Эссе
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2022
Александр БАЛТИН
Поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик — в 2007 году в журнале «Florida» (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса «Пушкинская лира» (США). Лауреат золотой медали творческого клуба «EvilArt». Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала «Парнас». Номинант премии «Паруса мечты» (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга «Вокруг Александра Балтина», посвященная творчеству писателя.
1
Веревочными лестницами закрученные «Столбцы» — или впрямь столпы новой поэтической веры?
…Ибо вера в силу слова, живущая в сознаниях и сердцах большинства поэтов, воистину религиозна, и как культовые строения выглядят совершенно различно, даже в пределах одной конфессии, так и храмины книг могут предлагать разные формы восприятия яви.
Так и «Столбцы»: щедро-игровые, отчасти абсурдные, с янтарным блеском метафорики, с часто алогичными связями внутри стиха.
Жизнь, казалось, далека от каверз: жизнь, связанная с речью, избыточна; примет игру, впитает ее, поймет, оценит…
Тучи приходят, когда не ждешь, хотя сгущение тогдашней атмосферы реальности не могло обойтись без туч, и великолепный Николай Заболоцкий вычеркивается из жизни: лишний, мол, да и не до языков игрищ, когда такое строительство вокруг…
…Заболоцкий выжил — чтобы обогатить храм поэзии русский высотами прозрений и совершенной образностью, искусством мысли и сгустками словесного опыта.
Чтобы не писал он, освободившись, сияло:
Сыплет дождик большие горошины,
Рвется ветер, и даль нечиста.
Закрывается тополь взъерошенный
Серебристой изнанкой листа.
Как великолепен взъерошенный тополь, и как чудно закольцована четвертая строчка!
Но — «Можжевеловый куст», «Читайте, деревья, стихи Гесиода», «У могилы Данте» вырублены из мрамора, и высятся значительными памятниками речи.
«Рубрук в Монголии», давая массу оживляющих тексты подробностей, клубится сгустками истории. Ощущение таково: поэт сам был свидетелем путешествия Рубрука.
Ясность и высота, прозрачность лесного озера… До глубины, до мелких подробностей раскрывается жизнь в поздних стихах Заболоцкого, и поистине сократическая мудрость жесткой солью переполняет их.
От игры до величия один шаг, ибо, представляется, ради поздних стихов Николай Заболоцкий и выжил.
2
Время длилось — звякало и звенело, проносилось трамваями, наплывало новым бытом; время требовало ритмов, ранее неслыханных, и они зазвучали:
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Все не так: все со сдвинутым полюсом, со смещенным центром тяжести, и вместе с этим — именно так, и только так возможно передать наплывающую современность… Когда даже ключица начинает стукаться звонко о перехват плаща…
Столбцы Заболоцкого подчеркнуто вертикальны, никакая горизонталь тут неуместна, они рвутся вверх, к солнцу новой жизни.
Или — к новому солнцу, которое непременно должно прорезать пространство, ибо старое обветшало.
…Поскольку даже и болезнь становится инаковой: двадцатовековой:
Больной, свалившись на кровать,
Руки не может приподнять.
Вспотевший лоб прямоуголен —
Больной двенадцать суток болен.
Во сне он видит чьи-то рыла,
Тупые, плотные, как дуб.
Тут лошадь веки приоткрыла,
Квадратный выставила зуб.
Она грызет пустые склянки,
Склонившись, Библию читает,
Танцует, мочится в лоханки
И голосом жены больного утешает.
Крутой, даже крутейший взвар «Столбцов» Заболоцкого выплескивается в реальность, и составы стихов пламенеют, полыхая, взрываются и катятся по лестницам волшебными шарами, воспаряют к небесам и разбрызгиваются бегом автомобилей: живут, тешась и играя, по-прежнему внедряя поэзию в пространство реальности, сильно противоречащей ей.
3
Вот голубь, античным размером разъятый на составные части; вот голубь, лежащий перед вами, — поверженный мир, и каждая следующая строка волною накатывает на предыдущую.
Поэма «Птицы» запущена в античную высоту и снабжена при этом механизмами, противоречащими дряхлению.
Ленты лет обвевают ее ласково, ее, такую трепетную, не воспринимаемую всерьез, предельно, смертельно серьезную, биологическую, каталогическую.
Опоясывающие миры ее звуковой оснастки разворачиваются постепенно, вовлекая в себя все больше подробностей: сейчас она застит мир — поэма!
