Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2022
Глеб ГАВРИЛОВ
Прозаик. Родился в 1954 году в России, в городе Кемерово, в семье партийного работника и главного врача центральной городской больницы, долгое время проживал в Туркменистане, куда семья переехала из-за тяжелой болезни отца. В 1971 г. поступил в Донецкий медицинский институт. С 1977 года, после окончания Донецкого мединститута, живет в городе Полтаве. По специальности — врач-терапевт, работает зам. главврача областной больницы и главным внештатным экспертом области по вопросам экспертизы временной нетрудоспособности. В художественную литературу пришел семнадцать лет назад. Писать прозу начал на пороге 50-летнего рубежа. За прошедшие годы написал 14 произведений: романы, повести, рассказы. Кроме того, было написано большое автобиографическое произведение, которое автор назвал неспешными записками. Произведения печатались в Полтавских книжных издательствах. Произведения пишет и публикует исключительно на русском языке. Является лауреатом XVII общенационального конкурса «Українська мова — мова єднання», 2016 год, шорт-листером VII и VIII Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь», 2016 и 2017 годы, дипломантом IX Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь» 2018 года, номинантом конкурса «Писатель года», 2017.
Наконец-то закончилась эта долгая противная зима с ее холодами, вьюгами, голодом, уже вторая после окончания страшной Отечественной войны. Глаза радовала бурная весна мгновенно пробудившейся жизнью во всех ее проявлениях. Дружно зацвели фруктовые деревья — яблони, груши, вишни. Вокруг них сразу начали виться трудяги пчелы. Ссутулившись, будто согбенные старушки, перелетая с цветка на цветок, они усердно собирали нектар. Натужно, словно тяжелые, груженые бомбардировщики, гудели шмели. В воздухе резвились без устали молодые назойливые мухи. На земле, между стебельками сочной ярко-зеленой травы, сновали во все стороны муравьи. Беспечно прыгали, выискивая корм, воробьи, в своем упоении теплом даже не замечавшие замершей, как изваяние, отощавшей за зиму бездомной кошки. Чтобы скрыть возбуждавший ее охотничий азарт и усыпить бдительность птиц, она даже зажмурила глаза, на слух определяя будущую жертву. Кошка готова была лежать так, неподвижно и едва дыша, хоть до самого вечера, понимая, что сил у нее осталось немного, всего лишь на один стремительный бросок, который должен быть безошибочно точным. Ее не спугнул даже истошный, заливистый лай дворняги из подворотни на трусившую мимо дома равнодушную, унылую лошадь, запряженную в телегу.
Люди тоже вздохнули с облегчением, у них будто гора с плеч свалилась. Теперь уж земля-матушка подмогнет, не даст пропасть — пока можно пойти в лес поискать съедобные травы и корешки, а там, глядишь, вскоре грибы и ягоды поспеют. Главное, зиму пережили. Даст Бог, может, потом и вообще голод отступит. Сколько же можно народу-победителю впроголодь жить? Недаром газеты постоянно печатают статьи товарища Сталина, который обещает скорую победу над голодом, иначе, пишет, социализм на голоде не построишь. А давно всем известно: что товарищ Сталин сказал, то обязательно должно быть выполнено. Так что надежда появилась. Да и то сказать — хоть и голодно было, но все равно не сравнить нынешний год с прошлым, а тем более, с военными годами. Сейчас только вспомнить — и то жуть берет. У них-то в городе еще куда ни шло. Но Тала недавно подслушала разговор родителей. Они шушукались о том, что в соседних деревнях люди мерли, как мухи.
Тала уже окончательно проснулась, но какое-то время продолжала упорно жмурить глаза, стараясь удержать в голове ускользающий приятный сон. Ей снилось что-то радостное, светлое. Но, несмотря на все усилия, сон улетучился безвозвратно, оставив после себя только хорошее настроение.
Когда Тала открыла глаза, настроение ее не стало хуже. Она вспомнила, что вчера окончились занятия в школе, и она перешла в третий класс. А неделю назад ей исполнилось девять лет. Теперь целое лето в ее распоряжении, куча свободного времени. Можно успеть и поиграть в разные игры, и с подружками погулять, и почитать интересные книжки, и родителям по дому помочь. Тала рывком вскочила с постели, распахнула окно — и в комнату сразу ворвался свежий, душистый весенний воздух и многоголосый шум весны. Она с радостью обнаружила стремительно резавших синь неба ласточек, видно, опять будут лепить свои гнезда у них над окнами и в сарае.
«Значит, появились комары», — вслед за этим печально вздохнула девочка.
Она с недавних пор взяла себе за правило гасить каким-нибудь незначительным неприятным фактом слишком восторженное настроение, на всякий случай, опасаясь, чтобы кто-нибудь другой внезапно его не испортил, лучше уж сама, будто отдавая неизбежную дань кому-то.
Одевшись и выйдя во двор, Тала даже зажмурилась в первую минуту от яркого солнечного света. А когда вновь открыла глаза, то увидела маму, с улыбкой смотревшую на нее, заслонившись ладонью от солнца.
— Мама! — от избытка чувств радостно закричала девочка. Подбежала, уткнулась лицом ей в живот и больше ничего не могла произнести, только крепко обнимала мать и глубоко дышала.
— Ах, ты моя умница, отличница, помощница, — приговаривала мама, ласково гладя Талу по голове. — Мы с папой решили сегодня никого из вас не будить — все же первый день каникул. Впрочем, Сёмка-разбойник и без нас поднялся, спозаранку ускакал с ребятами на речку. А Ванечка молодец, сегодня дал тебе поспать, и до сих пор спит, как убитый. Но с завтрашнего дня вам без дела сидеть не дадим. Хоть у вас и каникулы, но помощь нам с папой тоже нужна. Поэтому Сёма будет помогать папе по хозяйству, а ты — мне: полы помыть в доме, посуду, за Ванечкой присмотреть. А еще будет вам с Сёмой особое задание — каждый день отоваривать хлебные карточки. Хочу тебя, Талочка, сразу предупредить: поручение это — не слишком сложное, но очень ответственное. Оно требует большого внимания и точности. Ты ни в коем случае не должна их потерять, потому что утерянные карточки не восстанавливаются, это даже на них написано. А также внимательно следить в магазине, чтобы тебя продавцы не обвесили. Кроме того, в городе сейчас полно всякого ворья. Того и гляди, карточки спереть или отнять могут. На Сёму у меня надежды особой нет, он, шалопай, их или потерять, или куда-нибудь засунуть может. Ты же у нас — девочка примерная, аккуратная. Поэтому я и решила именно тебе поручить это задание. А Сёма будет тебя подстраховывать, идти рядом, и, если потребуется, защищать и не давать в обиду всяким хулиганам. Все поняла, доченька?
— Да, мамочка, — ответила Тала. — Я же много раз с тобой за хлебом ходила. Так что знаю, как это делается.
— Ну, вот и молодец! — похвалила ее мама. — А сегодня ступай, отдохни, побегай, поиграй с подружками. Они, небось, уже заждались тебя на улице, вон, какой чудесный день стоит. Только позавтракай сначала. Я тебе кружечку молока оставила и кусочек хлеба.
