Отрывок из романа «Транзишн»
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2022
Марианна РЕЙБО
Писатель, публицист, кандидат философских наук. Родилась в 1987 году в Москве. Окончила журфак и аспирантуру философского факультета МГУ. Заместитель главного редактора журнала «Наука и Религия». Автор книг прозы «Письмо с этого света» (2015), «НАНО» (2018). В 2021 году награждена МГО СП России Международной премией «Литературный Олимп» с вручением одноименной медали. Дипломант литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (2019, 2021), ММЛК «Веское слово» (2020), лауреат журнала «Зинзивер» и газеты «Литературные известия», лонг-листер международной премии «Писатель XXI века». Член Союза писателей России, Союза журналистов Москвы, Союза писателей XXI века, Международного союза писателей Иерусалима. Публиковалась в журналах «Нева», «Знамя», «Зинзивер», «Дети Ра», «Российский колокол», «Причал», «Литературный Иерусалим», газетах «НГ-Exlibris», «Литературная газета», «Литературные известия», «Литературная Россия», «Поэтоград».
Влажные от пота простыни приобрели неприятный чесночный запах. Спертый воздух непроветренной спальни наполняла темень зимнего дня. За весь декабрь в Москве набралось всего шесть минут солнца. Шесть минут — так в новостях сказали. Разбросанными, рваными секундами они растворились в давящем саспенсе голого, заиндевелого двора, спрятавшегося за приспущенными шторами.
Марина была на дне. Там, где уже не видишь смысла вставать утром с кровати, чистить зубы, мыть голову, выходить на улицу… Разметав по подушке потускневшую бронзу волос, она устремлялась в черную бездну. Казалось, она выходит в астрал — туда, где яркими вспышками загорались расплывчатые образы и непрестанно играла музыка. Подруга, увлекавшаяся психологией, предупреждала: слушать музыку в депрессии плохая идея. Не можешь ничего делать — смотри кино. Сюжет фильма отвлечет и погрузит в жизнь других. А вот музыка опасна. Она вводит в состояние транса, подсаживает на игру воображения. Словно сильнодействующий наркотик, она до предела обостряет фантазию, делает ее объемной и все дальше уводит из мира живых, так что возвращение в реальность становится нестерпимо болезненным.
Уже ничто в ее квартире не напоминало о бывшем муже. Только на кухонных обоях так и остался темный кровоподтек, растянувшийся безобразным пятном из центра стены до самого пола. Она даже не помнила, как эта злополучная банка с вареньем оказалась в ее руке. В памяти остался лишь оглушительный звон разлетевшегося стекла. Кажется, она тогда кричала, кричала, как сумасшедшая, а Леша просто стоял и смотрел на нее. Молча, снисходительно, будто на больную. Кривя рот в своей ироничной улыбочке, сводившей ее с ума — некогда от страсти, а теперь от ненависти… Банка с вареньем стала первым, что подвернулось под руку. Единственным оставшимся у нее аргументом, способным стереть с его лица презрительную ухмылку и заставить слушать. Молнией пролетев в паре сантиметров от его виска, банка врезалась в стену и вышибла себе мозги, разбрызгивая во все стороны сгустки ягодной крови. Застыв в ужасе с полураскрытым ртом, Марина проглотила собственный крик. А он так и стоял неподвижно мраморным изваянием, лицо не дрогнуло ни единым мускулом, и только тихо, очень глухо он произнес: «Спасибо, что не об голову».
Из всего, что было потом, этот эпизод так и остался самым ярким. Еще не была поставлена точка, но это было начало стремительного, необратимого конца.
