(К 130-летию писателя)
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2023
Часть 1
Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968) — замечательный русский писатель, мастер новеллы, короткого рассказа, продолжатель чеховских и бунинских традиций. Именно Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) — «спокойный, тонкий, задушевный», по отзыву Паустовского, — предсказал в нем появление большого писателя, когда тот в молодости отправил свои стихи на отзыв Бунину: «Думается, Ваш удел, Ваша истинная поэзия — в прозе…»
«Поэзия — в прозе» стала собственным неповторимым голосом Паустовского. Этот голос звучит негромко, непафосно. И в то же время мощно, в полную силу проявляется в нем великая любовь к родине — любовь человека русского «до последней прожилки»: «Так иногда бывает: увидишь какую-нибудь полевую дорогу или деревушку на косогоре — и вдруг вспомнишь, что уже видел ее когда-то очень давно, может быть даже во сне, но полюбил всем сердцем. Так же случилось у меня и со Средней Россией. Она завладела мной сразу и навсегда. Я ощутил ее как свою настоящую давнюю родину и почувствовал себя русским до последней прожилки. С тех пор я не знаю ничего более близкого мне, чем наши простые русские люди, и ничего более прекрасного, чем наша земля. Я не променяю Среднюю Россию на самые прославленные и потрясающие красоты земного шара»[*].
Паустовский родился в Москве, жил и учился в Киеве. В молодые годы сменил множество профессий: репетитор, вожатый и кондуктор трамвая, санитар, репортер и, наконец, писатель. Он очень много путешествовал по Советскому Союзу и по всему миру. Паустовскому, по его словам, «не давала покоя «муза дальних странствий»» (40). Поначалу его манила пестрая экзотика необыкновенных стран. Но постепенно это увлечение прошло: «С годами я ушел от экзотики, от ее нарядности, пряности, приподнятости и безразличия к простому и незаметному человеку. <…> С экзотикой было покончено. Ее сменило стремление к правде и простоте» (42–43). В то же время углубление реалистического метода изображения жизни не означало для Паустовского отказа от романтического восприятия действительности: «Я ушел от экзотики, но я не ушел от романтики, и никогда от нее не уйду — от очистительного ее огня, порыва к человечности и душевной щедрости, от постоянного ее непокоя» (42).
Диковинный блеск жарких стран потускнел для писателя после его близкого знакомства с русским севером: «Я был захвачен севером сильнее, чем югом. Пожалуй, ни одному из художников не удалось передать таинственное безмолвие северной сыроватой ночи, когда каждая капля росы и отражение костра в луговом озерке вызывают такую внезапную, сокровенную, такую застенчивую и глубокую любовь к России, что от нее глухо колотится сердце. И хочется жить сотни лет, чтобы смотреть на эту бледную, как полевая ромашка, северную красоту» (47).
Но самым «плодотворным и счастливым», по признанию Паустовского, оказалось для него близкое «знакомство со средней полосой России»: «Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашел в лесном Мещорском краю. Счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы, любимых дум и напряженного труда. Средней России — и только ей — я обязан большинством написанных мною вещей. Перечисление их займет много места» (48). Главные из этих произведений — «Мещорская сторона», «Повесть о лесах», «Дым отечества», цикл рассказов «Летние дни», «Старый челн», «Ночь в октябре», «Телеграмма», «Дождливый рассвет», «Кордон 273», «Во глубине России», «Наедине с осенью», «Ильинский омут».
Притягательность прозы Паустовского — в ее искренности, лирической проникновенности, в умении писателя впитать в себя каждую малость любимого уголка родной земли «в его ошеломляющем и таинственном разнообразии», из которого слагается гармоничный строй единого целого: «я навсегда и всем сердцем привязался к Средней России. Я не знаю страны, обладающей такой огромной лирической силой и такой трогательно живописной — со всей своей грустью, спокойствием и простором, — как средняя полоса России. Величину этой любви трудно измерить. Каждый знает это по себе. Любишь каждую травинку, поникшую от росы или согретую солнцем, каждую кружку воды из летнего колодца, каждое деревце над озером, трепещущее в безветрии листьями, каждый крик петуха, каждое облако, плывущее по бледному и высокому небу»; «я убедился в банальной истине, что ничто — даже самая малость — не проходит для нас даром».
