Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2020
Олег РЯБОВ
Поэт и прозаик. Родился в 1948 году в городе Горьком. Окончил радиофак Горьковского политехнического института им. А. А. Жданова. В настоящее время — директор издательства «Книги», главный редактор журнала «Нижний Новгород». Член Союза писателей России. Живет и работает в Нижнем Новгороде.
Лёнькин папка — большой выдумщик, или придумщик — не знаю, как лучше и точнее сказать. Каждый год он новый способ летнего отдыха придумывает: то с компанией, то индивидуально. Вот в прошлом году на надувных плотах по Ветлуге сплавлялись целым отрядом в десять человек, а в этом — вдвоем, Лёнька с папкой, в палатке на берегу поехали пожить. И не просто в палатке, а и лодка с мотором у них есть — значит, каждый день на новое место можно перебираться, куда понравится.
Лёньке четырнадцать лет, он уже взрослый, паспорт только что получил, но с папкой пока еще дружит. А папку его зовут Алексеем Егоровичем.
Везде у Алексея Егоровича друзья да знакомые, которых, что ни попросишь, они готовы прямо все бросить и сделать. Но это только для Лёнькиного папки, которому ни в чем не откажешь, потому что он умеет дружить, или он умеет просить как-то по-особенному у знакомых то, что никому не жалко. Так и в этот раз — позвонил он своему старому институтскому товарищу, договорился о лодке с мотором, и вот: они с Лёнькой уже едут в какую-то богом забытую деревню на берегу Ветлуги, где у того товарища и дом свой стоит, и лодка с подвесным японским мотором, а ключ от дома в кармане у папки — открывай и живи.
Но и в деревне той у папки сплошные знакомые: какой-то старухе лекарства нужные и обещанные передал, а одной соседке, тете Лизе — коробку конфет, а соседу другому, дяде Коле, который папку тоже хорошо знает, бутылку коньяку и две тысячи рублей за бензин, который в канистрах припасенный для них уже в сарае стоит. И сразу же, не заходя в дом, они с дядей Колей этим поехали на другой конец деревни, чтобы матери дяди Колиной сообщить, что папка договорился с врачами из областной больницы, и ее в любой день положат на обследование.
Складно все и всегда у Лёнькиного папки получается: продуктами он еще в городе затарился, прикормку рыбную и червей в магазине «Рыбак» купил, снасти все рыболовные, палатку и спальники здесь, в дому у институтского товарища с его же разрешения позаимствовали, лодку дюралевую «казанку» дядя Коля на воду уже спустил. Правда, все равно — без проблем не обошлось: долго котелок не могли найти, а у саперной лопатки ручка оказалась сломана, пришлось у обычной штыковой обрезать, без лопаты в поход не пойдешь. Проверили, как мотор перезимовал: на козлах укрепили, винт с забором для помпы в бочку с водой засунули и завели — заурчал, значит — все в порядке. Мотор японский «Ямаха» пятнадцатисильный. Но это, как считать — они там, в Японии мощность снимают на винте, а наши на валу, и в редукторе теряется процентов тридцать. Так что ихние пятнадцать лошадиных сил это почти, как наши двадцать.
Вечером чаевничали у соседа дяди Коли. Вот тогда-то он и предупредил Лёнькиного папку:
— Егорыч, что-то мне говорит, что не очень удачно вы на завтра наметили отдых свой. Кажется мне, что с погодой завтра-послезавтра проблемы встанут — и голова у меня, как чужая, как котел гудит, и колени скрипят прямо. Так перед сменой погоды у меня бывает. А матушку я свою прямо завтра в больницу повезу — чего ждать, если направление на руках. Так что, если что — к Лизе, соседке, идите с любыми вопросами: она приветит, и мальчишка у нее Сашка Лёнькин ровесник, и дочка Аня не дура, хотя и в девках еще сидит, и корова есть. Муж у Лизы на заработки уехал — с мужиками в Подмосковье какому-то генералу баню ставить, а сама она баба справная и самостоятельная, хозяйственная.
С утра — солнышко, только легкий ветерок потягивает. Тети Лизин Сашка кринку молока да десяток яиц притаранил. Мальчишки с интересом посмотрели друг на друга.
А потом: Лёнька с папкой яичницу съели, молоко выпили и — вперед.
Прошли на моторе вверх по речке километров с пять всего, когда вдруг разглядели расчудесную золотую песчаную площадку прямо под обрывистым берегом с дырками ласточкиными. Решили ставить палатку.
Спланировали площадку лопатой, выложили на песке подушку из веток ивовых под дно палатки, чтоб сырости не было, натянули. Лёнька и ступеньки еще в горе откопал, чтобы и в лес, и в луга легче было ходить. Стол раскладной дюралевый с пластмассовой столешницей поставили, лавку из бревен соорудили, рогульки с перекладиной для котелка Лёнька топором вырубил, и сушняка для костра натаскал гору целую.