Когда его полки в шкафу опустели и в замке в последний раз повернулся ключ, Марина ощутила нечто вроде облегчения. Облегчения, сравнимого с тем, что испытываешь, возвращаясь с похорон. Боль осознания еще не наступила, а самое страшное, казалось бы, уже позади. А потом… Потом пришло одиночество. Оно разрослось, стало огромным. Наполнило тоскливыми шорохами сиротливость опустевших комнат, тяжело навалилось на грудь, не давая ни подняться, ни вздохнуть, ни крикнуть…
Останься у нее хотя бы любимая работа, эти последние полгода одиночества не ощущались бы как погребение заживо. Но их маленькая радиостанция, не пережив очередного кризиса, лопнула, словно мыльный пузырь, разбросав их всех мутными брызгами по асфальту…
«Я приеду, чтобы говорить с тобой о музыке…»
Прокручивая одни и те же треки десятки раз, снова и снова, Марина грезила наяву, спасаясь от окружавшей ее могильной пустоты комнаты. Рассеянный взгляд упирался в стену, где тень горячего воздуха, поднимаясь от батареи, непрерывно ползла тонкими, дрожащими струйками вверх, вверх…
«Я приеду, чтобы говорить с тобой о музыке…»
Это ее последнее сообщение предваряла бесконечная, непрерывная переписка, вот уже месяц бежавшая неровной строкой по экрану ее телефона.
«Я приеду, чтобы говорить с тобой…»
Их виртуальный диалог — почти бессодержательный, отрывистый, с длинными, путаными сообщениями от нее и его незамедлительными односложными ответами, теперь спасал ее в любое время дня и ночи, когда ей становилось особенно тоскливо и страшно. Утопая в этой спонтанной, непонятно как развившейся переписке с незнакомцем, Марина ощущала себя бегущей по туннелю, бегущей — куда-то к свету, подальше от действительности, от пустоты, в которой она оказалась так неожиданно, будто на ровном месте, и оттого еще более страшной.
Что, собственно, она знала о Сергее? «Понаехавший» петербуржец родом из Воронежской области. Закоренелый холостяк и, по всей видимости, голодранец из мира нищей андеграундной богемы. Автор небольшого музыкального видеоблога в Интернете и владелец крохотной звукозаписывающей студии для начинающих артистов, не имеющих финансовой возможности работать с крутыми, дорогостоящими профессионалами. Случайный виртуальный прохожий, занявший все омертвевшее пространство ее жизни. Хрупкая соломинка для утопающего…
«Я приеду…»
Рука Марины, казалось, задремала на зарывшемся в одеяло телефоне, когда его металлическое тельце звучно завибрировало:
«Когда ты приедешь?..»
А потом… колеса стучали. Гудящий, плюющийся слякотью перрон заскользил за замерзшим стеклом, и московские фонари ревниво провожали желтыми глазами скрипучий скорый поезд, разрезавший ночь на северо-запад.
Растянувшись на жесткой накрахмаленной простыне, Марина не мигая смотрела в белый потолок плацкартного вагона. Близкого, как крышка гроба над покойником. А когда безликие фигуры перестали с шумом протискиваться мимо ее ног и свет в вагоне померк, она все так же вглядывалась во тьму, не в состоянии ни уснуть, ни осознать до конца, где она и куда едет.
Сергей
— Как ты на себя не похож…
Это вырвалось само, случайно, и она тут же вспыхнула, осекшись…
— Я хотела сказать, я представляла тебя иначе.
На видео он казался другим. Ироничный взгляд серых глаз из-под прямоугольных очков, кошачья плавность движений и напористая эмоциональность речи наполняли кадр обаянием и уверенностью какой-то исключительной, субъективной правды. Его рассуждения о популярной музыке, о ее истории и современных течениях были острыми, оригинальными, во многом предвзятыми и бескомпромиссными, что давало полное ощущение свободы и неподцензурности, пусть даже в ущерб количеству подписчиков, просмотров, донатов и доходов от рекламы. В закрытом пространстве квартиры, из которой ей некуда было выйти, этот интернет-призрак сам собою незаметно вкрался в ее ноутбук, в ее смятую, неубранную постель, в ее одиночество. Она смотрела выпуск за выпуском, прерываясь лишь на прослушивание музыки, и в какой-то момент ей стало казаться, что она хорошо знает этого человека. Случайного музыкального блогера из Санкт-Петербурга, который даже не догадывался о ее существовании, пока однажды она не решилась ему написать…
Теперь он как-то резко выскочил на нее с Невского, где она ждала его на пороге недорогого итальянского кафе, и свет, золотившийся в широких панорамных окнах, вырисовал из темноты невысокую, щуплую фигуру в темной куртке. Худощавое лицо постаревшего мальчика улыбнулось ей зажатым, смущенным ртом и пристальный взгляд из-под тяжелых, грустных век остановился на ней в плохо скрываемом беспокойстве.