«Зоркость к красоте», подобная фетовской («Целый мир от красоты,/От велика и до мала»), позволяет Паустовскому сердцем постигать истинную внутреннюю красоту родного края, отличную от наружной экзотической красивости. Каждая зарисовка согревается лирическим чувством. Даже небольшие этюды, наброски с натуры подтверждают, что писатель-пейзажист обладал редкостным даром одухотворенной словесной живописи. В его палитре богатство красок, тонкость полутонов, прозрачность цветосветовых оттенков. Русская земля под пером Паустовского живет, дышит, благоухает ароматами разнотравья, звучит шелестом листьев, пением птиц, журчанием хрустальных родников, говорливыми переливами лесных речушек. И стуком взволнованного сердца автора. Вместе с ним благодарный читатель также становится причастником этого дивного Божьего устроения лика земли в бесконечном разнообразии красоты. «Если бы природа могла чувствовать благодарность к человеку за то, что он проник в ее тайную жизнь и воспел ее красоту, то прежде всего эта благодарность выпала бы на долю писателя Михаила Михайловича Пришвина», — с восхищением отзывался о своем современнике Паустовский. Слова эти в полной мере можно отнести и к нему самому.
Произведения Паустовского знакомы многим чуть ли не с раннего возраста, хотя, возможно, не все впоследствии припомнят имя автора. Сказки и маленькие рассказы для детей влились в большую прозу писателя как полноценная ее часть. «Теплый хлеб», «Стальное колечко», «Подарок», «Созвездие Гончих Псов», «Жильцы старого дома», «Растрепанный воробей», «Кот-ворюга», «Заботливый цветок», «Барсучий нос», «Заячьи лапы» и многие другие произведения для юной читательской аудитории — светлые и милые, занимательные и трогательные, поучительные без всякого менторства и нарочитых назиданий. И главное — бесконечно добрые ко всему живому, сущему. Писатель-сказочник хочет, чтобы дети росли добрыми и думающими людьми. Он убеждает своего юного читателя в том, что добро не просто приходит на помощь, а может творить настоящие чудеса.
В то же время сказки и рассказы Паустовского для детей не сентиментально-умилительные. Зачастую здесь происходят события остродраматические, полные риска, опасностей. Так, в рассказе «Заячьи лапы» старик-охотник чудом не погиб при ужасающем лесном пожаре: «Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня». Спастись человеку, которого уже настигала гибель от огненного урагана, помог обыкновенный зайчонок. Он выскочил из-под ног старика, и тот устремился за животным, потому что как опытный житель лесного края знал, что «звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает. Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: «Погоди, милый, не беги так-то шибко!» Заяц вывел деда из огня». У зверька обгорели лапы. Он стонал, «плакал и часто моргал красными от слез глазами». И дедушка решил во что бы то ни стало вылечить своего спасителя, в свою очередь спасти его от смерти.
Сельский ветеринар не захотел оказать помощь такому странному пациенту, даже посоветовал зажарить обгорелого зайца на обед. Но старик не отступил. Он отправился в город на поиски хорошего доктора, отыскал знаменитого детского врача и упросил его вылечить «особенного зайца»: «Что ребенок, что заяц — все одно, — упрямо пробормотал дед. — Все одно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан, благодарность оказывать должен, а ты говоришь — бросить!»
История о взаимном спасении зайца и человека получила известность. Знаменитого зверька даже хотели купить за немалые деньги, но старик не продал своего лесного друга: «Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле».
«Чувства добрые», отзывчивое и чуткое сердце — суть творческого бытия Паустовского. Устами одного из своих героев (повесть «Колхида») он утверждал, что «человек должен быть ласковым с другим человеком». Писателю желалось, чтобы это гуманное умение быть ласковым распространялось не только на людей, но и на животных, птиц, растения — на всю природу с ее живой душой. Именно ласковость, доброжелательная отзывчивость, бережное и чуткое отношение к окружающему миру становятся животворящим началом творчества Паустовского.
Он очень ответственно и даже трепетно относился к созданию произведений, в том числе в жанре сказки. Таинственные моменты творческого процесса писатель приоткрыл в своей книге «Золотая роза» (глава «Животворящее начало»): «сказка — пока еще туманная — родилась. Остановить сказку, рассказ, повесть, когда они появляются на свет, почти невозможно. Это равносильно убийству живого существа. Они начинают расцветать в нашем сознании как бы сами по себе.
