Статья
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2023
Николай Глазков практически с момента появления на московской поэтической сцене становится легендарным ее участником. Он не печатается, но стихи его расхватывают на цитаты. Чуткая на поэтический талант Лиля Брик из молодых поэтов 30-х годов выделяет Михаила Кульчицкого и Глазкова, собственноручно переписывает стихи Николая. Борис Слуцкий в стихотворном посвящении Глазкову писал: «Сколько мы у него воровали, // А всего мы не утянули». «Луконин, Слуцкий, Наровчатов немыслимы без Глазкова» — подчеркивал Александр Межиров, сам признававший его своим «учителем поэзии». Изобретатель знаковых понятий «Самиздат» и «Поэтоград», Глазков себя представлял не только гениальным, «лучшим после Маяковского поэтом эпохи» и «Великим Гуманистом», но и знаменитым путешественником. В 60-е-70-е годы он объездил едва ли не весь Союз, был действительным членом Географического общества СССР.
Кроме того, незаурядный шахматист, с которым не чурались играть гроссмейстеры. А еще и киноактер — играл ополченца у Эйзенштейна в фильме «Александр Невский», знаменитая роль летающего мужика Ефима у Тарковского в «Андрее Рублеве», снимался в роли Достоевского у Веры Строевой (фильм, к сожалению, не вышел). Был непобедим в армрестлинге. Констатировал: «Я самый сильный среди интеллигентов и самый интеллигентный среди силачей». Евтушенко называл его русским Омаром Хайямом. Впрочем, он сам себя сравнивал с персидским классиком: «Я был изумительно пьяный, // Как и Омар Хайям». Эту тему он многократно обыгрывал в стихах и прозе:
С чудным именем Глазкова
Я родился в пьянваре.
Нету месяца такого
Ни в каком календаре.
Хотя в таком автопредставлении была значительная доля игры, клоунады. Не случайно он сам задавался вопросом: «Я поэт или клоун», по сути риторическим, ибо в клоунаде видел потенциал художественности, близкой к поэтическому.
Все его поведение уже на самом начальном этапе выдавало в нем карнавальную личность. Хотя карнавальность в суровые 30-е годы и в «сороковые роковые» (по слову приятеля Глазкова с молодых лет Давида Самойлова) не особо приветствовалась.
Но тем не менее — карнавальные люди были и даже объединялись в группы. Так в 1939 году двадцатилетние студенты литературного факультета Московского пединститута Николай Глазков и Юлиан Долгин, последователи русского авангарда, придумали новое направление «небывализм». Вместе с еще несколькими студентами-поэтами собрали рукописный альманах, начали выступать. В ответ получили проработку по всем линиям, вплоть до исключения Глазкова из института. Но по рекомендации Николая Асеева (одного из ведущих поэтов того времени, да к тому же друга Маяковского) Глазкова приняли в Литературный институт. И там, и в Горьковском пединституте, который он закончил во время войны, Глазков проявлял абсолютную независимость. Это было свойством его характера.
Независимость аукалась отсутствием публикаций в первое, такое плодотворное, 20-летие. Творчество Николая одобряли известные официальные поэты Асеев, Кирсанов, Сельвинский…
Одобряли и даже иногда что-то получалось сделать для него, как, например, с приемом в Литинститут. Но стихи Глазкова 30-х-40-х годов никак не вписывались в печатную продукцию тех лет. Вот из стихотворения «Действительность» 1938 года:
В такие дни стихи срывают с губ —
Зажатые в какой-то жуткой сумме —
Во-первых, тот, кто молодецки глуп,
А во-вторых, кто дьявольски безумен.
Николай Иванович помнил о том, что его прадеды были духовного звания. И, возможно, срабатывала генетика, когда он писал «Псалом», своего рода поэтическую молитву, где он прямо говорит, что Господь — его упованье:
Дал Господь поэта ремесло —
Голос Господа я слышу.
Но это тоже было не ко времени в эпоху официального атеизма. Поэты часто приходят не в то время, которое их может приветить.
Глазков ищет пути к читателю. Он общается с Алексеем Кручёных — нераскаявшимся футуристом, в 30-е годы потерявшим доступ к печатному станку, за плечами которого десятки самоизданных книжек. Возможно, что именно кручёныховский опыт послужил примером для Глазкова в изготовлении самодельных книжек. Это «производство» ироничный Глазков стал именовать «Самсебяиздатом». Звучит вполне как пародия на «Госиздат», «Профиздат» и подобные «издаты». Позже это наименование превратится в «самиздат». Но пока Николай Иванович дарит друзьям и знакомым самого себя в виде тоненьких книжечек машинописью. Его первая официальная книжка «Моя эстрада» выходит в 1957 году. Автору в это время 38 лет.