В один миг со всей остротой реальности Марина осознала, что перед ней — незнакомец. Сердце рухнуло вниз, по позвоночнику пробежала дрожь: «Да что я здесь делаю?..»
Вот так сорваться и, никого не предупредив, одной поехать в чужой город, на встречу к совершенно постороннему человеку — это не имело ничего общего с ее нерешительным, замкнутым характером. Не будь ей так скверно на душе, она бы никогда не решилась на такое.
— …Я представляла тебя иначе.
Он коротко пожал плечами.
— Я предупреждал, что увидев меня вживую, ты будешь разочарована.
Он конфузливо протянул ей душистое белое облако в покрасневшей от холода руке, и она только сейчас заметила, что он пришел с цветами. С хрустом целлофановой обертки пышная ветка белых хризантем легла Марине в объятия, и от этого ей стало еще более неловко.
Куда, сюда? Отлично. Вазу для цветов будьте добры. Сейчас, минуточку. Какое возьмем? Давай красное полусухое. Спасибо, пока хватит. Увлекаюсь музыкой? Да, немного. Ну, что ты, какое там образование. В детстве ходила в музыкальную школу, играла на домре, и еще вокал. Пою? Да нет, это было так давно, я стесняюсь петь. А у тебя есть музыкальное образование? Нет? Ты самоучка, надо же… А так хорошо разбираешься в музыке… значит, это призвание…
Внутри вся сжатая, как пружина, она разглядывала его, все более удивляясь своей компании. Пока пересохшее горло натужливо выдавливало пустые вопросы о блоге, о музыкальном творчестве, о питерской жизни, глаза впитывали тревожно-странное лицо напротив, пытаясь уловить и запомнить его расплывчатые, неправильные черты. Но лицо ее визави будто ускользало, играло, подобно мелкому бесу, пряталось за изменчивой подвижностью мимики, живущей какой-то собственной жизнью, отдельно от бегущего потока слов. Взгляд серых глаз под аккуратными дугами неестественно тонких бровей без привычного барьера очков, в которых Сергей неизменно появлялся на экране, казался еще более пронзительным и одновременно слишком прозрачным, создавая неуютное ощущение гипнотизма. И что-то было в нем еще. Что — она не могла понять. Сознание будто отторгало восприятие этого взгляда, как и этого лица, которому она тщетно пыталась найти определение. Оттого ее внутреннее напряжение все возрастало — она будто общалась с призраком.
Вьющиеся от зимней влаги, чуть тронутые сединой темные волосы свисали ниже ушей взбитыми прядями. Вязаный синий свитер толстым воротом обнимал не по-мужски тонкую шею. Подвижные бледные пальцы с вытянутыми, неостриженными ногтями нервно сжались в замок, будто спрятав что-то между ладоней. За несколько лет работы на радио Марине не раз приходилось видеть представителей андеграундной музыкальной среды, но в Сергее ощущалось присутствие чего-то совсем иного. Для заурядного богемного хлыща он был слишком скован и неуверен в себе. Для стареющего одинокого интеллигента — слишком прост и резок на язык. Может быть, гей? Но почему тогда он здесь, с ней, почему смотрит так, будто она ему нравится?..
— Так почему ты на самом деле приехала?
— Честно?.. Хотела на тебя посмотреть.
— Это очень странно. Чем такую красивую девушку мог заинтересовать столь невыразительный тип, как я?
— Зачем ты так о себе? Твой блог интересен, ты хорошо говоришь. Умеешь быть обаятельным.
— Это кажимость. Не стоит путать образ на экране с реальным человеком. Любая медийная личность, пусть даже мелкий видеоблогер, от реального себя показывает вот… — Он сложил женственные пальцы в щепотку и выразительно приподнял руку над столом. — Вот… самую малость. Так что Сергей Волков — это фейк. Причем изрядно мне самому надоевший.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Не волнуйся, я в состоянии отличить медийный образ от реального человека.
— М-да?.. Пока что-то не похоже.