И наконец наступает тот час, когда сказка заносится на бумагу. Писать ее большей частью так же трудно, как передать словами слабый запах травы» или изобразить живой бархат трепещущих крылышек бабочки. Паустовский признавался: «Сказку пишешь почти не дыша — чтобы не сдуть тончайшую пыльцу, которой она покрыта. И пишешь быстро, потому что мелькание света, теней и отдельных картин происходит стремительно и легко. Нельзя опоздать, нельзя отстать от бега воображения».
Неслучайно писатель создал несколько рассказов, герои которых — знаменитые сказочники Ганс Христиан Андерсен, Александр Грин, любимые во всем мире. Их книги дарят людям надежду, светлую радость. Продолжают жить в памяти и в сердце читателя: «Сказка окончена. И хочется с благодарностью еще раз взглянуть в те сияющие глаза, где она живет постоянно».
Однако личная судьба фантазеров, романтиков, мечтателей-сказочников подчас горестна, тяжела и даже трагична. Это противоречие раскрывается в новелле Паустовского «Сказочник (Александр Грин)»: «Грин — человек с тяжелой, мучительной жизнью — создал в своих рассказах невероятный мир, полный заманчивых событий, прекрасных человеческих чувств и приморских праздников. Грин был суровый сказочник и поэт морских лагун и портов. Его рассказы вызывали легкое головокружение, как запах раздавленных цветов и свежие, печальные ветры.
Грин провел почти всю жизнь в ночлежных домах, в грошовом и непосильном труде, в нищете и недоедании. Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего — неудачником.
Взгляд его остался наивен и чист, как у мечтательного мальчика».
Голос твой — пенье задумчивой сказки,
Сладкая боль небывалой весны…
В новелле «Ночной дилижанс» (в сборнике «Золотая роза»), посвященной Андерсену, приводятся его слова, сказанные незадолго до смерти одному молодому писателю: «Я заплатил за свои сказки большую и, я бы сказал, непомерную цену. Я отказался ради них от своего счастья и пропустил то время, когда воображение, несмотря на всю его силу и весь его блеск, должно было уступить место действительности. Умейте же, мой друг, владеть воображением для счастья людей и для своего счастья, а не для печали».
Еще один рассказ «Сказочник (Христиан Андерсен)» повествует о знакомстве семилетнего Паустовского с датским королем сказки: «Веселый датский сказочник встретил меня на пороге нового века. Он долго рассматривал меня, прищурив один глаз и посмеиваясь, потом достал из кармана белоснежный душистый платок, встряхнул им, и из платка вдруг выпала большая белая роза. Сразу же вся комната наполнилась ее серебряным светом и непонятным медленным звоном. Оказалось, что это звенят лепестки розы, ударившись о кирпичный пол подвала, где жила тогда наша семья». Это был «сон наяву» под новогодней елкой после знакомства с книгой андерсеновских сказок, полученной в подарок. Ребенок не просто читал, но очарованно «зачитался»: «Там сверкали бенгальским огнем стены снежных дворцов, дикие лебеди летели над морем, в котором отражались розовые облака, и оловянные солдатики стояли на часах на одной ноге, сжимая длинные ружья. <…> Удивительная и, как мне показалось, душистая, подобно дыханию цветов, человеческая доброта исходила от страниц этой книги».
Гораздо позже писатель понял: «мне просто повезло, когда в канун трудного и великого двадцатого века мне встретился милый чудак и поэт Андерсен и научил меня вере в победу солнца над мраком и доброго человеческого сердца над злом».
______________________________________________
* Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 9 т. — М.: Худож. лит., 1981. — Т. 1. — С. 48. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.
Часть 2
Паустовский — настоящий мастер в жанре литературного портрета. «Меня всегда интересовала жизнь замечательных людей. Я пытался найти общие черты их характеров — те черты, что выдвинули их в ряды лучших представителей человечества» (49), — объяснял писатель. Его интересуют место искусства в обществе, судьба таланта, гения посреди обыденной жизни.