Быстро позавтракав, Тала выбежала на улицу. Вдалеке ватага мальчишек играла в футбол, истово гоняя тряпичный мяч. Среди них был и Сёма. Брат был старше Талы на четыре года. Он считался одним из самых сильных ребят среди своих сверстников — регулярно качал мускулы гантелями, с легкостью много раз отжимался от пола, более двадцати раз подтягивался на турнике, однажды, на спор, переплыл туда и назад без отдыха их довольно широкую речку Черепаху. Почему речка носила такое странное название, никто толком не знал. Может быть, причиной тому была медленно текущая по реке вода, словно едва ползущая черепаха. А может, потому, что если смотреть на реку вниз с высокого правого берега, то своей формой, расширенной в одном месте, и отходящими в разные стороны узкими рукавами, она напоминала это неуклюжее животное.
По праву старшего брата, Сёма относился к Тале покровительственно снисходительно. В обиду сестру он никому не давал. Но сам неизменно разговаривал с ней свысока, мог то за косичку дернуть, то придумать какое-нибудь обидное прозвище, а то и вообще лягушку под подушку или дохлую мышь в тапочку незаметно подсунуть. Так что в общении с Сёмой Тала приспособилась всегда держать ухо востро. Впрочем, зная наклонности старшего сына, родителям нередко приходилось брать Талу под свою защиту. А тот их, а особенно отца, откровенно побаивался.
Сейчас Сёма азартно боролся с приятелями. Как раз после чьего-то сильного удара мяч по дуге полетел в сторону Талы и остановился шагах в пяти от нее. Игра сразу естественным образом приостановилась. Раскрасневшийся, взлохмаченный Сёма, увидев сестру, крикнул:
— Эй, ты, Копыто, а ну, пни скорей сюда мяч!
Все мальчишки засмеялись, а у девочки даже слезы навернулись на глаза от обиды. Но она, не посмев ослушаться брата, неловко ударила по мячу ногой, а потом дернула плечом, хмыкнула и демонстративно, не обращая внимания на остальных ребят, гордо прошествовала мимо.
Тала подошла к дому, уселась на лавочку возле забора, по-старушечьи уперлась в подбородок рукой и задумалась. От утренней веселости не осталось и следа. Взгрустнулось. Иногда на нее беспричинно и неожиданно накатывало подобное настроение. В эти минуты она не понимала, что с ней происходит. Вдруг ей внезапно необходимо было кого-то жалеть. В горле скребли кошки, а глаза увлажнялись слезами. Но так как в ее короткой жизни еще не было настоящего горя, она скорбела по кому-то абстрактно, без конкретного обозначения предмета и причины жалости. Впрочем, если хорошенько разобраться, почему не было? В ее маленькую девятилетнюю судьбу вместилось много страданий — и довоенная тяжелая болезнь почек, которая чуть не свела Талу в могилу, а следом туберкулез, нашедший ее организм, ослабленный предыдущей болезнью, сразу после выздоровления, прямо накануне войны.
Хоть она тогда была еще совсем крошечной, но четко помнила, как с ней носились родители. Каким только светилам медицины ни показывали ее, каких только лекарств ни доставали, проявляли просто чудеса изобретательности. Но, в конце концов, вырвали дочку из хищных лап этого недуга. Как раз весной 1941 года старенький доктор Варлам Лукич, лечивший всю их семью, радостно объявил родителям и ей, бледной, исхудавшей, что она полностью здорова. И теперь ей нужно лучше питаться, восстанавливать силы и больше двигаться, загорать на солнышке и полюбить водные процедуры.
Но только-только семья успела вздохнуть с облегчением, как наступила новая напасть, да такая, что всем напастям напасть — началась Великая Отечественная война. Тогда весь народ сразу про все свои болезни позабыл.
Папа вскоре ушел на фронт. Он воевал до самого окончания войны, встретив победу в Чехословакии. За четыре года Тала успела основательно забыть его. Да и не мудрено. Оставил ее совсем маленькой, а Ванечка вообще еще даже родиться не успел. За эти годы его малышня заметно подросла и превратилась в симпатичных девочку и двух мальчиков. Вот таким же ясным, солнечным утром папа неожиданно появился в их доме — большой, шумный, с пушистыми пшеничного цвета усами, он обнимал улыбающуюся счастливую маму. Но Тала вначале не признала его. Она насупилась и отвернулась, обидевшись на маму, которая, в отсутствие папы, дала обнять себя какому-то незнакомому дядьке.
— Талочка, ну, что ты, это же твой папка! — захохотала мама. — Егор, вот умора, она не узнала тебя!
Но папа тут же подскочил к ней, поднял, подбросил в воздух, затискал, зацеловал, щекоча усами.
И все было бы прекрасно, достигнута победа, все живы-здоровы, казалось, жизнь должна вот-вот наладиться. Но по-прежнему не отпускал голод, продолжали действовать продуктовые карточки. И такая ситуация остается до сих пор.
Но Тала горевала не из-за этого. Все объяснялось чрезвычайно просто: она начала взрослеть, выходить, как говорил папа, из щенячьего возраста. И подобные перепады настроения нередки у девочек. Просто Тала еще не понимала этого.
Пребывая в своем минорном настроении, она не заметила, как к ней подбежал запыхавшийся Сёма. Игра в футбол окончилась, и все ребята разошлись по домам.
— Талка, ты чего? Обиделась, что ли? — произнес Сёма, подойдя к ней вплотную и заглядывая в лицо. Он побаивался отца, который никогда не поднимал на него руку, но был с ним строг и справедлив. Хоть и говорят, что родители всех детей любят одинаково, но папа откровенно отдавал предпочтение ей, единственной девочке в семье. Кроме того, он никогда не забывал, сколько горя натерпелись они с ней, маленькой. Поэтому всегда брал Талу под свою защиту. И если видел, что ее задирает старший брат, не давал ему спуску и, бывало, строго наказывал. Впрочем, хитрый Сёма даже из этой ситуации умудрялся выгоду извлекать. Нередко, набедокурив, он сваливал всю вину на Талу, а то и уговаривал взять всю ответственность на себя, пообещав ей что-нибудь, зная, что ей за проказу попадет гораздо меньше. Но это только тогда, когда дело касалось папы. Если же Сёма в чем-то был виноват перед мамой, Тала никогда не соглашалась прикрывать старшего брата, потому что мама отличалась еще большей справедливостью и принципиальностью. Все обстоятельства происшествия выпытывала и доискивалась до причины досконально, не хуже следователя из кинофильма, безошибочно разоблачающего шпиона. Когда мама замечала, что Тала пытается взять на себя вину брата, то спуску не давала им обоим. Поэтому перед мамой за свои проказы Сёме приходилось держать ответ самому.
— Ты же отлично знаешь, что я не со зла, — продолжал уговаривать брат. — Я ведь всегда за тебя и никому не дам тебя в обиду.
