Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2023
Елена КРЮКОВА
Поэт, прозаик, искусствовед. Родилась в Самаре. Член Союза писателей России. Профессиональный музыкант (фортепиано, орган, Московская государственная консерватория). Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, семинар А. В. Жигулина (поэзия). Публикации: «Нева», «Новый мир», «День и Ночь», «Берега», «Дружба народов», «Невечерний свет/Infinite», «Бельские просторы», «Нижний Новгород», «Бийский вестник», Za-Za, «Сибирские огни», «Знамя», «Юность», homo legens, «Октябрь», «Москва» и др. Автор многих книг. Лауреат литературных премий.
Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить,
а в том, для чего жить.
Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»
ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ
голые люди дрожат умирают от счастья лепечут
псалом что не услышит никто никогда
голые люди горят голые свечи
рушатся как под бомбежкою города
голый твой поцелуй руки закинь за шею ему
солнцем смеется рот вот лодка ночная а вот весло
ведь все равно сгаснет голый свет все уйдут во тьму
а вы взлететь в небеса успейте крыло и крыло
голые люди уже летят и земля под ними
тоже летит принакрыта скомканной белой парчой
голые люди впотьмах повторяют имя и имя
видят над койкой старого зеркала срез косой
тихо косятся туда ищут свое отраженье
красный костер а вокруг синий бессмертный лед
тихо шепчут голые губы не делай движений
помни никто никогда не умрет
жарко как в преисподней а может в Эдеме
крепче стиснет плоть на прощанье душа
голые люди над миром летят надо всеми
кто им нищим подаст хоть бы тень гроша
кто над ними голыми ржет во всю глотку
над беззащитными — творит беспощадный глум
кто на них снизу глядит как на днище лодки
сквозь посмертную толщу
через родильный шум
жарко чувствуй водой землей облаками как жарко
жадно его нагого нагая сильней сожми
жалко до горя стыдно до боли жалко
через зверьи века оставаться людьми
голыми пламенами на железной кровати
голой памятью-позолотой плита гранитно чиста
голые люди все длят и длят объятье
голый Господь слезно глядит на них со Креста
* * *
Не ступай на угли, не сойди с ума.
Изнутри звенит годовой оркестр.
Круг тарелок, литавры, волынки сума.
На галерке нету свободных мест.
Не ходи туда, не ходи сюда.
Там запреты, и сям — то война, то Мiръ.
На морщинистой шее — мои года
Камень-бусой пылают между людьми.
Не ступай — в мешке — босиком на снег.
Так и так: сумасшедшая! — окрик твой.
Не гляди на грешника из-под век:
Лучше крепко прижмись седой головой
К ненавидящей боли, хриплой груди,
Слушай ухом пульса органный мех.
Этот Мiръ — всего лишь твои дожди
По щекам, наедине, для всех.
Одинокие роды, хоть народу полно.
Одинокий уход — и хлопнуть дверьми.
Или тихо закрыть. И выпить вино
Одинокого снега между людьми.
Не вари на кухне ни мед, ни яд.
Воссияют плошки ярче знамен.
Эта жизнь родится, умрет стократ.
Лишь тебя не вынут из нежных пелен.
РЕАНИМАЦИЯ
Каждый вдаль уходящий отсюда — преданье.
Каждый вон уходящий отсюда — сказанье.
Каждый плачет, и рот зажимает простынкой,
Где печать лазаретная — словно поминки
По тому, кто лежал здесь, теряя дыханье.
Набирают во шприц зелье, травы и вина.
Обнажают не вены — венцы, копи, стразы.
Я в стерильной больнице, как ангел, безвинна.
Я грешна и грязна, да, любовь, ты зараза.
Да и зло так летуче! Я переболела
Злобой, местью, чужой и чумной черной ложью.
Эпидемья без края, судьбы и предела.
Хуже лести, страшней бездыханного тела.
Ухожу по грязи, облакам, бездорожью.
Я лежу, лязг чугунной той, панцирной сетки —
Распоследний оркестр, хрип и стон партитуры,
Птицы нотами виснут на инистой ветке,
Вон, в окне. Плачу вусмерть, рыдаю как дура.
Ты, земля моя, вновь тяжело захворала.
Ты кладешь корни-руки поверх одеяла.
Стонут люди, чтоб срочно их всех оживили.
Ты, земля моя, льешься больничною лавой
Бесконечных смертей, солонцово-кровавых,
Легких злые ошметки — последние крылья:
Чуть взмахнуть… улететь — или кануть в бессилье,
Безразделье, бесстрастье, безлюбье, бесславье.
Никому неохота во царствие навье.