С необыкновенным лирическим проникновением воссоздает Паустовский духовный облик своих незаурядных героев — замечательных художников слова: «Наш современник (Пушкин)», «Поручик Лермонтов», «Тарас Шевченко», «Чехов», «Поток жизни (заметки о прозе Куприна)», «Александр Блок», «Алексей Толстой», «Иван Бунин», «Булгаков и театр» (с Михаилом Булгаковым Паустовский учился в гимназии), «Михаил Михайлович Пришвин», «Виктор Гюго», «Ги де Мопассан», «Оскар Уайльд», «Эдгар По»; выдающихся живописцев: «Орест Кипренский», «Исаак Левитан», «Грузинский художник» (о Нико Пиросманишвили); прославленных композиторов и музыкантов: «Старый повар» (о музыке Моцарта), «Корзина с еловыми шишками» (об Эдварде Григе), «Музыка Верди» — и многих других выдающихся людей.
Здесь проявляются не только горячие симпатии писателя к его гениально одаренным героям — истинным творцам сокровищ мировой культуры, но и собственные эстетические предпочтения и художественные установки автора. Бесспорно, сам он обладает выдающимся даром тончайшего словесного рисунка, чтобы передать впечатление от полотен великих художников. Паустовский наделен также развитым «писательским слухом», подобным слуху музыкальному, чтобы описать волшебную музыку любимых композиторов.
Писатель отдает себе отчет в том, что «невозможно, конечно, передать музыку словами, как бы ни был богат наш язык». Однако эстетические ситуации, как например, в рассказе «Корзина с еловыми шишками» свидетельствуют о стирании граней между творящей силой искусства, гармонией музыки и вдохновленного ею слова: «Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. <…> Да! Это был ее лес, ее родина! Ее горы, песни рожков, шум ее моря! Стеклянные корабли пенили воду. Ветер трубил в их снастях. Этот звук незаметно переходил в перезвон лесных колокольчиков, в свист птиц, кувыркавшихся в воздухе, в ауканье детей, в песню о девушке — в ее окно любимый бросил на рассвете горсть песку. <…> музыка заполнила все пространство между землей и облаками, повисшими над городом. От мелодических волн на облаках появилась легкая рябь. Сквозь нее светили звезды. Музыка уже не пела. Она звала. Звала за собой в ту страну, где никакие горести не могли охладить любви, где никто не отнимает друг у друга счастья».
Создавая свою прозу, Паустовский, согласно его признанию, добивался впечатления «глубины, воздуха, объема, слияния с мировым пространством». Произведения о выдающихся мастерах мировой культуры отличаются особой гармонией, изяществом, блеском, игрой и утонченностью формы — всеми чертами, свойственными истинным художественным шедеврам.
«В своей работе я многим обязан поэтам, писателям, художникам и ученым разных времен и народов. Я не буду перечислять здесь их имена, от безвестного автора «Слова о полку Игореве» и Микеланджело до Стендаля и Чехова. Имен этих очень много. Но больше всего я обязан самой жизни, простой и значительной. Ее свидетелем и участником мне посчастливилось быть» (50), — признавался Паустовский.
Сама эта жизнь, «простая и значительная», определяла выбор большинства героев, встреченных писателем в российской глубинке. В очерке «Дорожные разговоры» он с душевной теплотой подмечал: «Есть у нас в России много маленьких городов со смешными и милыми именами: Петушки, Спас-Клепики, Крапивна, Железный Гусь. Жители этих городов называют их ласково и насмешливо «городишками»». Населяющие эти городишки, села, деревушки обычные люди, ничем, на первый взгляд, непримечательные, становились героями рассказов и очерков писателя: «Но все же чаще и охотнее всего я пишу о людях простых и безвестных — о ремесленниках, пастухах, паромщиках, лесных объездчиках, бакенщиках, сторожах и деревенских детях — своих закадычных друзьях» (50).
Хорошо знавший Паустовского писатель Виктор Платонович Некрасов (1911–1987) утверждал, что «самое интересное в рассказах Паустовского — это, безусловно, были люди. Видал он их, знаменитых и не знаменитых, за свою долгую жизнь великое множество и в каждом умел найти что-то свое, особенное. Может быть, кое-что он даже и придумывал, присочинял, но придумывал это художник, человек талантливый, поэтому получалось хорошо и интересно».