Он присел перед ней на корточки, погладил волосы, заглянул в глаза, потрепал за плечо:
— Ну, все, договорились, мир? Ты уже не сердишься на меня?
Тала выпрямилась, вытерла слезы со щек, улыбнулась, замотала головой:
— Нет, не сержусь.
— Ну, вот и молодец! — окончательно успокоился Сёма, поняв, что опасность миновала. — А хочешь, я тебе что-то интересное покажу?
Та заинтересованно взглянула на брата. Тала была доброй и простодушной девочкой. Она легко верила людям, ни на кого долго не держала зла, с удовольствием помогала любому, кто ее просил об этом, а нередко даже по своей личной инициативе. И Сёма, зная ее отходчивый характер, часто пользовался этим к своей выгоде.
Он поднялся с корточек, подтянул штаны, шмыгнул носом:
— Пойдем со мной. Я тебе что-то покажу такое, чего ты никогда в жизни не видела. Сейчас ты увидишь диковинное заморское лакомство.
Сёма покровительственно взял девочку за руку и повел на базар. День был в самом разгаре, и базар шумел со страшной силой. Казалось, он переливался широкими волнами сразу во все стороны. Народ гомонил, кричал, хохотал, причитал и рыдал одновременно.
— А вот пиджак новый, почти не ношеный, мужской пиджак!
— Кому калоши-вездеходы?!
— Яблоки, самые вкусные сочные и сладкие в мире я-яблоки!
— А вот шапка-невидимка! Коль ее наденешь тут, во всем свете не найдут!
Здесь можно было продать и купить решительно все. Одни продавцы громко кричали и бранились с покупателями, выторговывая лишнюю копейку. Другие стояли с угрюмым выражением лица, молча выставив перед собой носильные вещи, предметы обихода, часы, столярные и слесарные инструменты. Напротив, за прилавками, переминались с ноги на ногу бойкие тетки в грязных, когда-то белых, фартуках, торгующие овощами и фруктами.
— Ах, ты, негодник, две груши спер, сто-ой! — вдруг запоздало заорала раскрасневшаяся от жары зазевавшаяся дородная торговка, потрясая кулаком вслед убегающему замурзанному постреленку, не замечая при этом, как другой, такой же, втихаря стащил с прилавка еще несколько сочных, будто налитых солнцем, ярко-желтых плодов, сунул за пазуху и нырнул в другую сторону.
— Ничего, не переживай, мамаша, у тебя их много еще, чай, не обеднеешь, — прогудел низким басом, под смех толпы, мужик по-соседству, глубоко затягиваясь самокруткой.
Он купил у соседнего прилавка стопку самогона и, одним махом опрокинув его в себя, с удовольствием крякнул, закусывая полученным вдобавок соленым огурцом. Рядом торговал поштучно папиросами и спичками хмурый инвалид без ноги.
— Ай, деньги украли, держи вора! — разносился по базару пронзительный женский вопль.
Тала остановилась в растерянности, открыв рот. Попав в этот людской водоворот, она не знала, что делать, ноги будто приросли к земле.
— Ну, чего ты стоишь, как вкопанная, ворон ловишь? — вывел ее из оцепенения голос брата. — Ступай скорей за мной, а то, того и гляди, сомнут — и не заметят! Нам тут делать нечего. У нас с тобой другой интерес.
Он с силой потянул ее в противоположный конец базара, где был еще один выход. Ребята вышли на другую улицу — и гомон сразу утих, будто его и не было, даже уши заложило от внезапно наступившей тишины.
Тала знала эту улицу. Через дорогу на тротуаре находился лоток под тентом, за которым полная, всегда приветливо улыбающаяся продавщица в белом чепце и халате торговала газированной водой. Папа несколько раз приводил сюда дочку и покупал ей воду с вкусным сладким сиропом. Сиропы были разные — и грушевый, и яблочный, и малиновый. Этот напиток ей нравился чрезвычайно. И хотя целый стакан одолеть было тяжеловато, Тала все равно выпивала его весь до дна, с отдыхом, конечно, с усилием, но справлялась. Видя, что дочке очень нравится этот напиток, папа пообещал, что Тала постепенно попробует все сиропы.
Но сейчас рядом со знакомой продавщицей пристроилась еще одна, в таком же халате и чепце, и под своим отдельным тентом. Перед ней стоял крупный ящик с двумя большими круглыми отверстиями, закрытыми металлическими крышками. Рядом, на маленьком столике, высились пирамиды бумажных стаканчиков, укрытые марлей от назойливо гудящих мух.
Дети перешли дорогу и остановились поодаль. Тала с интересом наблюдала за новшеством. Время от времени к продавщице подходил то один, то другой гражданин, что-то спрашивал, протягивал деньги. Та клала их в карман фартука, надетого поверх халата, брала бумажный стаканчик, открывала крышку, доставала ложкой с длинной ручкой из недр ящика какую-то белую массу, похожую на манную кашу, которой мама пару раз пыталась кормить сопротивлявшегося Ванечку, наполняла ею бумажный стаканчик и взвешивала его на весах. Затем продавщица опускала ложку в ведро с водой, вытирала об полотенце руки, втыкала в стаканчик с кашей маленькую деревянную палочку и протягивала покупателю, после чего, прикрыв глаза, замирала, словно ящерица на солнце, до подхода следующего клиента.
— Видала?! — спросил восхищенный зрелищем Сёма.
— А что тут смотреть? — пожала плечами Тала. — Тетя продавец продает манную кашу. Чего тут такого уж особенно интересного?
— Сама ты каша! — возмутился брат. — Ты что, дурочка, что ли? Это же самое настоящее мороженое!
— Что еще за мороженое такое? — удивилась девочка.
— Мне соседский пацан Колька Дондуков недавно попробовать дал, — отозвался Сёма и поцокал в восхищении языком. — Ему отец купил, а он меня угостил, дал лизнуть пару раз. Вкуснотища — не передать словами! Сладкое такое, холодное! Только в нашу жару и лакомиться! Я бы, кажется, целых пять порций умолол, не меньше, если бы кто-нибудь купил, — мечтательно произнес он.
Тала раньше ничего подобного не видела. Ребята какое-то время стояли поодаль и наблюдали за торговлей. Продажа шла не слишком бойко. Отталкивала цена — десять рублей за сто грамм. У Талы таких денег отродясь не водилось. Да у нее и вообще денег никогда не было. Она сильно сомневалась, были ли они у Сёмы. В их семье с деньгами вообще обстояло очень туго, заработанных папой на заводе денег едва хватало на скудный прокорм. А тут невиданное, настоящее заморское лакомство.
— Колька еще говорил, ему отец рассказывал, что в больших городах, Москве или Киеве, мороженого много, и оно стоит намного дешевле, чем у нас, — произнес Сёма, будто угадав ее мысли. — И главное, его спереть невозможно. Это тебе не яблоки-груши на базаре.
Многие родители с детьми подходили к мороженщице, интересовались ценой, но, узнав ее, сокрушенно качали головами и поскорее отходили прочь, чтобы не дразнить малышей.