Эти синие маски, седые бауты,
Эти туго-завязки последней минуты,
Эти мука-скафандры, что снять только ночью,
Да и ночью не снять, стоя спи, ешь воочью,
Это быль, и ты в ней — измочаленный доктор,
Ты устал уж молиться, в уколах ты дока,
А в смертях ты неграмотный, нищий мальчонка,
О, подайте минутку, звенящую тонко,
Той старухе, похожей слезой на ребенка,
О, подайте ей жизни шматок, протяните
Между сердцем и Богом упругие нити,
Горше режущих звезд, горячей всех вулканов,
Только врач ты, больная уже бездыханна,
Только врач, и могущество жалких уколов —
Лишь стеклянные сколы.
Лишь в курилке, взасос, на отлет, папироса:
Mortem. Нету вопросов.
Все распяты вы в той оживляльной палате.
На живот повернись! И дыши так ритмично!
Ты корова и лось, ты медведь и синичка,
Лезвие топора новой казни опричной,
Да, ты плюнуть готов в рожу рока проклятье —
Только горе безлично!
Врач, вставай. Ты пойди на беду белой грудью.
Размотай белоснежную марлю безлюдья.
Маска, шлем, кислород. То чужая планета.
Скорой помощи тлеет в огнище карета.
Окна крестит зима. Птицы молча, в остуде,
На зимы белом блюде пернатым ранетом
Застывают, подобны металлу, полуде.
С проводов — во мандорле фонарного света
Гибнут, падают.
Бьются в сугробе, как люди.
Птицы, ветра народец, они ж тоже люди,
Лишь конец — без ответа.
Я лежу вверх лицом. «На живот!» — мне — приказом.
Заболела недаром, кошу рысьим глазом,
Зверьим оком, багровы белки, раскаленны,
В кровеносных сосудах, набрякших влюбленно,
Я еще вижу Мiръ! Он мне — песнею, сказом,
Он мне Библия, ночью Корана алмазы,
Все мои Первокниги, стальные вериги,
Кровохарканье страсти, жемчужные миги,
Повторить не моги, проиграть не могу я
Эту заново жизнь! дай чужую, другую!
Жилы выдрать с корнями! и сердце, и печень!
Пересадка мне легких, горящих, что свечи,
Ах, еще ведь не вечер,
Доктор, буду я жить?! Я всего лишь волчица,
Тепло брюхо мое, мой волчонок мне снится,
Я деревня, окрайна, река и столица,
Я — погибшей Почайной — от злобы отмыться,
Ты сожми мои голые плечи!
Я лежу вверх лицом! Потому что земля я!
Я дышу пред концом, я раскольно пылаю!
Я зверье и птичье, воронье, баба-сойка,
Кройка я и шитье, я охотничья стойка
Покрова на Нерли! гибну в гуле и гуде!
Хриплый колокол мой, он орет: люди, люди!
Медью жжет лазарет! он тату набивает
Изнутри! жизни нет! почему я живая?!
Я теперь родилась?! иль я завтра рождаюсь,
Здесь, на койке больничной, старуха седая,
Золотая девчонка, чудная малышка,
Я визжу талой скрипкой, пищу нежной мышкой,
Грохочу я, литавры в последней Девятой —
На излете заката!
Вот расплата!
Я согласна быть в этой палате распятой —
Я согласна сгореть — стать навеки проклятой —
Обвернули чтоб этой, с печатью, простынкой —
Унесли — и в мешок, что мрачнее суглинка,
Только чтоб, люди, люди, вы живы остались,
Мягче воска и шелка, сильней лютой стали,
Зеркалами в осколки вы не разлетались,
Чтобы сны не глядели о пьяной печали,
Чтоб детей зачинали, кроваво рожали,
Чтоб любили друг друга — в Раю, как вначале,
На руках чтоб друг друга по-детски качали,
Чтобы струнами арфы январской звучали,
Чтобы дымные войны в меня вы втоптали,
Только чтобы никто больше… в белой остуде…
Белых мошек давя на немом одеяле…
Где труба аппарата змеей расписною,
Вся в узорах письмен — над тобой, надо мною,
Запредельной зениткой, застылым орудьем,
Бесполезною пыткой нависла над грудью…
Люди, люди, о люди…
СКОМОРОХИ
По льдам лазоревым, по рекам многоруким, многорунным, разливанным,
по зеркалам хрустальным, от вина зимнего вусмерть пьяным,
по насту, што отразит — метельной заплатой — только праздники наши,
ой нет, и наше горе клятое, вишь, слезы подносят полною чашей! —
по намоленным излучинам-притокам,
там рыбы вмерзают навек во времен кровеносные тайны-протоки,
в воспоминаний снег, там Царь Стерляжий замер,
в драгоценной толще застыл,
глядит изумленными круглыми жемчугами поверх забытых могил —
по усыпанным хрусткой порошей дерзким крутоярам —
по Кремлям-пряникам, вековым-восковым-ярым —
по дымящим трубам, по ранам-оврагам,
по столбов-башен железной жестокой расческе —
по знаменам, штандартам, стягам,
безжалостно раскромсанным на шелковой крови полоски —
бегут-бегут, прыгая до небес, мои скоморохи —
в шапках с бубенцами-колокольцами, мои зимние пророки!