О «легком вмешательстве вымысла» в реальную действительность не раз говорил и сам Паустовский: «Юношеская приверженность моя к экзотике в какой-то мере приучила меня искать и находить живописные и даже подчас необыкновенные черты в окружающем. С тех пор рядом с действительностью всегда сверкал для меня, подобно дополнительному, хотя бы и неяркому свету, легкий романтический вымысел. Он освещал, как маленький луч на картине, такие частности, какие без него, может быть, не были бы и замечены» (43). Реалистическое изображение обыденной жизни, самых непритязательных, обычных людей всегда овеяно у писателя романтической окрыленностью: «Во всех областях действительности, за редкими исключениями, заложены зерна романтики. Их можно не заметить и растоптать или, наоборот, дать им возможность разрастись, украсить и облагородить своим цветением внутренний мир человека» (45).
В автобиографической статье «Несколько отрывочных мыслей» — предисловии к первому Собранию сочинений — писатель указал на главную особенность созданного им художественного мира и на важнейшее свойство своей личности: «Мне кажется, что одной из характерных черт моей прозы является ее романтическая настроенность. Это, конечно, свойство характера. Требовать от любого человека, в частности от писателя, чтобы он отказался от этой настроенности, — нелепо. Такое требование можно объяснить только невежеством» (45). О самой сути своих любимых героев пишет Паустовский: «Романтическая настроенность не позволяет человеку быть лживым, невежественным, трусливым и жестоким. В романтике заключена облагораживающая сила. Нет никаких разумных оснований отказываться от нее в нашей борьбе за будущее и даже в нашей обыденной трудовой жизни» (42).
Такую «облагораживающую силу» находит писатель в «обыденной трудовой жизни» своих «закадычных друзей». Один из них — мальчик Вася Зотов, живший на озере Сегден в Мещорском крае. Об этом деревенском подростке, смышленом, пытливом, любознательном, Паустовский писал не раз, изображая своего маленького приятеля под разными именами в рассказах «Подарок», «Акварельные краски», «Записки Ивана Малявина», в повести «Мещорская сторона» и других произведениях.
Так, в рассказе «Лёнька с Малого озера» веснушчатый двенадцатилетний мальчишка — житель деревушки, расположенной среди дремучих лесов, — помогает найти дорогу заблудившемуся среди лесных болот рассказчику, когда уже «приближалась ночь — волчья ночь в болотах, полная треска сухих ветвей, шороха капель и невыносимого чувства одиночества». Сам же мальчик бродил допоздна в этих глухих местах в поисках метеорита, падение которого наблюдал накануне ночью: «вдруг что-то как полыхнет через все небо. Гляжу — метеор. Пролетел низко над лесом и упал где-то тут, за холмищем. Гудел сильно, как самолет».
Автор-повествователь сдружился со своим провожатым: «С тех пор я подружился с Лёнькой. Я любил бродить с ним по лесам: он знал все тропы, все глухие углы леса, все травы, кустарники, мхи, грибы и цветы, он знал голоса всех птиц и зверей. Лёнька, первый из многих сотен людей, которых я встречал в своей жизни, рассказал мне, где и как спит рыба, как годами тлеют под землей сухие болота, как цветет старая сосна и как вместе с птицами совершают осенние перелеты маленькие пауки. Они летят, прицепившись к паутине, когда дуют ветры на юг, летят десятки километров».
В своих неприметных героях писатель видит не просто природную сметливость, но и необыкновенную тягу к знаниям, к интеллектуальному и духовному развитию. Лёнька самостоятельно собрал радио, отыскал осколок «падучей звезды». Он проявляет себя как настоящий юный исследователь, много читает, размышляет. Мать поддерживает сына: «—А все Ленькино дело, — сказала она и, очевидно, улыбнулась в темноте. — Такой беспокойный, такой жадный все знать — надо быть, в отца пошел. <…> Семён у нас <…> Все для людей… Остатнюю корку другим отдаст, сам будет одними книжками сытый».
С теплотой рисуя своих простосердечных героев, Паустовский в то же время нисколько не приукрашивает их бытовой уклад, не скрывая суровой правды. В автобиографическом очерке «Несколько отрывочных мыслей» была сформулирована принципиальная авторская установка: «писательство — это и труд, тяжкий и расточительный, что даже одна-единственная крупица правды, утаенная писателем от людей, — преступление перед собственной совестью, за которое он неизбежно ответит. Страдания и радости всех людей становятся уделом писателя» (46).