Незаметно для себя Тала подошла к самому лотку. Она замерла и, не мигая, зачарованно смотрела на таинственную металлическую крышку, скрывавшую в недрах отверстия невиданное ранее лакомство. Продавщица газированной водой толкнула в бок напарницу и кивнула головой в сторону девочки. Та, разморенная жарой, чуть приоткрыла глаза и лениво повернула голову.
— Чего тебе, девочка? Мороженое хочешь купить? А деньги у тебя есть? Нет? Тогда отойди в сторонку, не мешай работать. Ишь, какая прыткая! Я благотворительностью не занимаюсь! Давай-давай, проваливай! Принесешь деньги, тогда и получишь мороженое.
Тала испуганно отступила назад к брату, под тень деревьев. Но ноги отказывались уходить прочь.
— Вам сколько? Два стаканчика по двести грамм? С вас сорок рублей, уважаемый, — тут же переключилась мороженщица на выросшего перед ней солидного, полного гражданина, держащего за руку такого же полного, только маленького, ребенка, и обмахивающегося от жары соломенной шляпой. — На, маленький, держи! — вручила она стаканчик малышу.
А тот только и ждал этого — сразу отправил в рот первую порцию мороженого, при этом смачно причмокивая и улыбаясь.
— Чтоб он подавился, буржуй толстозадый, жиртрест проклятый! — завистливо пробурчал Сёма. — Я знаю его. Это Венька со своим отцом, директором нашего масложиркомбината. Пошли, Талка, здесь нам больше делать нечего.
Дети понуро поплелись домой, настроение было окончательно испорчено.
Постепенно угасший день больше не был отмечен никакими особенными происшествиями. Наступил вечер. Но увиденное лакомство никак не выходило у Талы из головы.
— Сёма, а почему это мороженое не тает у продавщицы в ящике? Ведь такая жара днем стояла. А она ведь целый день на солнце проводит. Вон, в стаканчике оно мигом тает.
— Потому что внутри ящика находится сухой лед, — солидно, со знанием дела ответил тот.
— А что это за лед?
— Ну, это такой… особенный лед, — замялся брат. — Из чего он сделан, я сам еще толком не разобрался. Он похож на обычный лед, только его нельзя лизать.
Возбужденная увиденным, Тала долго не могла ночью заснуть, а когда, наконец, сморил сон, то приснилось мороженое. Будто папа принес его домой в доверху наполненной большой хозяйственной сумке, с которой они с мамой всегда ходили на базар. И со всех сторон оно было будто бы обложено исходящим густым паром сухим льдом. Сёма с Ванечкой, схватив большие ложки, принялись быстро поглощать его. А у Талы никак не получалось — мороженое все время соскальзывало с ложки. Так и провозилась она с этой проклятой ложкой, пока почти все мороженое не съели. А когда, наконец, ей удалось справиться с ложкой и ухватить большой кусок, оказалось, что это вовсе не мороженое, а парящий на воздухе сухой лед. От обиды Тала горько расплакалась и проснулась.
Она увидела склонившуюся к ее кровати маму, которая целовала ее, гладила по голове и вытирала мокрое от слез лицо.
— Что ты, Талочка, доченька, родненькая, что с тобой? Ты так жалобно плакала во сне.
— Ничего, мамочка, просто сон плохой приснился, — виновато ответила Тала, поднимаясь с кровати.
После завтрака мама напомнила:
— Ты не забыла, доченька, что сегодня сама идешь отоваривать хлебные карточки? Сёма будет сопровождать и охранять тебя. А у меня дел по дому накопилось невпроворот. Давай, помогай маме, ты же у нас будущая хозяюшка. И Ванечку с собой возьмите погулять.
Взяв в одну руку хозяйственную сумку, в которой лежали заветные хлебные карточки, в другую — Ванечкину ладошку, Тала отправилась в магазин, находившийся недалеко от базара. Сёма шел сзади, в некотором отдалении от них, демонстративно показывая окружающим свою независимость, но, в то же время, зорко поглядывая по сторонам, как бы ощущая себя неким подобием охраны.
Потом они с Ванечкой два часа стояли в очереди за хлебом, а Сёма сидел поодаль на большом валуне и, от нечего делать, играл сам с собой в ножички заточенным обломком отцовского напильника. Очередь продвигалась очень медленно. В конце концов, Ваня устал, и Тала отправила его к старшему брату, чтобы тот развлек и присмотрел за ним.
Наконец, подошла ее очередь. Тала, в полной мере ощущая всю ответственность момента, напряглась, как учила мама, устремила взор на стрелку весов и не отрывала его до тех пор, пока стрелка не замерла на нужном делении. Затем достала из сумки холщовый мешочек, не доверяя продавщице, сама бережно положила в него хлеб. Аккуратно сгребла с весов все до единой хлебной крошки и высыпала их в отдельную коробочку, чтобы потом разделить их с братьями. Потом завязала мешочек веревочкой, положила его в хозяйственную сумку и закрыла ее, после чего, с чувством честно выполненного долга, вышла на улицу, сопровождаемая улыбками и похвалами людей в очереди:
— Ишь, какая хозяйственная девочка, маленькая, а уже маме помогает.
Она подошла к братьям, достала коробочку и честно разделила между всеми хлебные крошки.
— Пошли? — произнесла девочка, подождав, пока все крошки будут съедены, и взяла за руку Ванечку.
Сёма поднялся с валуна, но пошел почему-то в противоположную сторону от дома.
— Ты куда? — удивилась Тала.
— Да, понимаешь, захотелось пройтись, а то ноги что-то затекли от долгого сидения, — отозвался тот. — Давай немного погуляем, пойдем длинным путем, вокруг базара…
Тала вначале хотела возразить, но потом сообразила, что хитрый Сёма хочет еще раз пройтись мимо лотка с мороженым.
Ребята обогнули базар и вновь оказались возле двух продавщиц, сидящих под тентом. Но в этот раз не стали приближаться к ним, а долго наблюдали за торговлей, пока Ваня не заскучал и стал проситься домой.
— Моя бы воля, я, кажется, мог вместо хлеба одно мороженое есть, — мечтательно произнес Сёма, усилием воли заставив себя отойти от продавщиц.
Придя домой, Тала отдала сумку с хлебом и хлебные карточки маме. Та положила хлеб в буфет, а карточки, аккуратно завернув в бумагу, сунула в ящик комода и заперла его на ключ, который положила в самый дальний угол буфета.
— Вот умница, добытчица наша, — похвалила Талу мама. — Молодец, прекрасно справилась с заданием. Теперь все время будешь ходить за хлебом.
— Мама, а можно мы Ванечку брать с собой не будем? — попросила она. — Ему скучно и утомительно часами стоять в очереди. Он уже большой мальчик, ничего с ним не случится, может и сам дома во что-нибудь поиграть, пока мы с Сёмой за хлебом ходим. Да и не надо будет ему рано вставать. Вот увидишь, он еще даже не успеет проснуться, как мы назад обернемся.
— Ну, что ж, ладно, попробуем, — подумав, согласилась мама.
