Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2023
ЛЮБОВЬ БЕРЁЗКИНА
Поэт, музыкант. Родилась в Ленинграде. Псевдонимы: Александр Верес, Вирель Андел. Место проживания: Германия, Мендиг. Публиковалась в журналах, газетах и сборниках, в том числе: литературный журнал «Викинг — литературный Новгород», «Невский альманах», альманах «Откровение» (Ивановский отдел СПР), сборники под редакцией В. Ф. Чернова «Здравствуй, муза» и «Свет зари», а также сборники издательства «Норд-ост» (Санкт-Петербург) «И звезда с звездою говорит» и «Русь, взмахни крылами», «Антология русскоязычных поэтов — 2000» (Мюнхен), антология «Прощание с Вавилоном. Поэты русского зарубежья» (2014), альманах «Третий этаж» (Берлин, 2018), журналы «Берега. Берлин», «Крещатик», «Русский глобус», «Твоя глава», «Семь искусств», «Ренессанс» (Киев), «Парус», «Сетевая словесность», «45 параллель», «Поэзия.ру», «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки», «Футурум АРТ». Книга «Раскрыть стихотворение и взять…» (изд. «Стеклограф», Москва 2020), «40+» (изд. Евгения Степанова, Москва, 2023). Финалистка Международного конкурса им. И. Н. Григорьева (Санкт-Петербург) 2014 года.
* * *
Ожидается снег, даже вьюга
в пять часов три минуты зимы,
на ветру отрываясь от звука,
тишиною становимся мы
и теплом белотелым, двуногим,
что само по себе — ни о чем,
если нет одинокой дороги
с камышовым ее словарем,
если чиркнешь, и пламя задует,
и не видишь, как будто ослеп:
снег огромный встает на ходули,
а потом начинается свет.
* * *
Мне бы твою пустоту и покой,
и через поле идти по прямой,
снега примерив сорочку,
мне бы понять эту белую гладь;
поезд, автобус — везде опоздать,
лишь уцепиться за строчку.
Мне бы любовь прогулять, просидеть
в красном углу, где не водится смерть,
чтобы себе не перечить;
не различая, где пан, где пропал,
не возвращаться на Малый канал
в мысленном поиске встречи.
Чтобы не сдать, получить незачет,
и позабыть, как Фонтанка течет,
цепи качает сурово;
чтобы, не вспомнив иного тепла,
я этот радостный снег обняла
и не сказала ни слова.
* * *
А жизнь срезает лишнее…
С. Пагын
Иди себе от среза и до среза,
и контра повстречается, и деза,
медведи, и пеньки, и пирожки,
но ты не стой, качаясь на дощечке,
пока охапка дров лежит у печки,
и лязгают вдали порожняки.
Затопишь печку — есть дорожка дыма,
когда во тьме, светло невыносимо,
звезда ложится молча на тетрадь.
И ветер бьется в дерево с разбега,
и после снега видишь столько неба…
раздастся: щелк — а нечего срезать.
* * *
Просто надо успокоиться,
сесть под вечер на крыльцо.
Пишет снежная глаголица
на дороге письмецо.
А кому — сие неведомо,
адресат и есть, и нет,
хорошо читать поэтому,
хоть сюжет и перепет.
И над белыми воротами,
умирая от тоски,
лижет лихо большеротое
над губою волоски.
* * *
Бесснежная улица — как подземелье:
набрякшая тьма, желтизна фонарей,
и воздух, качаясь как будто с похмелья,
стоит во дворах у закрытых дверей.
Но слышно сквозь гул неизвестных инерций,
как дышит пространство и где-то вдали
колотится чье-то огромное сердце,
и свет проступает к нему из земли.
Ритмичней, быстрее, неистовей бьется,
все ярче свеченье, и ближе финал,
и сердце от этого стало, как солнце,
и воздух свечением солнечным стал.
И, вспыхнув еще, может, раз или дважды,
беззвучно застыло и вот, наконец,
распалось на тысячи, словно бумажных,
воздушных, едва различимых сердец…
Довольно тепла, тишины и уюта,
когда, словно стебель, потянется дым,
и снег расцветает навстречу, как чудо,
наградой для мертвых и в радость живым.
* * *
Для слова не хватает бытия,
остались только дерево и ветер,
и неба поминальная кутья
для каждого пожившего на свете.
Листва осталась жухлая в саду,
молчания приподнятое веко
и то, что оживает на свету
в отсутствующем взгляде человека.
Еще — трава, сухая на корню,
и то, как полдень высится и виснет,
и время покоряется огню…
Простая жизнь, и может — больше жизни.
* * *
Ты в пустоте найдешь ли свой пароль
к бесснежным травам, листьям или хвое?
Спасибо ветру — выглядит дырой
озимыми засеянное поле,
и птице высоту преодолеть
уже невмочь, ее мгновенно сносит,
ты говоришь: хроническая смерть,
а я молчу: клиническая осень.
Мы чаще стали в зеркале вдвоем
и реже — выходить поодиночке,
но все же свет, любуясь воробьем,
становится упрямо на носочки,
заглядывает в зимние глаза
и падает в их снег, как первоклассник,
от счастья перепутав полюса…
Примерно так и происходит праздник.
* * *
В Новый год старики и собачники
просыпаются раньше других
и во тьме раскрывают задачники
на старинных застежках тугих.