Остывшая паста Болоньезе оставалась на белоснежной тарелке перед Мариной почти нетронутой. Бутылка вина медленно таяла в замутившихся от дыхания бокалах.
— Ты писала что-то про депрессию. Отчего она у тебя?
— Да… Я писала… Подумать только, за какой-то месяц переписки вывалила тебе всю подноготную. А ведь я ничего о тебе не знаю…
— Да что ты такого сказала-то. Я тоже ничего о тебе не знаю. Кроме того, что у тебя депрессия, что тебе нравится музыка и почему-то понравился я. — Он сдержанно усмехнулся.
— Ну, видишь, ты знаешь обо мне почти все, что я сама могу о себе рассказать. Работала ди-джеем на столичной радиостанции. Работу потеряла, новую пока не нашла. Сижу дома с ощущением наступившей социальной смерти.
— На что же ты живешь?
— От отца квартира в наследство осталась, мы с мамой ее сдаем, деньги делим пополам. Это копейки, но мне хватает. Я так мало трачу, ведь почти не выхожу из дома.
— Понимаю. Для меня вообще каждый выход на улицу большой стресс.
— Почему?
— Да так… Не будем пока об этом… — Сергей опустил глаза и отпил из бокала, чтобы заполнить паузу. — А ты, значит, с мамой живешь?
— Нет, мы… — Марина замялась. — Мама живет на даче, и мы с ней сейчас не общаемся.
— Почему?
— Да так… — Настала очередь Марины сделать неспешный маскировочный глоток вина. — Не будем пока об этом…
С тех пор, как Марина разошлась с Лёшей, ее мать не желала с ней разговаривать и не разрешала ей приезжать. Она прожила с Марининым отцом всю жизнь, пока тот не умер от рака, и теперь винила непутевую дочь в том, что та не сохранила семью и по глупости рушит себе жизнь.
— Быть с близкими в ссоре тяжело. Тебе поэтому одиноко? У тебя никого нет рядом?
— Ну… есть близкая подруга, Лара. Мы еще со школы дружим.
— У меня тоже недавно появился друг… Вернее, подруга. — Марина вскинула на Сергея настороженный взгляд. — Нет, не девушка. Подруга. Она помогает мне с видеоблогом и студией. Я потихоньку ввожу ее в курс и думаю постепенно передавать ей все дела. Мне вряд ли долго осталось всем этим заниматься…
— Как так? И что же ты будешь делать?
— Понятия не имею.
— Странно. Столько времени и сил вложить в свое дело, чтобы бросить на полпути? Не понимаю.
— М-да… — Лицо Сергея внезапно помрачнело. — Ты еще многого не понимаешь. И никогда не сможешь понять меня, это я тебе обещаю. Ты молодая, красивая девушка, высшее существо, а я… Вы не умеете ценить того, что имеете.
По Марининым щекам красным заревом хлестанула обида.
— Что ты имеешь в виду?
— Современным миром правят женщины. Для них созданы все условия, им уделяют особое внимание. Идеи феминизма льются из каждого утюга. Мужчина по сути уже лишний, отработанный материал. Во время войны он пушечное мясо, в мирной жизни печатный денежный станок. Женщинам живется гораздо легче, у них куда меньше ограничений. А мужчина все время должен, должен, должен…
— Прости, но ты понес какой-то бред. Феминистки добились многих прав, но мир по-прежнему в плену стереотипов, где женщина — второй сорт. Если ты привлекательна и молодо выглядишь, заставить воспринимать себя всерьез почти невозможно. Мне, например, на работе все вокруг «тыкали» и разве что «козлика» пальцами перед носом не делали. Ути-пути, какая хорошая девочка… Такая маленькая, а уже ходит. И даже что-то там лопочет в микрофон. Зато как только речь о материнстве, сразу всем твои «биологические часики» тикают. Особенно когда тебе уже тридцать.
— Все эти проблемы ничто по сравнению с мужскими. Статистику самоубийств посмотри — в России мужчины заканчивают суицидом в четыре раза чаще. Женщины просто привыкли быть жертвами и никак не выйдут из этой полюбившейся роли.
— Надо же, ты, оказывается, мизогинист. Никогда бы не подумала. — Марина рассердилась.