На следующее утро все повторилось в том же порядке. Мама дала дочке сумку с холщовым мешочком внутри, вручила хлебные карточки, и они с Сёмой отправились в магазин. А на обратном пути, как и вчера, сделали круг и снова долго наблюдали, как лоточница распродает мороженое.
На обратном пути Сёма все время молчал, о чем-то напряженно думал. Когда они уже подходили к дому, он неожиданно спросил:
— Талка, а ты бы смогла целый день обойтись без хлеба?
— Наверное, смогла бы, — полная впечатлениями от увиденного, рассеянно ответила девочка.
— Ну, а, например, два или три дня?
— Не знаю, может быть, как-нибудь продержалась бы. А почему ты спрашиваешь?
— Вот и я бы, наверное, смог, — не отвечая на вопрос, согласился Сёма. — А как думаешь, наша семья тоже смогла бы, допустим, три дня продержаться без хлеба, не померла бы?
Тала резко остановилась, подозрительно посмотрела на брата.
— Ты что задумал, Сёма? Я что-то не пойму тебя.
Тот какое-то время не отвечал, стоял и о чем-то усиленно размышлял, будто взвешивая шансы и не решаясь доверить сестре исключительно важный секрет. Потом заговорил:
— Послушай, Талка, тут вот какое дело. Я же вижу, как тебе хочется попробовать мороженого. Ведь признайся, правда же, хочется?
— Ой, Сёма, больше всего на свете хочется! — молитвенно прижав руки к груди, воскликнула девочка. — Кажется, все бы отдала, любую игрушку или еще что-нибудь ценное, лишь бы только хоть один разок его попробовать. Мне оно даже по ночам стало сниться.
— В таком случае, знай, я придумал, как нам с тобой купить это мороженое! — торжественно провозгласил Сёма и покровительственно положил руку сестре на плечо. — Но ты мне в этом должна помочь. Согласна?
— Сёмочка, миленький, конечно, согласна! — даже подпрыгнула от восторга Тала. — Говори же скорее, что нужно сделать!
Мальчик, намеренно выдержав паузу, пристально, как бы прикидывая возможности своего напарника-заговорщика, смотрел на Талу, потом улыбнулся и произнес:
— Дело предстоит не сложное, но скрупулезное. Нужно всего лишь продать наши хлебные карточки. А на вырученные деньги купить мороженое — только и всего.
— Как продать?! — опешила Тала. — Ты же знаешь, что мама никогда не согласится на подобные вещи.
— Конечно, не согласится, — спокойно ответил Сёма. — И папа тоже. Поэтому карточки нам нужно взять без спроса.
— Как взять, украсть, что ли?! — произнесла в изумлении Тала.
— Ну, почему сразу украсть? Крадут воры, а мы с тобой — честные люди, и никогда ворами не станем. Мы их просто возьмем без спроса, только один разок и больше — ни-ни, никогда в жизни! — Сёма умолк, оценивая, как сестра воспринимает сказанное, затем продолжил. — Но ведь ты сама только что сказала, что тебе очень хочется попробовать мороженое. Вот и мне тоже хочется. Конечно, придется пожертвовать Ваней, иначе он все расскажет родителям. — Он еще раз пристально посмотрел на Талу. — Ну, что, согласна?
Та стояла в нерешительности, опустив голову, не зная, что делать: страшно было соглашаться на такое рискованное и нехорошее дело, но так хотелось хоть разок попробовать мороженое.
— Не бойся, я все тщательно продумал и взвесил, — продолжал искушать ее Сёма. — Большого урона нашей семье мы не нанесем. Смотри, сейчас конец месяца. Карточек осталось всего на три дня. А на следующий месяц папа получит новые, которые мы ни за что в жизни больше никогда не тронем. А несколько дней без хлеба мы вполне протянем, недаром же я тебя об этом вначале спросил.
Затем, приняв молчание сестры за согласие, приступил к делу:
— Ты знаешь, где ключ от ящика комода, в котором у мамы хранятся карточки?
— Да, я видела, куда мама прячет ключ.
— Вот и прекрасно. План такой. Завтра, после того, как мы с тобой сходим за хлебом, и мама спрячет ключ, ты выберешь удобный момент, откроешь ящик и заберешь карточки. Потом мы с тобой быстро смотаемся на базар, продадим эти карточки за двадцать рублей и на вырученные деньги купим каждому по стаканчику мороженого — вот и все. Как видишь, все очень просто — и ничего страшного.
— А если мама хватиться карточек? Да нет, она обязательно хватится! Что тогда будет?! — испуганно произнесла Тала.
— Да ничего не будет, — попытался успокоить ее брат. — Не знаем, мол, и все. Мало ли, куда эти карточки могли запропаститься. В конце концов, мама сама могла их потерять или сунуть куда-нибудь. Не дрейфь, Талка! Я ведь все время буду рядом с тобой. В крайнем случае, если что, отвечать будем вместе. Как говорится, риск — благородное дело. У взрослых даже поговорка на такое дело имеется: кто не рискует, тот не пьет шампанское! Ну, что, согласна? Вот и молодец!
На следующее утро Тала с Сёмой, как обычно, сходили в магазин и отоварили хлебные карточки. Потом Тала отдала их маме. Но когда та прятала их в ящик комода, возле нее постоянно крутился Сёма и то о чем-то ее спрашивал, то сообщил, что Ваня упал во дворе и расшиб себе коленку, так что мама вынуждена была отвлечься и заняться младшим сынишкой, то отпрашивался подольше задержаться на улице с ребятами. В конце концов, мама вышла из себя:
— Да уймешься ты, наконец, или нет, горе мое луковое! Не мешай, видишь, я делом занята! Иди уже, отцепись! И без тебя у меня дел по горло!
Сёма выскочил на улицу, а мама, спрятав карточки, пошла во двор развешивать выстиранное белье.
— Талка, давай скорей, пока мама занята! — моментально вернувшись, подтолкнул Сёма сестру.
Та быстро вбежала в кухню, приставила табурет к буфету, залезла на него, открыла створки и, встав на цыпочки, достала из самого дальнего угла ключ от ящика комода. Затем отперла ящик, достала карточки, спрятала их за пазуху, закрыла ящик, положила ключ обратно в буфет и поставила табурет на место. Все это заняло у нее не более двух минут.
— Ну, что, получилось? — кинулся к ней Сёма, когда она выбежала из дома. Испуганная девочка только молча кивнула головой.
— Мам, мы пойдем с Талой погуляем! — крикнул Сёма матери, по-прежнему занятой развешиванием белья во дворе.
— Стой, постреленок! — остановила его мать. — А Ванечка с кем останется? У меня еще работы полно! Возьмите его с собой! Только недолго гуляйте, потому что Тала должна еще пол в доме помыть, а ты — подмести двор.
— Ладно, мы недолго! — крикнул в ответ Сёма. — Вот, черт! — тихо проговорил он. — Неожиданное осложнение — еще этот Ванька навязался на нашу голову.