Пока папка подпуска да все снасти свои рыбацкие разбирал, Лёнька на крутояр залез, чтобы в луга сходить — проверить, а что тут есть интересного. Лес сосновый, вековой — настоящий бор — который чуть повыше на бугре начинается, сам по себе уже интересен — что-то в нем в любое время года гудит и поскрипывает.
У ягод в это время года небольшой пересменок происходит: черника и земляника прошли, а брусника с клюквой еще не подоспели. Хотя лесной малины еще можно набрать и листьев смородиновых нарвать, чтобы чай лесной ароматный заварить. Лёнька для усиления вкуса чая походного и корень шиповника дикого выкопал, очистил его ножиком и расквасил обухом топора, чтобы завариться в котелке ему легче было.
Пообедали макаронами с тушенкой. А, когда поехали ставить подпуска, все и началось. Начался дождик: сначала мелкий, как разведка, потом — ливень теплый, летний, плотный, и солнышко пока еще проглядывало в какую-то щель меж облаками, но быстро он перешел в затяжной, сеющий и уже холодный. И все небо сразу оказалось затянуто одной сплошной тучей, и стало понятно, что это надолго.
Ветер рвал порывами, и, хотя палатку поставили удачно, и порывы те ее не беспокоили, но костер срочно был перенесен под нависающий обрыв берегового склона, куда дождик не заливал. Под этим естественным карнизом не было ни ветра, ни дождя, и язычки туристского костерка очень даже согревали.
— Леонид, — с некоторых пор Алексей Егорович стал обращаться к сыну только так, по-взрослому, — если нам вместо палатки всю ночь придется просидеть тут, у костра — не страшно, даже, может, романтично. Но вот, что надо сделать для такого нашего уюта, так это — набрать побольше хвороста, пока не стемнело совсем. Притом надо поискать что-нибудь солидное и энергоемкое: бревно какое-нибудь или корягу старую. Давай, ползи вверх, в лес, а я здесь по берегу пройдусь, посмотрю.
Лёнька взял свой небольшой цельнометаллический туристический топорик с пластиковой ручкой, сунул ноги в резиновые сапоги и, как был в шортах, ветровке и бейсболке, полез под мелким, моросящим, пусть и несильным дождем наверх, в кусты по своим, только что выкопанным ступенькам. Лёнька знал, куда он лезет — он еще днем разглядел, что прямо над их лагерем, в смысле, над палаткой торчал огромный полусгнивший комель старой сломанной сосны, которую саму давно уже унесло половодьем. Комель был наполовину выворочен из земли, и корни торчали в разные стороны, а вот заломы остатков ствола можно было попробовать или выпилить, или выломать. Это был бы замечательный материал для костра.
Лёнька успел махнуть топором лишь пару раз. Удар в ответ, который он ощутил сам после этого, был почти оглушающим. От испуга, а не от боли он заорал благим матом, и крик его застыл над широким плесом реки. Хотя тут же он понял, что боль была такой, что орать можно было и громче. Из пенька, после двух Лёнькиных ударов топором, вылетели одна за другой с десяток здоровенных черно-желтых огромных ос, каждая размером почти с воробья, как огоньки желтые вылетели. По крайней мере, так показалось Лёньке. Укусы трех из них и были тем ударом, который оглушил Лёньку. Это были лесные осы — шершни.
Лёнька буквально скатился с песчаного склона прямо к воде, не переставая кричать. Алексей Егорович, напуганный его воплями, тоже примчался, не понимая в чем дело
— Что с тобой? Ты так орешь — я подумал, что тебя медведь задрал, а у нас и ружья нет.
— Какой медведь, — тут уже завыл Лёнька, залезая в воду и потирая шею и руку, — хуже! Меня пчелы покусали. Я начал срубать вон тот пенек, а они оттуда и полетели. Здоровенные такие.
— Значит это — шершни, они в земле живут и очень опасны. Они так просто не кусаются, но и приближаться к своему гнезду ближе, чем на полметра никому не позволяют. Тебя одна или две укусили?
— Три — в шею, в палец около ногтя, и в ногу. Вот тут, — Лёнька вышел из воды, куда он с перепугу забрался почти по пояс. Он приподнял край шорт — на внутренней стороне бедра было видно небольшое красное пятно.
— Папка, что-то у меня озноб какой-то, и колотит меня всего.
— Пойдем к костру — я осмотрю тебя. Надо луковицу–репку разрезать и к укусам приложить, легче будет. Я сейчас сделаю, терпи.
