Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2023
Владимир БОРИСКИН
Поэт. Родился и проживает в Санкт-Петербурге. Участник ЛИТО «Пиитер», член Союза писателей ХХI века, автор нескольких поэтических сборников, последний — «Исповедь дилетанта», 2010 г. Стихи публиковались в поэтических антологиях «АNNO», «Аничков мост, 6», «ЛИТО на Звенигородской», журналах «Северная Аврора», «Зинзивер» и «Невский альманах», альманахе «Русскоязычная Вселенная» (Лондон). Неоднократный призер конкурса им. Даниила Хармса.
* * *
На дворе времена — ни мадьяра, ни турка, ни эллина,
толкователя Торы, и Торы самой – днем с огнем.
Ни костела, ни бани, ни чуда с трубою Емелина,
Лишь Владимир Иванович Бог со своим словарем.
Начинает. Блаженствует. Щурится солнцу. Пишет: Адам.
Словарь оживает: антоним! — Пожалуйста, — Ева!
И пошло и поехало: ада круги. Магадан.
И познания древо.
Сочинит — назовет, глядь, а слово уж в мире царит,
не иначе никак, по Толстому, по Грину, по Пригову,
И бежит по волнам для Ассоль ало-парусный бриг, —
но она нынче — топлес и пляж эпатирует стрингами!
Вечереет. Туманится. Парус белеет во сне.
На пирсе — собачка, и с пирсингом — юная дама.
Что напишут — случится, иного как будто и нет,
разве где-нибудь в спаме.
И плодятся и множатся дроны, фастфуды и гаджеты.
Сочинили-назвали, теперь уже кто — не поймешь.
С тем и жить. В том и плыть… Но поведай нам, боженька, как же ты
от ланит и от персей легко отказался?
Ну что ж…
* * *
На перепутье трех миров я появляюсь раз в сто лет,
из измерений из иных на путь мой льется горний свет.
Не то, чтоб мало мне огня иль сложно выбрать мне маршрут,
но в первый мир — цветов и жаб — меня уж точно не возьмут.
Вот мир второй — гремит, гудит, дрожит на прочном крепеже:
я в нем бродил, как вечный жид, в него не хочется уже.
А третий мир — стихов и грез, так эфемерен и слезлив,
что жить в нем может только бог, под бок соломки подстелив.
Но все же двигаться пора — на свет, на боль, на гнев, на срыв,
Столетий выцветший рюкзак с трудом на плечи нацепив.
Не задаваясь, не скорбя, в бейсболке задом наперед
по кромкам скомканных миров — туда, где смерть пока живет…
РЕКА КУЗЬМИНКА
Ушедшим в небытие селам и деревням
Большое, Редкое и Малое Кузьмино,
Рехколово, Мыкколово и Синды
в окрестностях Царского Села
посвящается
Что-то бухает, стучит,
бьется за окном.
В зимней ветреной ночи
дышится с трудом.
И взъерошенным котам
у входных дверей,
запорошенным следам
юности моей.
…И река тогда рекла
голосом грудным
из-под толстого стекла
шитых стужей льдин:
— Ты зачем ко мне пришел,
ждешь какой совет?
Нет одноименных сел,
мыз ижорских нет.
Где купание слонов, —
Вод разлив по грудь? —
Грудой серых валунов
Птиц не обмануть.
Помню долгий променад
ярких царских свит,
фалангистов, чей отряд
был в войну разбит.
Жизнь возьмет свои права, —
с горок, без помех,
мчатся дети сызнова,
рассыпая смех…
Вот и ты вдоль берегов
лихо по лыжне
между ив — печальных вдов —
спустишься ко мне.
До тебя один Поэт,
дуэлянт и Бог,
тоже ждал здесь мой совет
на меже эпох.
Стикс не переходят вброд,
уж не обессудь, —
возле стылых черных вод
он закончил путь.
Но не бойся, не горюй,
зла вокруг не множь, —
ты сегодня здесь герой,
ты сегодня муж.
И пускай дорога вниз,
быстротечен спуск,
тайне жизни удивись, —
я — века дивлюсь.
БАДМИНТОН
Все моторы и гудки, —
И сирень бензином пахнет.
О. Мандельштам «Теннис»
Гудки, пожалуй, в прошлом, а бензин
не так пахуч, но убивает больше, —
ведь города громадная жилплощадь
сдана под общежитие машин.
Прикончен май клинком календаря,
избыта плесень одичавших улиц,
и цветники щебечут: мы вернулись,
чтоб гнезда-клумбы вить до ноября.
И трепет рыжих вьющихся волос, —
расчехлены ракетки и воланы,
вбежали две подружки на поляну, —
и полетел июньский день вразнос!
Изгиб-прогиб, — так кошка ловит мух, —
волан парит, в полете равный пуху,
но получив ракеткой оплеуху,
в примятых травах испускает дух…
Случайный зритель, робкий вуаер,
под балдахином летнего шалмана
я наслаждаться действом не устану, —
в нем и азарт, и юность, и задор!
* * *
Все было, было, было. Да поросло быльем.
Еще осталась сила, а хватит на подъем?
Так много происходит — вокруг, но не с тобой,
один все время водит — все прячутся в отстой.
Другие — пишут в личку, печатаются в стол.
И там и сям я лишний, и в этом весь прикол.
И в этом вся задачка: здоров и счастлив, сыт,
полю сорняк на дачке, устраиваю быт.
И рыбка золотая — была, давно сплыла,
жужжит, но не летает меж рамами пчела.
На паузе зависший мой видеосюжет —
мальчишно-кибальчишный, не трогает уже.
Забаненый, забытый, — банальностей стена.
Разбитое корыто…
А стирки — до хрена.
* * *
Ползет червяк куда-то. Куда? — Не твой вопрос.
Его дождя стаккато растрогало до слез.
На бой и труд сподвигло, позвало к свету, ввысь:
И тело не погибло, и ливень зашибись!
Он гимн небес услышал и вытянулся в гвоздь,
Хоть «черепом» не вышел, не белой масти кость.
И папа не опарыш, и мама не из звезд,
Землица — не Канары, ползи хоть тыщу верст!
Вот так и ждут бедняги, суглинок теребя,
Какой-нибудь бодяги библейской для себя.
И драйва неземного: потоп, а не утоп!
И скоро в землю снова — рыхлить ее по гроб.
Туннельная рутина, прохладный полумрак…
А я стою у тына — большой такой червяк.
И в землю рановато, и небеса — броня,
И дождь с его стаккато давно не про меня.
Но жить хочу не меньше и маюсь от того.
И в этом я простейший, подобие его…
* * *
На земле — внеземное крошево, —
где-то там наверху мясорубка,
не знаю.
Под землей тоже нет ничего хорошего —
это истина прописная.
И поэтому я убегу в себя,
убегу в себя — не вернусь пока,
буду в мир смотреть, тихо в ус сопя, —
внеземная во мне акустика.
Ни айфона внутри, ни твиттера,
все в согласии, все в гармонии,
не ищите меня на ishite.ru,
ни в Чернобыле, ни в Японии.
Будет сладко мне, будет горько им,
а потом — все с обратной точностью.
Я скажу себе: «Хорошо сидим! —
Скорлупа судьбы высшей прочности!»
Вне меня — все на карту брошено,
все воюют: кто против, кто за —
не знаю,
и во мне, поверьте, ничего хорошего, —
посидел в себе —
вылезаю!