Он с минуту постоял, подумал, потом продолжил:
— Сделаем так: подойдем к базару. Пока я буду гулять с Ванькой, ты станешь рядом с другими барахольщиками и будешь продавать карточки. Все, пошли! — и он, взяв за руку младшего брата, решительно направился в сторону базара.
Когда ребята подошли к базару, и Тала хотела отойти, закапризничал Ваня, запросился идти вместе с ней. Девочка остановилась в нерешительности, не зная, что делать. Но Сёма и тут нашел выход:
— Ванечка, Тале нужно срочно сходить в туалет и еще кое-какие дела сделать. Пойдем со мной, я тебе покажу лошадок, коровок и козлят. А кроме того, там еще много птичек — воробышков и голубей. Ты побегаешь за ними. Там мы подождем Талу, а она нас скоро догонит. Пошли?
С этими словами он повел Ваню в сторону от базара, а Тала отправилась на заранее обговоренное с Сёмой место, где местное население продавало свое барахло. Она встала в ряд с остальными продавцами, достала из-за пазухи хлебные карточки, завернутые в холщовую тряпочку, и стояла так, время от времени молча протягивая сверток проходящим мимо нее людям. Правда, почти никто к ней не подходил, так как Тала стеснялась называть свой товар, а только показывала сверток.
Прошло не меньше часа. Девочка утомилась и не знала, как ей дальше себя вести. Она уже искренне раскаивалась, что ввязалась в эту Сёмину авантюру. Тала представила, как расстроится мама, обнаружив пропажу карточек, которые так тяжело достаются родителям. Как она могла так легко поддаться на уговоры Сёмы?! Ведь это же настоящее воровство! И все из-за какого-то паршивого мороженого. Да и не нужно оно ей, если хорошенько разобраться! Придет время, папа когда-нибудь заработает денег — и тогда купит его всем. Чтоб оно провалилось, проклятое! Тем временем к ней подошли две женщины.
— Девочка, а ты что продаешь? — спросила одна.
— А вот, — протянула Тала руку со свертком.
— А что это у тебя?
— Карточки хлебные, — чуть слышно выдавила из себя девочка.
— А ну-ка, покажи.
Тала развернула тряпочку и вынула карточки.
— Глянь-ка, Маша, и вправду, карточки! — удивленно воскликнув, всплеснула та руками. — И почем ты их продаешь?
— По двадцать рублей, — промямлила Тала.
Женщина взяла их в руки, повертела, потом поинтересовалась:
— Неужто тебя мама послала? — удивилась она.
Тала молча, в упор, не мигая, расширенными глазами смотрела на женщину.
— Мамка-то знает, что ты карточки на базаре продаешь?! — не отставая, более строго продолжала допытываться женщина.
— Да-а, — наконец, выдавила из себя Тала и опустила голову.
— Ой, девка, смотри, что-то тут нечисто! — в сомнении произнесла женщина, возвращая карточки.
Обе покупательницы отошли на несколько шагов и начали совещаться.
— Слушай, Вера, мне кажется, я знаю эту девочку. Не Дусина ли это дочка? Кажись, я видела девочку вместе с ней. Ты как хочешь, а у меня на сердце неспокойно. Пойду-ка я отсюда, в другой раз побазарю. Ты можешь еще тут походить, а я сейчас отправлюсь домой к Дусе и все у нее выспрошу. Навряд ли она сама послала дочку карточки продавать. Не то сейчас время. Ну, бывай, подруга. Мне как раз это по пути. Вот только сапожнику туфли в починку занесу, а потом к Дусе зайду и все подробно разузнаю.
У Талы сердце упало. Она стояла ни жива, ни мертва. И как только женщины расстались, стремглав бросилась бежать с базара искать братьев. К счастью, они были недалеко. Ваня с интересом наблюдал за голубями, а Сёма, как обычно, упражнялся втыкать в землю напильник.
— Ну, что, все в порядке? — даже не взглянув на Талу, лениво поинтересовался он. — Теперь надо Ваньку умудриться как-то отцепить от нас.
— Бежим скорей домой! — возбужденно прокричала запыхавшаяся от бега Тала. — На базаре меня узнала одна тетя, мамина знакомая. Она вначале приценилась к карточкам, а когда я сказала, что это мама меня послала их продавать, не поверила и решила пойти проверить мои слова у мамы.
— Вот, дура! — всполошился Сёма. — Не могла ничего более толкового придумать! Теперь бежим быстрей домой! Надо успеть до прихода этой тетки положить карточки на прежнее место.
Сёма схватил упирающегося и хныкающего Ваню, посадил себе на плечи, и дети бросились бежать домой.
В доме в этот час никого не было — папа еще не вернулся с работы, а мама по-прежнему возилась во дворе. Тала быстро прошмыгнула на кухню, так же, как прежде, достала ключ, отперла ящик комода, бросила внутрь тряпочку с карточками, которые просто жгли ей руки, туда же швырнула ключ и выбежала на улицу.
Вскоре она увидела, как к дому подошла женщина с базара и окликнула мать. Дети, спрятавшись за дом, стали наблюдать за развитием событий. Женщины о чем-то недолго поговорили, потом мама всплеснула руками, покачала головой, после чего обе быстрым шагом направились в сторону базара. Через непродолжительное время они вернулись назад.
— Подожди минутку, Маша, я только домой загляну, карточки проверю, — произнесла мама.
А Тала с ужасом вспомнила, что впопыхах забыла запереть ящик комода на ключ и положить его на место, о чем с обреченным видом сообщила Сёме.
— Ну, и дура ты набитая совсем! — разозлился тот. — Давал же себе обещание никогда не связываться с девчонками! Они всегда любое дело испортят! Все, теперь я тебе не помощник! Выкручивайся сама, как знаешь! Да только, смотри, меня не выдай и вообще в это дело не впутывай!
Вскоре мама снова вышла на улицу.
— Нет, Маша, все в порядке, карточки на месте, так что обозналась ты. Да и не могла моя Талочка сотворить такое, уж я-то ее хорошо знаю.
— Смотри-ка, Дуся, а я была в полной уверенности, что это твоя дочка карточками торгует. Извини, что побеспокоила.
— Ну, что ты, не стоит извиняться, наоборот, спасибо тебе за бдительность, Машенька.
С этими словами женщины распрощались, и мамина знакомая пошла прочь от дома.
Выждав некоторое время, дети с опаской вошли во двор. Но мама вела себя с ними так, будто ничего не случилось. Сёме она вручила метлу и наказала подмести двор. Тала отправилась в дом мыть пол. А Ваня бестолково слонялся то по двору, то по дому, мешая всем.
Между тем, погода на глазах начала портиться. Вначале по небу пробегали небольшие одинокие облака. А ближе к вечеру их сменили серые, косматые тучи. Они закрыли собой солнце и с каждым часом набухали все больше, будто кто-то невидимый там, на небе, надувал их, словно воздушные шарики. Вся природа вокруг затихла в ожидании грозы. Поникли листья на деревьях, умолкли птицы, попрятались по подвалам кошки. Их кудлатая собака Жулька залезла в будку и даже нос оттуда не высовывала.