Мои разлюбезные, любимые озорники!
Сквозь сугробы растущие крапивы-сорняки!
По льдам сапфировым, там спят корабли,
по рекам, застывшим зимнею кикой моей земли,
мимо небес печально проплывшей, мимо небес плывущей,
всегда-вечно сущей, —
бегите ко мне пляской-песней зычной, зовущей!
Ах, катитесь ко мне колесами царскими, златыми…
Я каждого расцелую! Каждого повторю имя!
Даже ежели имени, Господи сил, не знаю…
Да я ж вам мать-сестра, я ж вам родная!
Ах, вот вы и рядом! Мя обступили-обстали!
Пляшите бешеным, вольным ладом на снеговом одеяле!
На алмазном ковре, на серебряной сковородке,
то наглы-дерзки, то нежны-кротки!
Катитесь ко мне, румяной, от радости плачущей, по сугробам…
Любого из вас люблю — до рожденья, до гроба!
Сама кривой-косой кокошник дрожащею дланью в ночи вышивала…
А мне жемчуга-яхонтов все мало было, да, мало, мало!
У реки зальделой брала! У свиристелей хохлатых!
У ясных рассветов… у военных закатов…
У санного полоза, что вдоль по льду —
вперед, не свернуть,
это мои розвальни, люди, на холоду,
это боярский, опальный мой путь!
Это мой староверский крест! Кованый Аввакумов язык!
Дрожь казнящей лазури окрест! Кострища огненный зык!
Ну, бегите ко мне, задохнитесь, мешком упадите на снег —
мя связали из вьюжных нитей, а я всево лишь человек…
Я всево лишь баба, скоморохи! Бедная баба, сама своя!
Нет, я мощи земной корка-кроха, зальделый топор, скол бытия!
Вы — народ мой, а я — ваша песня, сегодня, всегда, вчера…
а ты што стоишь поодаль, скоморошенька, свет-сестра?!
Подойди ко мне! Издаля на Солнце глядеть не с руки!
Беги, вся в огне, задрав Орантою руки — огненные языки!
Катись ко мне, Луна моя, Колесница,
небесный мой Коловрат,
и вместе помчим вперед, ибо прошлое слезным лезвием снится,
ибо нет дороги назад!
Все перебежано! Все переплыто!
Копошились нищие пальцы в сокровищах тяжких слепых сундуков…
Разбивалось мылом склеенное корыто!
Распинали на корявых пяльцах парчовый глазет грандиозных веков!
Все порвано, все истлело до паутинной жилы…
сгорело в полынном пламени дней…
Сестра, в небеси ты ярко светила —
свети меж земных огней!
Ну, ближе, ближе… бешеная окрошка
мошкары-алмазов, буйных снежинок, зеркального льда…
Так спляшем, две скоморошки,
без танца мы никуда!
Схватившись за руки, не зная броду, в шальной и святой хоровод…
А сказано ж было народом: никто никогда не умрет!
Радость в душе великая! Хмель ледяной — через край!
Сияй, сестра моя, ликом, косой златою сияй!
И пусть балакают, шепчутся, шушукаются, визжат —
мороз гладим против шерсти, целуем нагой закат!
Вражду и гнев я забыла! Обману швырнула мыт!
Выкрикну в небо звонкой силой: теперь ничево не болит!
Теперь я стала — нежные звуки, раскрытые в радость Врата.
Стою, на весь свет раскинув руки: свобода! смех! красота!
Родная, ты белозуба, а косы волнами, рыжей волею, блаженным островом…
Я стрижена коротко, воином, солдатом, царевичем, отроком…
Такая уж я баба — сражаюсь!.. а после боя плачу навзрыд…
Сестра! мы снова Любовь рожаем! потому так слева болит!
Пляшите вкруг нас, скоморохи, вкруг пляшущих дико сестер!
Пляши! Не отвалятся ноги! Горит сугробный костер!
Алмазный, безумный, белый… жгуче страданья клеймо…
Пляши ты, смертное тело! А сердце споет само!
А сердце вы, скоморохи, услышьте, ухо прижав
к дыханью и хрипам эпохи, к расстрельному насту держав…
Забыты распри и ссоры. Война выпита вся. До дна.
Последним праздничным приговором Любовь осталась одна.
Надо льдом желто-медовым, кубово-синим, над малахитом реки
летит красиво и сильно — сломаны крылья тоски —
а вырос размах Рух-птицы, скань лазурного бытия —
одно крыло — ты, сестрица, другое крыло — да я!
Двукрыла Любовь, двусвободна, двувечна! Двуперста, вера и мать!
Двуречна и двусердечна! Двурука — весь Мiръ держать!
И так стоим на родной зимней дороге, уже навеки вдвоем,
смеемся и плачем, не боги, две бабы, меж явью и сном,
меж выдохом, вольным вдохом, меж вечной ночью и днем,
и пляшут вокруг скоморохи — на снегу — великим Огнем.