— Нет уж. Я кто угодно, но только не мизогинист. Наоборот, я восхищаюсь женщинами. Считаю их высшими существами. Природа была несправедлива, отдав столько совершенств одному полу. Вторая, ущербная половина человечества обречена на серое, бесцветное существование.
Марина невольно рассмеялась:
— Ты, наверное, шутишь.
— Вовсе нет. Посмотри, сколько в жизни женщины красок, оттенков, орнаментов, фасонов. Ее тело и так гораздо красивее мужского, а тут еще и вся модная индустрия к ее услугам. А что есть у мужчины? Выбор между черным и серым да пара видов уродливых стрижек. Его дело — восхищаться совершенством, которого ему не достичь никогда. Большинство мужчин спасаются тем, что не осознают своей ущербности. Но я не из их числа.
— Да нет, ты точно шутишь! — Марина с улыбкой отмахнулась. — Сейчас напомаженные мальчики в розовых футболочках заполонили все улицы.
— Ну, это в крупных городах. В провинции парня за это просто побьют. Да и сама вслушайся, как ты о них говоришь, с каким презрением. — Сергей сухо усмехнулся. — Такие метросексуалы за глаза слывут педерастами. Ничего в этом смысле в сознании людей не меняется. Мужик должен быть мужиком. Быть коротко стрижен и одет в черное и серое. А Бог еще и обделил мужчину наружностью. Про Бога я образно, уверен, Его не существует.
То, что говорил Сергей, казалось Марине странным и немного забавным, но комок нервов под горлом не позволял расслабиться, и она то и дело теряла нить беседы. Последняя капля вина исчезла на донышке. Марина чувствовала, как опьянение кружит ей голову после бессонной ночи в поезде, и перехватившее спазмом дыхание внезапно сорвало ее со стула.
— Попросим счет. Мне надо на воздух.
Невский обжигал глаза холодом бело-голубых огней новогодней иллюминации, которая витиеватыми узорами облепила здания и уличные фонари. Маринины каблуки скользили по ледовым выбоинам, грязные брызги пачкали голенища сапог. Мокрый снег сыпал за ворот и неприятно пощипывал кожу. Марина еще раз опасливо покосилась на своего спутника, с которым по росту была почти вровень, отчего чувствовала себя не в своей тарелке — мужчина в ее представлениях должен быть выше. Он шел, не глядя на нее, и молчал, думая о чем-то своем. Боясь поскользнуться, она неуверенно взяла его под руку. Скосив на нее взгляд, он улыбнулся ей одними глазами, отчего в уголках век побежали тонкие лучики морщинок.
— Где ты остановилась?
— В гостинице. Но я не хочу туда идти.
— А куда ты хочешь?
— Я не знаю. Мне все равно.
— Могу отвезти тебя в один бар с боулингом. Тебе нравится эта игра?
Марина безучастно кивнула. Черное такси тормознуло возле обочины. Она неуклюже забралась следом за Сергеем на заднее сиденье и, откинувшись, закрыла глаза. Время от времени приподнимая ресницы, она смотрела на облепленное белыми мухами стекло, которое текло светом проносящихся мимо фар в изломанных линиях тающей воды.
Она не знала, сколько они ехали. Авто остановилось. Послушно, словно ребенок, она за руку проследовала за своим спутником в бряцающий музыкой бар, сняла пальто, сапоги, зашнуровала выданные ей кеды для боулинга. Туманом в голове мелькнуло: должно быть, с этими кедами она в своей узкой юбке и шелковой белой блузе смотрится нелепо. Бросив взгляд в затемненное зеркало, она почти не узнала себя. Лицо в обрамлении тяжелых волос цвета забуревшей бронзы казалось мертвенно бледным. Пухлые губы обветрились, вздернутый нос покраснел. Темные вишни глаз горели лихорадочно, как чужие. И девушка, которая глянула на нее в отражении, находилась в совершенно чуждых, невозможных для Марины обстоятельствах.
Еще бутылку вина? Почему бы и нет.
Тяжелый шар под его рукой с грохотом покатился по дорожке, сбивая кегли.
— Твоя очередь.