Этого не происходит, конечно.
…Фантасмагорическая, приглашающая к исследованию птиц, которых она живописует, поэма «Птицы» — грандиозно-не-поэтическое построение Заболоцкого.
Он вообще видел во многом подобно Циолковскому: земля — просто колыбель; в нотах и ритмах его поэм бушуют космическая турбулентность.
«Белые житницы» — как мистические ковчеги, и мужик, из «Торжества земледелия», как единица, должная превратиться в нечто большее.
В том числе и благодаря неистовству плодородия, его искусу и величию, его переполняющей данность силе.
Земледелие как начальный этап космоса будущего.
Кривоговорение текстов как основа грядущих, немыслимых ритмов.
Взрывы поэм Заболоцкого сотрясали державу русского стиха — а то, что реальность менялась не по предначертанному, связано скорее с изначальной алчностью и эгоизмом человека, чем с ошибками поэта.
4
Провидческое, всеобъемное зрение поэта!
Не из снов, не из фантазий, но от подлинности ощущений идет:
Мне вспоминается доныне,
Как с небольшой командой слуг.
Блуждая в северной пустыне,
Въезжал в Монголию Рубрук.
Фламандский монах-францисканец, путешественник, по заданию Людовика IX совершающий путешествие к монголам, еще не знающий, что предстоит ему написать книгу, по значению сопоставимую с трудами Марко Поло.
Много невиданного сулит Рубруку его путь, много словесной роскоши развернется в поэме.
О, начало путешествия будет слишком не благоприятным, вызывающим воспоминания о теплых покоях Людовика, отправившего сюда, где ни тропинки, ни дороги.
Пламенеющий путь Чингиса точно ударит в лицо мужественному Рубруку, обнажая суть востока: захват…
Захват всего, прав сильнейший…
Впрочем, тут уже не восток, тут какая-то космическая ошибка, ведь прав должен быть тот, кто более прав!
Навстречу гостю, в зной и в холод,
Громадой движущихся тел
Многоколесный ехал город
И всеми втулками скрипел.
Покатится живой город, замелькают кибитки, оживет такое далекое время, что и не представить его толком — если только тени его.
Многое вольется в грандиозное словесное построение Заболоцкого: и неистовые, пасущие кобылиц монголки, и трудности перевода…
Катрены поэмы максимально лапидарны, их ведет своя поэтическая логика, последовательность сияний, но… все равно остается ощущение: поэт был рядом с путешественником, ибо он, поэт, современник всем, всем векам.
5
Шикарная, смертельная, пышная, коварная, великолепная игра обэриутов!
Язык, во многом определяющий человека, терпит любые эксперименты на бумаге, требуя порой в расплату живые судьбы.
Объединение реального искусства предпочитало ирреальность: иначе не отразить происходящие — зримо и исподволь — процессы в обществе.
Грядущее безвестно, оно, накапливаясь, может обрушиться погребающей все под собой лавиной; но пока…
О, пока щедрость «Столбцов» Заболоцкого плетется из таких созвучий, что дух захватывает.
Мир должен быть обновлен, метафора должна засиять, слово должно быть обновлено, омыто, все должно быть не так, как было раньше.
И в «Столбцах» все это ликует и играет в избытке.
Хармс выращивал, кропотливо и терпеливо, зерна абсурда, и всходы покачивались, отливая разными тонами, во многом опережая Франца Кафку, ничего не знавшего о русском эксперименте.
И фантазировал, закручивая алогичные образы, Введенский, сочетал мысль и метафизику, усаживая на стул большой аул.
Как это? Хотелось спросить.
А так!
Коли электрон ведет себя, как частица и волна, почему бы языковым электронам не брать с него пример?
Кванты языка, электроны речи, раблезианский карнавал оной… Следует культивировать абсурд, алогизм, гротеск — и действительность, подражая им, увлекается игрой, превращая судьбы поэтов в гротеск, в кошмар, в абсурд…
…Николай Заболоцкий выжил — ради великолепной ясности поздних своих стихов и грандиозной пирамиды переводов.
6
…Нечто от бесконечного поиска Циолковского, от его прорывов в бездны фиалкового, снежно-белого, прошитого золотом, абсолютно счастливого космоса сквозит в поэзии Заболоцкого, четко разделенной на раннюю и позднюю.