За несколько лет до этого события Глазков делает для себя еще одно открытие на пути к читателю. В 1953 он приезжает в Тамбов к другу, заходит в областную молодежную газету «Молодой сталинец», знакомится и беседует с редактором Георгием Куницыным, который печатает его стихи. Георгий Иванович Куницын — впоследствии литературовед, философ и партийный работник, пробивший возможность постановки Андреем Тарковским фильма «Андрей Рублёв» (Тарковский называл Куницына ангелом-хранителем). В этом фильме, как мы помним, Глазков сыграл летающего мужика Ефима. Вот такие бывают сближения!
А Глазков с легкой руки Куницына почувствовал вкус газетных публикаций и открыл для себя необъятные возможности местной прессы необъятной страны. Приоритет он отдавал Тамбову и области, где у него было много друзей. А еще Якутии. В 60-е-70-е Глазков активно занимался переводами с языков народов СССР. И особенно поэтов Якутии. Он даже перевел свою фамилию на якутский и иногда так подписывался в письмах к друзьям — Улуу Харахтыров (то есть Великий Глазков).
Ну так вот, задолго до появления соцсетей Глазков создал своего рода сеть распространения стихов — такой сетью стали областные и районные газеты. Поэт резонно полагал, что книгу стихов потенциальный читатель не всегда найдет и купит, а в газете может наткнуться на стихотворные строчки, да и заинтересоваться, дочитать до конца. И это касалось не только его стихов. Он эту практику мыслил широко. Например, когда в 1976 году вышла яркая первая книга Владимира Леванского «Шародейство», Глазков принес необычный отклик в газету «Московский комсомолец». Там были похвальные слова в адрес поэта и его книги, но основное пространство занимали стихи Леванского, которые Глазков не поленился перепечатать. Отличный маркетинговый ход: в популярной газете оригинальные стихи молодого поэта рекомендует один из самых известных в Москве поэтов, можно даже сказать живая достопримечательность Москвы.
Идея Поэтограда включала в себя в том числе и вот это опоэчивание пространства. Николай Глазков, при всей ироничности, был наследником жизнестроительных идей Серебряного века. Он воспринимал поэзию, искусство вообще, как возможное преобразование мира. Ироническая поправка вносилась, но ведущая линия не снималась. В Поэтограде у Глазкова находилось место самым разным поэтам. Он был заинтересован в заселенности этого небывалого полиса небывалыми стихами. Приведу только один пример. В Тамбове Глазков знакомится со своим тезкой, художником и поэтом Николаем Ивановичем Ладыгиным, который писал в том числе палиндромические стихи. Николай Глазков поддерживает это необычное по тем временам творчество, называет Ладыгина «штангистом поэзии», пишет предисловие к первой публикации в местной молодежной газете, везет рукописи в Москву, раздает их знакомым поэтам, собирает у них отзывы, предлагает стихи к публикации. Неудачно, но создается некое поле допечатной известности, как это было у него самого. Я оценил вполне эти действия, когда стал работать с наследием Ладыгина, готовить к изданию его палиндромические произведения.
Был у меня и собственный опыт общения с Глазковым. Знакомство и встречи в Тамбове, а позднее переписка, после моего отклика в горьковской молодежной газете на его книгу «Незнамые реки» и затем, когда мы его печатали, уже по традиции, в тамбовской молодежной газете.
Удалось ли Николаю Ивановичу Глазкову создать Поэтоград или он остался утопическим проектом? Мне видится, что удалось: и в смысле собственно поэтического свода и в смысле расширения поэтической вселенной, поэтического воодушевления, легендирования. В возрасте шестидесяти лет, в 1979 году, он покидает нас. А через десять лет выходит обширный том воспоминаний о поэте — свидетельствующий об уникальном месте Глазкова на российском поэтическом Олимпе. Один из друзей-собеседников Глазкова, поэт и профессор Литературного института Лев Озеров, в этой книге авторитетно утверждал: «Хотели они того или не хотели, а глазковское начало нахожу у Наровчатова и Окуджавы, Вознесенского и Высоцкого, Самойлова и Шерешевского, Мориц и Левитанского, Евтушенко и Межирова». И на этих именах глазковская линия не заканчивается. Сегодня можно говорить уже о своего рода глазковских поэтических внуках. Они и сами признают прямое наследование — Евгений Лесин, Андрей Щербак-Жуков, Евгений Степанов. Последний уже более десяти лет издает литературную газету «Поэтоград».
Так что сбылось предсказание Николая Ивановича, высказанное им еще в 1941 году:
Все пути ведут не к Риму,
А в Поэтоград!
Глазковскими творениями теперь уже навсегда пропитан российский небозем.