И на бледных страницах потрепанных,
где снега в высоту, а не вширь,
меж домашним теплом и ознобами
пробегает живая цифирь.
А ее вычитай или складывай —
на бумажных ладонях зимы
ели машут шершавыми лапами,
уходя в пустоту за холмы,
и снимают игрушки стеклянные,
и цветной электрический жгут,
постоят в тишине над полянами
и по линии жизни идут.
* * *
Сутки спустя после Богоявления
выпал глубокий безветренный снег,
и успокоился более-менее
неоснеженный досель
человек.
Вышел во двор покурить, потоптаться и,
небу пожамкав пушистую пять,
вдруг разбежался на поле за станцией
и без труда научился
летать.
Часто потом мужики поселковые
местному батюшке в церкви клялись,
будто из валенок, с пятками голыми,
тоже взлетали в хрустальную
высь
и на рассвете кружили над банями,
кто-то с собой прихватил порося,
к Пасхе корова парила над зданьями, —
так деревенька и канула
вся.
* * *
И дети вырастают из перил,
из тусклых коридоров и ступеней…
Зима толчет морозный аспирин
над крышами питейных заведений,
в ее шкафах полным-полно вещиц,
которым почему-то нет износа,
и маленькие руки мастериц
кружат ее ажурные колеса,
прядут неиссякаемую нить,
и волосы усыпал нежный иней,
и снова разрешается ожить
в ночную вертикаль звезде и глине,
и смотришь ты растерянно, впотьмах
свистульками бессонницы увешан,
как лестницы растут на облаках —
а где ж еще им продолжаться, где же?..
* * *
Кровь и вода из светящейся щели амбарной.
Снится дороге береза с распятым на ней
сельским укладом,
и светлою мглой безударной
окутан покой
колеистых его словарей.
Тлеет в стогах почерневшее влажное сено.
Выхрип вороний дымится над лесом,
на кой
глупый февраль
лучше всех переводит Верлена:
тюльпан и вербена, лилейная лань и левкой?..
* * *
Зима увеличила ставки,
чем дальше, тем круче полет,
и снег на войне, словно сталкер,
по минному полю идет.
Идет к белокаменной роще,
где кем-то накрыты столы,
и скатерти ветер топорщит,
и лица сидящих светлы.
И лица сидящих прозрачны,
морозом прихваченный эль
течет, как на вечере брачной.
И в губы целует метель.
* * *
И дорога, которой их увели,
так с тех пор и висит, не касаясь земли…
И. Жданов
На четырех земных столпах,
цепями громко звякая,
качается хрусталь впотьмах
над мертвыми корягами.
Луна у ночи на горбу,
висит дороги месиво,
и пустота живет в гробу —
на цепь себя подвесила.
Никто дорогой той нейдет
с разбитыми коленями,
и гроб висит, как звездолет,
как чудное мгновение.
Лишь снег пылит со всех сторон,
тоску и скуку путая,
и гроб гробихе шлет поклон,
сквозь мельтешенье мутное.
* * *
И тогда мы пойдем, соберемся и свяжемся в круг,
горизонт вызывая из мрака сплетения рук…
И. Жданов
Так и ходишь по кругу, себя пережав,
пережив, прожевав, перешит, перержав,
как пружина железной кровати,
и во сне кто-то тянет тебя за язык,
засыпаешь во тьму, просыпаешься в крик
на затерянной координате.
И звучит горизонт, из сплетения рук
выдувающий круглый оранжевый звук,
пересверки стеклянных пожаров,
чтобы слух ты поставил на звездный штатив
и шагнул в пробный кадр, небеса подхватив
на шершавые руки бульваров.
И твой голос, впечатанный в фотоожог,
в ген разлуки, в распляску зарничных дорог,
в запеченную мглу подворотен,
проявляет и длит эту нежную боль,
этот светлый порог, что пришел за тобой,
этот радостный оклик Господень.
* * *
И вот мы шьем сосновою иглой,
костлявый полдень с улицей пустой
и воздухом печным соединяя,
и на ветру натягиваем сеть,
чтоб дальше облаков не улететь,
пока пасет нас дудка ледяная.
И легкий сад уходит по воде,
и тонет взгляд в смертельной простоте,
открывшейся повсюду, словно рана,
куда зима вошла по рукоять,
уходит сад, и не на что пенять,
и вслед за ним исчезнуть — невозбранно.
* * *
Поплачемся ветру в прозрачную грудь
и лица в печали утопим,
скажи мне, пропой, просверчи что-нибудь,
пока ты для речи удобен.
Пока ты идешь в гиацинтовой мгле,
в тюльпановой медленной склоке,
и руки твои, что по локоть в золе,
их звук понимают высокий.
Тогда две молвы, две слезы, два зерна
уронишь над пахотной мукой,
и горькую песню проглотит она,
и выдохнет почвой упругой.
* * *
Сны ледяные бессрочной воды,
ночь собирает на небе плоты,
медленно строит понтоны,
и вереницы умерших людей
молча выходят из тесных смертей,
лица светлы и бездонны.
Кто мы такие, бегущие к ним
по сновидениям знобким, пустым,
ветру, который не ветер,
а колыхание длинных рубах
и тишина, что несут на руках
плоть потерявшие дети?
Что мы такое, где ангел и зверь
следом вошли в приоткрытую дверь,
длятся их вечные споры,
и никому не вернуться с моста,
только во льду угасает звезда,
и серебрятся просторы.