Не его вина, как известно…
Поздние стихи Заболоцкого перекликаются с полетом ракеты — в такие пределы, какие еще не изучены мыслью, не охвачены чувством.
Но и ранние вьются космическим экспериментом языка; и вновь мерцает тень Циолковского, но и — Платонова, ибо кто, как не он, погружался в языковую запредельность речи?
Излом, изгиб, нарушение размера, неистовство метафор: ранний Заболоцкий.
Поздний — мерцание многозвездного шатра.
И тот, и другой стянуты в единство грандиозной личностью поэта.
7
Сколь внешний слом привычной жизни ломился в стихи раннего Заболоцкого абсурдом, взрывами узлов чего-то основного, столь поздний Заболоцкий, имевший право рекомендовать деревьям читать стихи Гесиода, прорастал, как листья в глубину, в космос бытия.
Внешнее и внутреннее всегда союзны, хотя не менее часто находятся в противоречии, порою смертельном.
Удары «Столбцов» точно пробивали атмосферу традиционности, предлагая видение мира специфическое, шатающееся, словно пьяное от своего безумия.
Или роскошного своего будущего.
…Но будущее самого поэта оказалось кошмаром: репрессии, коснувшиеся его железным дыханием, могли и вовсе уничтожить носителя огромного дара.
Или — Тот, Чья Воля выражается в непонятном напластовании опыта, часто ужасного, именно так и устроил, для очистки грядущих стихов поэта от лишнего, внешнего, избыточного?
Чтобы зазвучали они космической силой «Лица коня», «Лесного озера», «Осени»?
Как знать…
Но из ранних ран росли и поздние стихи Заболоцкого, хотя иначе выстраивающие отношения с миром — и толкующие его.
…Мчатся монголы, шатаются дома на колесах, и так странно все приехавшему издалека Рубруку, так сложно воспринять предложенное и переложить его словами.
Так сложно выстроить поэму, спускающуюся в бездну времени ради обогащения поэзии; и ощущение, будто Рубрук живет сейчас, отменяя собою времена, преследует после чтения замечательного, ярко-красочного, причудливо ветвящегося повествования.
Космизм.
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Золотые жилы всеобщности, далеки мы от которой, как прежде; тонкая гармония светового братства не зависит от сияния стихов; но без ощущения глобальной всеобщности бытия не будет поэзии, тем более такой значительной, как поэзия Заболоцкого.
8
«Читайте, деревья, стихи Гезиода…» насыщено философским раствором мысли.
Много в раннем Заболоцком того сгущения, которое предлагают новый быт и смена вех, но и проглядывающее сквозь все это мещанистое, тороватое, пусто-наглое, которое подвергается пудовому осмеянию…
Заболоцкий — тяжелый поэт: строки его необыкновенно весомы.
Заболоцкий — поэт неба, все его травы и колбочки трав так влиты в сияющую синевой вертикаль, что странно, как люди не взлетают, держась за ниточки стихов Заболоцкого.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Ах, как редко встречаются такие лица!
Обрести бы самому…
Лицо Заболоцкого было скорее похоже на портал, упомянутый в начале стихотворения; внешность условна.
Вертикали стихов Заболоцкого столь стремительны, что сам, читая, не заметишь, как окажешься в дальнем отсеке духовных небес.
9
Ранний Заболоцкий, диагносцировавший слом общества через сломанный же, с новой выразительностью данный язык, далек, очевидно, от философии космизма, подразумевающей пронизанность мира духовными лучами.
Но уже крестьяне, обсуждающие в «Торжестве земледелия» «…где душа? Или только порошок?», связаны с этим феноменом отчетливо, крепко, простыми нитями и простыми душами…
Потом плоды земледелия не очень земные: земные, конечно, налитые соком и цветом почвы, но и — словно прорастающие к небесным сферам, далям, пределам…
Своеобразный космизм Заболоцкого раскрывается в поздний период его творчества, когда, вглядываясь в «Лицо коня», можно установить, что чувствовал поэт, переживший столько чудовищного, как влит он был душою в таинственные небесные дуги, которые заставляют отдельные русские души двигаться и двигаться выше.
Призыв к деревьям — читать стихи Гесиода — из той же сферы, ибо космизм русский подразумевает основой единое ядро вселенной и — тем более — единое человечество.
И у позднего Заболоцкого это выражено как нельзя лучше.