Нехотя, бессильно пальцы нырнули в узкие отверстия на круглой гире. Она сделала бросок равнодушно, не глядя. Тут же скатившись в боковой желоб, шар прогрохотал мимо цели и скрылся в черном провале. Еще раз, еще — все то же. Вторая бутылка вина показалась кислой. Похоже, ее начинало тошнить.
— Ты плохо играешь. По-моему, ты не стараешься.
— Не хочу…
— Чего же ты хочешь?
— Сядь ко мне. Голова кружится.
Сергей подсел к ней вплотную, она опустилась на его плечо, пытаясь остановить крутящийся в глазах вертолет.
— Как думаешь, мы могли бы стать друзьями?..
— Кто знает. Может быть… А ты что, веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?
Она слабо повела плечом:
— Не знаю. Мне всегда хотелось. Но никогда не получалось. А ты?
— Нет. Я думаю, духовная близость между мужчиной и женщиной невозможна без физической… Что с тобой, тебе плохо? — Он заботливо приподнял ее голову и заглянул в ее помутненные глаза. — Я принесу кофе.
Оглушительный ритм музыки разрывал Марине голову. Она глубоко вдохнула. Еще и еще. От нескольких глотков американо в мозгу как будто немного просветлело.
Сергей погладил ее по руке.
— Может, поедем выпьем кофе в тишине?
— Куда?
— Ну, есть одно место. Квартира.
Она вздрогнула и резко покачала головой.
— Нет, я не поеду. Отвези меня в гостиницу.
Марина поднялась, ее повело. Рука Сергея вовремя поймала ее, чтобы она не упала. Как одевались и выходили из бара, она не помнила. Стекло машины опять слепило ее расплывающийся взгляд водяными бликами, в которых, отражаясь, мелькали проезжавшие мимо автомобильные фары. Такси двигалось медленно, буксуя в пробке. Только сейчас она поняла, что забыла букет. Где? В ресторане, в баре, в первом автомобиле? Она понятия не имела.
Украдкой повернув голову к Сергею, она снова попробовала всмотреться в его лицо, уже не казавшееся таким чужим, пугающе далеким. Холодной ладонью она накрыла его руку и почувствовала, как его пальцы сжимают ее кисть в ответ. Не сознавая, что делает, она снова потянулась к его плечу, чувствуя, как в горле разрывается нервный ком, не дававший ей дышать весь этот бесконечно долгий вечер. Слезы потоком хлынули ему на шею, руки вцепились в воротник его куртки жалобно, с мольбой. До ее слуха долетел его растерянный шепот:
— Ты что, ты что?.. Ну вот… Довел девушку…
Сергей расстегнул куртку.
— Жилетки нет, но…
Он крепче прижал ее к себе, так что она, зарывшись в его свитер, слышала, как стучит его сердце.
— Поехали к тебе. Поехали, куда ты хотел…
Она всхлипывала, пряча горящие щеки на его груди. Он крикнул водителю сменить адрес. Тот что-то недовольно проворчал, начал перестраиваться, и Марина почувствовала, как машина разворачивается в другую сторону.
«Что я делаю? Что же я такое делаю?..» — туманилось в ее мозгу, пока ее губы бессознательно искали в темноте машины чужое, незнакомое лицо, в первый раз впивались в тонкий, молчаливый, зажатый неловкостью рот незнакомца.
Марина
Протяжно заскрипев, железная дверь тяжело дыхнула затхлостью старого подъезда. Типовая застройка спального района не давала Марине ни малейшего представления о том, в какой части малознакомого города она сейчас находится. По пути от такси до парадной — ни номера дома, ни названия улицы. Повторяя гулкие шаги идущей впереди по лестнице мужской фигуры, она думала о том, что ни одна живая душа не знает, где она и с кем. Случись что, никто не станет ее искать, может быть, несколько суток. От этой мысли становилось жутко, но ноги сами вели ее следом за человеком, которого она в этот вечер увидела в первый раз. Никогда прежде она не оказывалась наедине с мужчиной на первом свидании. Никогда в жизни не отдавалась первому встречному.
Резко, как в объективе кинокамеры, Марина видела, как в замке поворачивается ключ, как опускается тугая дверная ручка, всасывая ее во тьму незнакомого коридора.