«Крупицы правды», мелькающие в произведениях Паустовского, показывают, насколько тяжела была жизнь простых советских людей-тружеников, особенно в глубинке. Их вечный удел — бесконечный изнурительный труд на работе и дома: «Летом Лёнька вместе с матерью пахал, копал огород, сеял, убирал сено. Семён работать не мог: <…> мучил затяжной сухой кашель». Но этот тяжкий труд не спасает от вековечной нужды, бедности на грани нищеты. Вот показательный диалог Лёньки и его матери:
«– Где тебя носит, черт шалый? — сказал за дверью сердитый женский голос. — Только сапоги даром треплешь.
— А я разумшись, мамка, — ответил мальчик».
Дети из глухих деревушек ходили в школу пешком за много километров, часто даже с риском для жизни. Так, Лёнька «каждый день бегал в школу за десять километров». Зимой он «выходил из дому в темноте. Колючие звезды дрожали от стужи, трещали сосны, снег скрипел под ногами, и у Лёньки сжималось сердце: как бы не услышали волки. Зимами волки подходили к самому озеру и жили в стогах».
Трудное советское детство подтверждается невыдуманными рассказами о пережитом, живыми воспоминаниями многих нынешних пожилых людей. Так, моему старому доброму знакомому Виктору Семёновичу, которому сейчас пошел уже 85-й год, в детстве приходилось ходить из своей деревушки, затерянной в глубине калужских лесов, до поселковой школы даже не десять километров, как Лёньке в рассказе Паустовского, а вдвое больше. Сорок километров в день до школы и обратно ежедневно проходить не под силу не только ребенку, но и подростку-старшекласснику. При школе для маленьких учеников из дальней округи был интернат с едой и ночлегом. А детей постарше родители утраивали по чужим домам на постой как квартирантов. Кормиться они должны были сами, питанием школа не обеспечивала. Ученики всегда сидели в классе полуголодные. Поэтому очень хотелось побывать дома хотя бы на единственный выходной день.
И вот раз в неделю, после уроков в субботу, Виктор преодолевал пешком расстояние в двадцать километров от школы до родной деревушки. Но и дома перевести дух не получалось. Надо было помогать матери по хозяйству: натаскать побольше воды из колодца, нарубить дров для печки. И уже на следующий день, в воскресенье после обеда, — снова шагать двадцать километров обратно до школы, прихватив поклажу с нехитрой домашней снедью — в основном, с картошкой, — чтобы как-то пропитаться еще неделю.
Зато до сих пор Виктор Семёнович вспоминает свои школьные уроки и то, как был впечатлен чеховской пьесой «Вишневый сад». Настолько, что в нем на всю жизнь зародилась мечта вырастить когда-нибудь такой прекрасный сад самому.
Став водителем экскурсионного туристического автобуса, он исколесил весь Советский Союз. Довелось повидать множество замечательных мест необъятной страны. Но не покидала мечта о вишневом саде. И она почти воплотилась. Большого сада, как у Чехова, не вышло — слишком невелик дачный участок. И все же на нем красуются несколько вишневых деревьев…
Так и в героях Паустовского — безвестных тружениках, бескорыстных, душевно щедрых простых людях — все испытания, пережитые опасности, ежедневные трудности не умаляют мечты о прекрасном будущем — о жизни, какой она может и должна быть для счастья всех без исключения людей. Это прекрасное далеко — «удел ищущих и мечтателей» (45).
Писатель сосредоточен на «самом заветном», что есть в человеке. Рисуя литературный портрет другого художника слова — М. М. Пришвина (1873–1954), Паустовский выражает и свою собственную писательскую позицию: «Пришвин пишет о человеке, как бы чуть прищурившись от своей проницательности. Его не интересует наносное. Его занимает суть человека, та мечта, что живет у каждого в сердце, будь он лесоруб, сапожник, охотник или знаменитый ученый. Вытащить из человека наружу его сокровенную мечту — вот в чем задача! А сделать это трудно. Ничто человек так глубоко не прячет, как свою мечту. Может быть, потому, что она не выносит самого малого осмеяния и уж конечно не выносит прикосновения равнодушных рук. Только единомышленнику можно поверить свою мечту».
Таким «единомышленником безвестных наших мечтателей», несомненно, был Константин Георгиевич Паустовский. Его хрустальная проза — с ее обаянием, силой и чистотой писательских побуждений — наполнена волнующим и радостным предчувствием счастья.