Дождь шел всю ночь — мелкий, сеял и сеял.
Терпеть пришлось всю ночь — у Лёньки температура поднялась, он горел весь, как головешка непотушенная. Каждые полчаса, шатаясь, брел он к речке, залезал в воду и выл. Был, правда, для него один успокоительный момент: это, когда его папка разыскал где-то пустую банку из-под тушенки, и, наплескав этой банкой из канистры внутрь пенька недорубленного изрядное количество бензина, пожег его. Взрыв был солидный, и искры, и щепки горящие полетели по сторонам, как шершни те огромные желтые, и горел пенек после этого всю ночь.
Как только чуть-чуть забрезжил рассвет, бросив и подпуска и не тронув палатку, Алексей Егорович чуть ли не под руки довел своего Лёньку до лодки, и отправились они восвояси в деревню поближе к людям.
Не успели. Дядя Коля тоже с самого раннего утра отправился со своей матушкой в город, в больницу повез. Зато соседская девчушка Аня босиком и в халатике легкомысленном уже стояла у распахнутых ворот двора — корову в стадо выгоняла, невзирая на дождик. Выглядела она вполне солидно — девушка на выданье.
— Ну, что, рыбачки, нарыбалились? Погода не пустила?
— Да, нет, Аня, тебя ведь Анютой звать? Лёньку нашего пчелы лесные накусали. Температура у него поднялась, надо бы подлечить его малость. А ты что это — корову свою да в такую непогодь выгоняешь.
— А что ей непогодь-то — не сахарная! А мальчонку своего давайте быстро к мамке в избу, она уже поднялась. Сейчас мы его лечить начнем. Дядя Коля-то ваш с матушкой со своей в город умотал. Вы, что ли, устроили?
— Да, помог немного.
Лёнька срочно был раздет новой хозяйкой, Лизой, до трусов, мокрая одежа его была вся брошена в корыто, а сам он уложен в кровать на настоящую перьевую подушку и под тяжелое лоскутное ватное одеяло. А через полчаса его уже отпаивали горячим молоком с содой и еще какими-то специальными отварами из местных трав, названий научных у которых нет, и никогда не будет. Зато секреты этих отваров тоже держатся в строгом секрете и никому чужим не передаются — только своим.
Лиза с Лёнькиным папкой поняли друг друга с полуслова, и, оставив сына на попечение новой хозяйки, отправился Алексей Егорович на речку, все свое снаряжение туристическое собирать. Есть у нас такие женщины, которые требуют, что бы их звали только по имени, без всяких там «тетя» или «баба» — и так до седых волос и остаются они Нюрами, Машами и Варями. Это относилось и к Лизе.
Лёнька спал хорошо до самого обеда. Пару раз заходил хозяйский мальчишка Сашка — оставил тапочки домашние да штаны свои спортивные. Заходила и Анюта — с заботой подтыкивала под Лёнькин бок съехавшее одеяло.
На обед он встал. Грибовница, суп местный из грибов варится без картошки — только грибы и лук, вначале поджаренный или припущенный, а сверху укропчиком посыпать. Суп Лёньке даже понравился и показался вкусным, но уже после пяти ложек его пробил пот от слабости, и он снова залез в постель и спал уже до вечера.
Алексей Егорович тем временем успел и на стоянку слетать на моторке, и палатку снять, и подпуска проверить и тоже снять. Лодку он на берегу оставил, цепью пристегнул, а мотор и снасти в дом привез. Погода ненастная уловистой оказалась: сдал он двух лещей килограммовых и полпакета бели мелкой хозяйке новой. Ночевать пошел в дом своего товарища институтского, а Лёньку Лиза ему не отдала — «пусть у нас тут переночует, под надзором».
Всю ночь шел дождь: то мелко сеял, то стеной стоял, но не прекращался он ни на минуту. Утро снова было темным и пасмурным. Жар у Лёньки спал, но укусы по-прежнему болели: палец распух, на ноге краснота разлилась размером с блюдце чайное, а вот шея совсем не болела. Хозяйка Лиза свое знахарство врачебное с утра продолжила: она внимательно осмотрела Лёньку и констатировала:
— Сейчас пьешь две кружки молока утрешнего парного и забирайся спать на сеновал. Молоко — это не напиток, а полноценная еда, запомни это. В молоке есть все: и жиры, и белки, и углеводы. А в парном молоке еще и витамины все есть! На сеновале залезай в самую глубину и дыши травяным сенным воздухом — он целебный. А с коровой ничего не случится.
— А что с коровой может с вашей случиться?
— Да, вот, говорят некоторые, что корова есть сено не будет, если его кто-то потоптал или помял. Так вот это чепуха — корова не станет есть только то сено, в котором собака спала. Так что не думай про то.
