мне трудно что-то тебе посоветовать в этом вопросе.
На том мы и расстались с Володей.
Конечно, я немного слукавил: я прекрасно знал и помнил эту смешную и неповторимую историю девочки, советской школьницы, возмечтавшей уехать жить в Америку, то есть в США, и, в конце концов, осуществившей свою мечту.
Она училась в одном классе с моей младшей сестрой. Помню, как она, учась в девятом классе, подошла ко мне около подъезда и попросила дать ей почитать двухтомник Томаса Манна «Иосиф и его братья» — она от моей сестры узнала, что таковой у меня есть и стоит на полке. Это была красивая, крупная, хорошо по-спортивному развитая молодая девушка, скорее даже женщина. Я к тому времени окончил университет, отслужил в армии, работал в газете, и был я очень удивлен таким ее интересом, настолько удивлен, что помню свою реакцию на ее просьбу до сегодняшнего дня.
— Аня, — спросил я у нее, — а тебе сколько лет? Это же очень сложное чтение!
— Пятнадцать, — ответила она, — Я знаю, что сложное. Я люблю такое.
И не было в ее ответе ни тени смущения и ни грамма закомплексованности. Она вернула мне книги через две недели, а я даже постеснялся спросить у нее мнение о прочитанном.
— Спасибо, — сказала мне Анюта, но продолжала стоять и улыбаться мне.
— Аня, — спросил я тогда у нее, — а у тебя есть мечта?
— Конечно, — ответила она, — я мечтаю уехать жить в Америку, в США!
У меня внутри образовался второй приступ удивления от встречи с этой девушкой Аней.
Она вышла замуж за моего школьного товарища Володю, Владимира Ивановича, сразу же после окончания школы. Володя к тому времени как раз защитил кандидатскую, и ему предложили работу в каком-то хорошем закрытом институте в Подмосковье: то ли в Дубне, то ли в Серпухове. Так что после свадьбы они выпали из моего обозримого окружения. Хотя до меня доходили слухи, что Володя постарался сделать так, чтобы Аня продолжила учебу, и она поступила в МГУ на филфак, который успешно окончила. Детей у них с Володей не было, а потом уже и всякую связь с ними я потерял, казалось, окончательно.
Но благодаря своей сестре, я узнавал все же что-то новое об Анюте. В университете, на кафедре какого-то специального перевода, она познакомилась с американцем Биллом Домески; он был на двадцать лет старше Анюты, но это ее не смутило: она развелась с Володей и вышла замуж за американца. Так задача минимум была выполнена.
Откуда Анюте было знать, что этот ее новоприобретенный дружок Билл, родившись где-то то ли в Техасе то ли в Аризоне, всю свою сознательную молодость мечтал жить и работать в Советском Союзе. Он работал у нас, в СССР, переводчиком по контракту уже год, до того, как встретился с Анютой. Министерство обороны и еще какие-то специальные структуры, на которые Билл работал, обеспечивали его всем необходимым, начиная от специальной литературы и квартиры в подмосковном городе Зеленограде, а в дальнейшем уже и лучшими компьютерами и программами. После женитьбы на Анюте, Билл стал еще и гражданином России: такое двойное гражданство возможно. Так что, если он и был разведчиком-агентом под прикрытием, то чьим — нашим или американским — я для себя так и не решил.
К тому моменту, когда Анюта поняла, что ее мечта уехать с Биллом в Америку накрылась медным тазом, она уже стала мамой маленького сынишки, Валентина. А потом родились еще и Сашка, и Мишка. Анюта варила борщи и жарила котлеты, солила огурцы, которые выращивала в тепличке на дачном участке и мариновала лисички, которые собирала в подмосковном лесу. Квартира у них с Биллом была сначала двухкомнатная, потом трехкомнатная, а потом уже и четырех. Не знаю, где жили родители Анюты, но в город к нам она приезжала раз в год обязательно, чтобы навестить школьных подружек: дружили они по-хорошему и всем своим классом регулярно собирались — сестра рассказывала. Один раз, лет десять назад, я мельком видел Анюту вместе с моей сестрой — в ней было уже больше ста килограммов, она по-мужски курила и было в ней что-то вообще мужеподобное.
Все трое Анютиных мальчишек были погодками и, чуть-чуть повзрослев, они очень походили друг на друга, и даже не как братья, а как близнецы — сестра их видела. Однако, если старший Валентин, получив на законных основаниях, как сын гражданина США, американский паспорт, уехал учиться в Штаты, а потом так там и остался, то два младших Анютиных мальчика пошли учиться в военные училища и стали нашими полноценными русскими офицерами. А Анюта…
А Анюта в пятьдесят лет стала вдовой, и никого из близких вокруг нее к тому времени уже не оказалось: ни детей, ни родных, не подруг. И только мечта, детская, школьная мечта продолжала ее греть: мечта уехать в Америку и жить там. Ах, как неожиданно эта мечта стала вдруг реальностью: старший сын и звал, и умолял ее приехать. И Анюта поехала в Штаты, а, как мать своего сына, стала еще и гражданкой США.
Тогда, сразу после своего переезда в Америку, она регулярно звонила моей сестре, и, просто заливаясь, хвастала, что живет в каком-то Джорданвилле, и не с сыном, но зато очень беззаботно. В этом городке находится православный монастырь и процветает довольно большая русская община. Сама она регулярно ходит в местный православный храм, там же в храме она и подрабатывает, помогая убираться, но, что такое беззаботная жизнь она объяснить не может и не сумеет — это какая-то особая жизнь. Сестре регулярно звонил счастливейший человек, который осуществил заветную мечту всей своей жизни. Это был наш старый знакомый Чимша-Гималайский, но через сто лет и в женском образе — помните чеховского героя из «Крыжовника»? Помните, как исполнилась мечта всей его жизни, и как он ел эти кислые, зеленые волосатые ягоды со своего огорода, приговаривая — «вкусно!»
Анюта постоянно звала сестру приехать в гости, чтобы та с ней рядом могла беззаботно пожить и разделить ее счастье. Сын ее оказался довольно удачливым бизнесменом, и он готов был возместить все расходы на такую гостевую поездку. Эта американская идиллия длилась у Анюты год или два, и вот вдруг враз что-то поменялось в ее настроении, и тон телефонных монологов тоже категорически изменился.
А еще, и это ни я, ни моя сестра понять не смогли, Анюта почему-то в последние свои сообщения вкладывала очень много личных, ничем необоснованных сомнений и забот о своем будущем. Точнее — она начала беспокоиться, а кто же ее заберет оттуда — из Америки?
— А зачем? — спрашивала у нее сестра, — Куда тебя надо забрать? Ты же теперь гражданка США, и твое место там, на твоей новой родине!
— Во-первых, — резонно отвечала ей Анюта, — если я и гражданка США, то это не значит, что моя родина здесь. Это в корне не верно: моя родина там, где я родилась. А во-вторых, и это главное — я не хочу здесь умирать! Я не хочу, чтобы меня здесь закопали в американскую землю или сожгли в крематории. Я хочу, чтобы меня похоронили рядом с папой и с мамой.
Сестра позвонила и как бы с улыбочкой передала мне это неожиданное пожелание очень волнующее Анюту, и я тоже тогда вроде как посмеялся! Только потом до меня дошло, что ведь это совсем не смешно!
2022