Когда в квартире загорелся свет, Марина сразу почувствовала незримое присутствие другой женщины. Из-под подзеркальника выглядывали ботильоны на высоких каблуках. На вешалке покоился длинный зеленый шарф и куртка нежного кремового цвета. Все вокруг было чисто и пусто. Так, будто здесь вообще редко кто-то бывает.
— А с кем ты живешь?
— Это не моя квартира. В свою жуткую нору я бы тебя пригласить ни за что не решился.
Все здесь словно ждало ее прихода. На идеально убранной кухне на виду чай и кофе на выбор. В ванной на стиральной машине стопка чистых полотенец. В комнате на широкой кровати свежее, выглаженное постельное белье. Словно они — Сергей и загадочная женская сущность рядом — заранее знали, были уверены, что она сегодня же окажется здесь.
— Приготовить кофе?
— Нет.
Винный туман, уже изрядно прорядившись, все еще окутывал Марину и притуплял бурлившее в ней чувство волнения и страха. От еще одной чашки кофе она боялась слишком протрезветь.
— Если есть, то что-нибудь покрепче.
Темная струйка коньяка полилась из горлышка. Звон рюмок.
— За знакомство…
Его глаза были совсем близко. Сквозь ночной мрак она кожей ощущала на себе их близорукий, напряженный взгляд, но опускала веки, избегая смотреть в ответ.
— Я привез тебя сюда поговорить… Собирался рассказать кое-что…
Марина слушала рассеянно, с трудом держа отяжелевшую голову.
— Ну… говори… раз хотел…
— Нет. Сейчас не стоит. Тебе нужно выспаться. Пойдем, я тебя уложу.
Она лежала на кровати, запрокинув руки за подушку, словно распятая, и смотрела, как он, стянув свитер и оставшись в черной футболке, не раздеваясь дальше, ложится рядом. Казалось, он был растерян. Будто не знал, как ему вести себя дальше. В ответ на ее вопрошающий взгляд его рука осторожно, словно боясь разбить хрупкий предмет, легла ей на бедро, вторая неловко погладила по волосам. Бесконечная минута замерла в воздухе, звеня тишиной. Наконец он решился. Резко, почти грубо навалился на нее, поцелуем разжал ей рот, чуть прикусил нижнюю губу. Пальцы сильно, до боли сжали ее лопатки, расстегнутая блузка рванулась со сведенных ознобом плеч.
Сознание Марины отключилось, в животе заныло. Под сбивчивый ритм ее нарастающего дыхания его губы нервно побежали по шее до груди, рука нырнула под задранную юбку…
— Нет! Нет… Подожди…
Он тут же отпустил ее, затих, отстранился.
— Хорошо, не будем. Давай спать.
— Прости меня, прости… Я сейчас… Просто еще не привыкла к тебе…
— Да и ни к чему привыкать.
— Ну что ты?.. Вернись ко мне…
— Да не стоит. Ты под действием спиртного, потом еще скажешь, что я тебя принуждал. У феминисток это сейчас самая модная тема…
— Ты так и будешь нести чепуху?.. Или ты хочешь, чтобы я сама…
Она неловко приподнялась, склонилась над ним. Расползаясь под неловкими пальцами, у самых глаз хищной змейкой блеснула ширинка. Не находя у него признаков возбуждения, она склонилась ниже, нырнула…
Комнату взорвал нервный, глухой смех.
— Прости… Я что-то не так сделала?..
Он перестал смеяться, потянул ее за плечи вверх, к себе на плечо. До ее слуха долетел глухой, словно болью сдавленный шепот:
— Ох, малыш… Ну что ты, разве ты можешь сделать что-то не так.
— Я не нравлюсь тебе?
— Ну, начинается…
Он обнял ее крепче, коснулся губ поцелуем.
— Конечно, нравишься. Просто… наверное, я слишком много выпил.
Синим глазом питерская ночь заглядывала в незашторенное окно, очерчивая на белой простыне изломанную линию двух прижавшихся тел. Случайных людей, всего за несколько часов ставших родными.