Сёма и здесь захотел что-нибудь выгадать для себя:
— Мам, ну, чего я буду зря двор мести? Все равно скоро дождь пойдет.
— Ты мети, ишь, какой умник нашелся, и не болтай попусту! — прикрикнула на него мать. — Небось, руки от работы не отвалятся.
К вечеру вернулся с работы отец. Как только он вошел в дом, на улице сразу резко потемнело, и началась гроза. Все небо расцвечивали молнии, громыхало, как при залпах артиллерийских орудий.
К этому времени мама приготовила ужин и всех позвала к столу. Когда семья расселась по местам, мама встала и молвила:
— Подождите немного с ужином. Прежде, чем вы начнете есть, нам нужно выяснить один важный вопрос. Сегодня в нашей семье произошло очень нехорошее, очень печальное, нет, точнее, очень гадкое и позорное событие. Кто-то из вас, — она посмотрела на детей, — взял без моего ведома и пытался продать на базаре наши хлебные карточки. Не спрашивайте, откуда мне стало об этом известно. Скажу только, что это — истинная правда, которая не нуждается в доказательствах.
Видимо, мама заметно волновалась, она умолкла на минуту, перевела дух, потом продолжила:
— На наше счастье, обстоятельства сложились таким удачным образом, что вору не удалось совершить задуманное, карточки уцелели и возвращены на место. Но мне бы хотелось, чтобы вор искупил свою вину и прямо сейчас сам честно признался в своих преступных действиях.
Мама встала из-за стола, прошлась по кухне, вновь подошла к столу и пристально посмотрела на детей:
— Никто из вас ничего не хочет мне сказать?
Дети молчали. Папа с интересом наблюдал за происходящим, но не вмешивался. У них с женой раз и навсегда существовал уговор — не противоречить друг другу в действиях по воспитанию детей. Если один из них проводил какую-то воспитательную работу, другой или вообще не вмешивался, или соглашался во всем.
— Ну?! — вновь заговорила, повысив голос, мама. — Ладно. Тогда я буду спрашивать вас по отдельности. Сёма, ты брал из комода карточки?
— Нет, — поспешил тот с ответом, вперив в мать самый честный, какой только мог изобразить, взгляд, — я не брал.
— А ты? — повернулась она к Тале.
Девочка вначале молча замотала головой, а потом покраснела и еле смогла выдавить из себя:
— Нет, я тоже не брала.
— Тогда, может быть, ты, Ванечка?
— Нет, мамочка, я не брал! — звонко и четко выкрикнул Ваня, воспринимая все происходящее как игру, и радуясь, что он тоже, как и все присутствующие, участвует в этом важном событии.
Мама отошла к окну, удрученно покачивая головой, какое-то время молча смотрела на улицу, наблюдая за струями дождя, заливающими оконное стекло, потом обернулась, подошла к столу и произнесла:
— Что ж, вы все имели время подумать и оценить свои ответы. Поэтому спрашиваю во второй раз: Сёма, ты продавал сегодня карточки на базаре?
— Нет, — уверенно ответствовал тот и прямо взглянул в глаза матери.
— А ты, Тала?
— Нет, — чуть слышно произнесла девочка, пуще прежнего заливаясь краской от непривычного вранья.
— Ну, а ты, Ванечка?
— Не-ет! — еле дождавшись своей очереди, чрезвычайно довольный, во все горло выпалил тот, улыбаясь во весь рот.
Мама еще немного помолчала, потом строго молвила:
— Дети, я в третий и в последний раз спрашиваю и предлагаю вам добровольно и чистосердечно признаться в содеянном. Сёма, ты похитил и пытался продать наши хлебные карточки?
— Нет, — твердо ответил он.
— Может быть, ты, Тала?
— Нет, — чуть не плача, обреченно и тихо пролепетала девочка.
— А ты, Ванечка?
— Нет, не я-а-а! — еще громче заорал он, игра становилась для него чрезвычайно интересной.
Мать постояла с минуту молча, по очереди охватывая взором всех детей, потом снова заговорила:
— Ну, что ж, я сделала все от меня зависящее, чтобы дать преступнику время одуматься и, покаявшись, добровольно признаться в своем преступлении. Но он не смог или не захотел воспользоваться этой возможностью. Не буду скрывать, в эту минуту мне очень горько сознавать, что мои уроки человеческих отношений, которые я старалась вам преподать и привить, не пошли вам впрок. Я всегда учила вас быть честными, справедливыми, делать людям добро и не только не совершать зла, но и защищать от него других. Я уже не говорю о самом подлом качестве человека — воровстве. Хуже него может быть только убийство. И во сто крат хуже, когда человек крадет у своих же родных, причем, последнее и самое дорогое, что у них есть. Хлеб — это самый ценный, самый главный из всех существующих на земле продуктов. У нашего государства сейчас очень мало хлеба. Сами знаете, что пришлось пережить нашему народу. Какую тяжелую и страшную войну вынес он на себе и выиграл ее. Но наше государство постоянно заботится о нас. Оно нашло возможность хоть в малой степени, но обеспечить всех нас хлебом, справедливо обеспечить, мало, но зато честно. И вот нашелся среди вас один, кто поступился своей совестью и решил нажиться на нас, обокрасть, обделить всех нас себе в угоду! Я специально не спрашиваю сейчас о причинах, толкнувших его на этот подлый и позорный поступок. Мне это совсем не интересно. Главное, я потеряла веру в этого человека! В нашем роду воров никогда не водилось, как бы трудно нам ни жилось. И я знаю, нет, я даже уверена — больше никогда не будет! Я не допущу этого! А этот никчемный, гадкий человек должен быть наказан. Отныне он будет отлучен от нашей семьи. Я дала ему возможность сознаться, но он оказался не только мерзким вором, но и трусом поганым, и побоялся это сделать. Тем самым он еще раз доказал, что это не ошибка с его стороны, а четко направленные и заранее спланированные действия.
Мама умолкла, затем прошла в комнату и вынесла оттуда небольшой картонный чемоданчик.
— А ведь я знаю, кто это сделал! — произнесла она, подошла к входной двери и поставила чемоданчик на пол. — Тала, встань и выйди из-за стола!
Девочка, опустив глаза, встала.
— За то, что ты посмела обокрасть нас, я навсегда изгоняю тебя из нашей семьи! У нас не должно быть воров. Уходи прочь немедленно! Вот чемодан с твоими вещами, забирай свою фуфайку, чтобы не замерзнуть, и уходи из нашего дома насовсем! Мне нужна такая дочь! Меня не интересует, куда ты пойдешь, но в наш дом больше не возвращайся!
После своей зажигательной речи мама спокойно и буднично, как ни в чем ни бывало, сняла с вешалки и подала дочке фуфайку, чемодан, отворила входную дверь и повторила:
— Уходи!
От ужаса всего произошедшего Тала даже не могла плакать. Она, словно сомнамбула, медленно подошла к маме, взяла из ее рук фуфайку и чемодан и молча вышла на улицу.
Гроза к этому времени прекратилась. Страшный ливень перешел в мелкий моросящий дождь и постепенно затихал. Темное вечернее небо быстро очищалось от туч, только вдалеке еще изредка погромыхивал гром и далекими молниями высвечивался небосвод. На небе показались звезды. И городок снова начал оживать ночными звуками.
Тала стояла на высоком крыльце дома за закрытой входной дверью и не знала, что делать, и куда идти. Потоптавшись немного, девочка спустилась по ступенькам, залезла под крыльцо, поставила чемодан на землю, села на него и горько заплакала. Слезы лились у нее из глаз ручьями, но она плакала беззвучно. Ей было очень жалко себя. Но в то же время она понимала, насколько справедливо поступила с ней мама. Как она могла поддаться на уговоры Сёмы, она, которая никогда в жизни даже гвоздя чужого без спроса не взяла, не говоря уже о настоящей краже?! Это все Сёмка, негодник, натворил, его это проделки! А как отвечать, так сразу в кусты! А еще обещал защитить ее. Ну, ладно Сёма! Она-то тоже хороша! Своим умом надо жить, а не кивать на других! Но что делать сейчас, куда идти, как жить дальше, Тала решительно не знала. У нее не было денег, а в городе — ни родных, ни знакомых, к которым можно было пойти переночевать. Даже кусочка хлеба нет, а кушать так хочется. Тала вспомнила, что она даже не успела поужинать. Эх, будь, что будет. Все равно ей больше некуда идти. Она решила сидеть под лестницей хоть до скончания века. Будет сидеть так, сидеть, а потом замерзнет, заболеет и умрет. Может, хоть тогда, мертвую, мама простит и пожалеет ее. Но будет уже поздно.
От жалости к себе Тала еще немного поплакала. А потом вытерла слезы и стала просто сидеть и слушать окружающий ночной мир. С мокрого крыльца изредка срывались вниз тяжелые дождевые капли и падали ей за шиворот. Тала, поежившись, натянула фуфайку себе на голову.
Жизнь в доме вскоре затихла, в окнах погас свет, видно, вся семья, поужинав, улеглась спать. Тала никогда не выходила на улицу так поздно. И теперь, подрагивая от ночной прохлады и страха, настороженно прислушивалась к незнакомым звукам ночи. Вот за забором противно и страшно заорали кошки, где-то вдалеке устало фыркнула лошадь. В ответ встрепенулся и закукарекал разбуженный петух, очевидно, спросонья перепутавший ночь с ранним утром. Тут же, ему в ответ, откликнулись другие петухи с разных концов улицы. Надоедали назойливые комары, взбодрившиеся и оголодавшие после дождя. Совсем близко, страшно захлопав крыльями, пролетела какая-то крупная птица, наверное, сова, охотившаяся ночью на мышей.
Талу передернуло от страха. Она представила, что эта страшная сова может напасть вместо мышей на нее и забить крыльями до смерти. Она запахнулась поплотнее в фуфайку, прислонилась к деревянному столбу, поддерживавшему крыльцо, и не заметила, как уснула.
Тала проснулась еще до рассвета, от того, что замерзла. Все тело затекло от долгого сидения. Она покрутила головой, задвигала руками и затопала ногами, пытаясь согреться.
Небо начало сереть. И вскоре, гася последние предутренние звезды, вдалеке заалела полоска зари, а потом показался краешек румяного солнца. Сразу закукарекали в разных концах улицы петухи, замычали коровы, на кого-то залаяла чья-то собака, как бы извиняясь перед хозяином, что проспала раннего прохожего. Тут же выкатилась из своей конуры и громким лаем поддержала ее Жулька.
Наконец, открылась входная дверь их дома, и на улицу, наверное, покурить, вышел папа. Он чиркнул спичкой, и до Талы донесся запах табачного дыма. Папа постоял немного, потом спустился с крыльца, не спеша обошел вокруг дома, видно, выискивая дочку. Потом снова подошел к крыльцу, заглянул под него и увидел ее, испуганную, дрожащую, жалкую, сжавшуюся всю, сидящую на чемодане.
— Ты что тут делаешь? — удивился он.
И тут Тала с громким воплем вперемежку с рыданиями бросилась к нему, крепко обхватила ручонками за пояс.
— Папа, папочка, миленький, прости! Я больше никогда-никогда так не буду делать! Накажи, как хочешь, только не выгоняй из дома! — захлебывалась от рыданий и, давясь слезами, кричала Тала.
Она сейчас испытывала те же чувства, что и знаменитый Робинзон Крузо, увидевший, наконец, после долгого одиночества на необитаемом острове, корабль с людьми.
Папа какое-то время молчал, стоял неподвижно и только незаметно смахивал со своих глаз невольные слезы. Потом он опустился перед Талой на корточки, поцеловал ее мокрое от слез лицо, стал гладить рукой по голове.
— Ну, все-все, маленькая, глупенькая моя, успокойся. Я знаю, ты не виновата, ты не могла сама до такого додуматься. Зато это будет тебе уроком на всю жизнь. Давай вытри поскорее слезки и пошли в дом. Ты сейчас пойдешь к маме и попросишь у нее прощения. А я уже тебя и так простил. Только ты маме об этом не говори, ладно?
Девочка только закивала головой и благодарно улыбнулась папе сквозь слезы.
* * *
Мы сидели вместе с Натальей Егоровной за столом в ее маленькой, уютной однокомнатной квартирке и пили душистый китайский чай с малиновым и крыжовниковым вареньями, сваренными самой старушкой.
Впервые я увидел и познакомился с ней, когда мы стояли в длиннющей очереди в облэнерго для выяснения наших задолженностей. Видя, как страдает старушка от долгого пребывания на ногах, я предложил проводить ее до ближайшей скамейки. Там же мы с ней и разговорились. Потом я вместе с нею сходил в магазин и помог ей донести до дома купленные продукты, после чего, в благодарность за помощь, она пригласила меня к себе домой на чай.
Наталья Егоровна сидела напротив, подперев подбородок ладошкой, и наблюдала, как я уплетаю поочередно то одно, то другое варенье. Заметно было, что она испытывает при этом неподдельное удовольствие. Потом мы разговорились, и она рассказала мне эту поучительную историю.
— Знаете, этот случай стал мне уроком на всю жизнь, — закончила она свой рассказ. — Конечно же, мама тогда тоже простила меня. Сейчас мне уже за восемьдесят лет. Я всю жизнь проработала бухгалтером. При этом ни разу за всю трудовую деятельность не обсчитала ни одного человека даже на одну копейку и всегда держала данное кому-либо слово. Когда работала с посетителями, часто вспоминала этот случай. А мороженое позже папа нам всем купил. Честно вам скажу, попробовав его, я испытала большое разочарование. Мне оно откровенно не понравилось. Возможно, этот памятный случай был тому виной. Но впоследствии я его так и не полюбила. Конечно, если кто-то угощал, неудобно было отказаться. Но сама специально я его никогда себе не покупала. Оно вызывало у меня какое-то неприятное чувство и всегда портило настроение. Так что я уж как-то без этого проклятого мороженого всю жизнь прожила, — улыбнулась старушка.