— …У меня был всего один мужчина в жизни. Мы встретились, когда были почти детьми. И он был мне мужем десять лет. Не знаю, почему все полетело к чертям… Наверное, мы просто выросли. Он прекрасный человек, ты знаешь… За десять лет ни одной измены. Ни одной серьезной ссоры. Только в какой-то момент я стала чувствовать себя мебелью. Будто он приходит и смотрит: вот кресло, вот тарелка, вот телевизор… а вот жена. И так мы жили последние пару лет. В одной квартире два чужих человека. Тогда мы впервые начали скандалить каждый день. Вернее, кричала только я. А он молчал и молчал… И смотрел на меня, будто я помешанная. А потом я вдруг поняла… я больше не любила его, понимаешь?.. Не любила и не хотела, чтобы это продолжалось. Меня тогда никто не понял. Вообще никто. А он просто собрал вещи и ушел. И когда я осталась одна… поняла, что не знаю, как мне дальше жить. Не возвращаться же… Да и как возвращаться…
Повторяя изгибы тел друг друга, они лежали, слившись, как одно целое. Полусонные, полураздетые. Рука Сергея обнимала Марину за талию, пока она, лежа на боку спиной к нему, тихо говорила, вглядываясь в темноту. Было непонятно, говорит она себе или ему, слушает он или нет. Остановившись на минуту, она даже подумала, что он спит. Осторожно приподняв обнимавшую ее руку и развернувшись в его сторону, она всмотрелась в его успокоившееся лицо с сомкнутыми веками и наконец смогла сквозь ночные блики уловить черты, ускользавшие от нее весь вечер. Прямой, крупный нос. Впалые щеки с симпатичными морщинками вместо ямочек. Над маленьким гладким подбородком сжались узкой полоской аккуратно очерченные губы, в опущенных уголках которых будто спряталась затаенная мука. Она и не знала, что лицо зрелого мужчины во сне может стать таким по-девичьи нежным, таким не по возрасту беззащитным. Марина уже сама готова была закрыть глаза, как вдруг он, не размыкая век, спросил:
— Так ты из-за него здесь?.. Из-за бывшего мужа?
Она покачала головой:
— Нет… Я просто нашла тебя.
— Но почему я?..
— Потому что ты ответил. Я когда написала, думала, мало ли, кто ему пишет. А ты стал говорить со мной… Меня несло, я писала такую чушь… Любой на твоем месте заблокировал бы меня через несколько сообщений. А ты отвечал и отвечал, тратил на переписку часы и даже целые ночи. И мне казалось, ты за руку держишь меня над обрывом. Держишь, и если отпустишь, я полечу вниз…
— Да, помню. Ты это писала.
— Я до сих пор не поняла, почему ты отвечал?..
— Ну а как… я понимал, что тебе плохо. И потом, интересно было… да и почему нет?..
— Я сразу знала, что приеду. Приеду и сразу же, в первую ночь пересплю с тобой. Ты меня осуждаешь?..
— Нет, конечно. Да и кто я есть, чтобы осуждать кого-то.
— Знаешь, что для женщины самое страшное? Проснуться с мужчиной и увидеть в его глазах, что она шлюха.
— Знаю.
— Обещай, что никогда так не сделаешь.
— Никогда, малыш. Но когда ты почувствуешь, что со мной делать нечего и тебе пора, ты должна не задумываясь идти дальше. Найти мужчину, в котором нуждаешься.
— Но я не хочу никуда идти. Я уже нашла тебя.
— Я для тебя неподходящий вариант.
— Это позволь решать мне… Если, конечно, я тебе нравлюсь.
— Ты опять начинаешь? Я ведь уже сказал. Да и разве по мне не видно.
— Тогда что? Из-за разницы в возрасте?.. Конечно, пятнадцать лет — это много.
— Да нет… Возможно, это смущает как раз тебя, а меня совсем не это беспокоит. Просто я не гожусь на ту роль, которую ты мне отводишь в своих фантазиях.
— Но почему?..
— Со временем ты сама все поймешь. Пока у тебя и так впечатлений достаточно.
— Ты говоришь загадками.
— Не хочу торопить события. Тебе ведь хорошо сейчас?.. Вот так, лежать в обнимку?
— Да, очень.
— Мне тоже. И пока этого достаточно.