На сеновал Лёньку провожал хозяйский сын Сашка. Они по лестнице деревянной со двора через лаз открытый забрались наверх, скинув шлепанцы свои внизу и прикрыв их от дождя, который по-прежнему моросил, перевернутым ведром. Сенник, казалось, был забит втугую, но парни проковыряли лаз и внутри освободили себе пространство, похожее на гнездо. Дух травяной, луговой был такой сильный, что вначале было трудно вздохнуть полной грудью — казалось, захлебнешься, и потом тебя откачивать будут, как утопшего. Но уже через минуту они устроились удобно и уютно.
— Тебе повезло — нам мамка с папкой не разрешают спать на сеновале.
— Почему? Потому что корова есть это сено не станет?
— Да нет. Будет она все есть — куда она денется! Просто не разрешают. Так вот — давай тогда знакомиться. Тебе сколько лет?
— Четырнадцать. Вот только что паспорт получил.
— А мне пятнадцать уже. Вечером пойдешь с нами гулять на Венец? Там, может, танцы будут, мальчишки придут, девчонки, я тебя познакомлю со всеми.
— А что за Венец такой?
— Да так просто место одно называется, пятачок такой за нашей деревней, где гулянки с танцами устраиваются. Хотя — какая гулянка сегодня, если дождик льет, как дурак. Правда, мамка говорит, что к вечеру все пройдет. А завтра ведро будет.
— Нет, не пойду. А чего я пойду, если я никого не знаю.
— Так я тебя со всеми познакомлю. А в бане-то знаешь, как интересно бывает?
— А зачем в баню-то?
— Как зачем? А туда мы с девчонками ходим байки всякие травить, а иногда, может, чего и получится. У тебя было чего-нибудь уже с девчонками?
— Нет, не было.
— А у меня было, в бане. Темно тогда было.
— Так ты что — не видел даже с кем?
— Так что — что не видел? Я и так знаю с кем. А хочешь, я Аньку нашу к тебе сюда пришлю? Она девка веселая, ей восемнадцать лет уже. Она должна была весною замуж выйти да не успела — Ваньку ее в армию забрали. Вот она и бросилась во все тяжкие. Гуляет она. Ваньке про то в армию написали — он ответил, что приедет и убьет ее, нашу Аньку. А так — она девка и веселая, и не глупая. Я ей скажу, что у тебя палец с укусом нарывать начал. Она тебя пожалеть придет.
— Ну, скажи.
— А ты что мне за это дашь?
— В смысле?
— Ну, чего ни на то подари!
— Так у меня нет здесь ничего. Если бы в городе, дома, а тут… Чего я тебе подарю? А, знаю — я могу тебе подарить блесну серебряную, из настоящего царского серебряного рубля сделанную. Хочешь?
— Конечно, хочу. Я ни разу не видел такой. Слышал только.
— У нас с папкой две таких: одна его, другая моя. Она звенит так здорово, если по ней легонько стукнуть. Вот говорят — серебряный звон, так вот у нее такой настоящий серебряный звон. Она уловистая очень, щука ее берет хорошо. И на одной стороне у нее еще портрет царя немножко остался, видно немножко. Только за ней идти в тот дом надо, она там, если папка из лодки все наши шмотки перетащил.
— Так давай, беги. А, вообще-то, ладно — потом отдашь. Только не забудь — уговор.
— Я понял, что уговор.
— Тогда я пошел, а ты жди.
Анюта явилась очень скоро — Лёнька не успел даже ни о чем хорошем подумать. Она забралась по той же лестнице, по которой часом раньше мальчишки залезали, босиком, в каком-то легоньком домашнем халатике на голое тело, хотя трусики черные Лёнька сразу разглядел. И к лицу ее на этот раз он получше присмотрелся — широкое, нос курносый, ушки маленькие, зубки маленькие, а глаза будто распахнутые и ресницы мохнатые.
Она повалилась на сено рядом, раскинув руки.
— Ну, что, больной, чего лечить будем?
— Мне ничего лечить не надо — я уже весь выздоровел.
— А чего же тогда звал? Давай я у тебя все проверю? Вы в доктора в городе в детстве играли?
— Не помню.
— Так я сейчас тебе напомню.
Анюта лежала раскинувшись, глядя в крышу сенника, разметав руки. Халатик ее, застегнутый на одну пуговку, распахнулся насколько можно, и Лёнька чуть не ослеп, любуясь на самое прекрасное зрелище, которое может представить себе юноша в его возрасте. Понимаете, о чем я говорю: грудки маленькие, плотные и сосочки маленькие, припухлые и чуть-чуть розовые. Они прямо солидными такими пирамидками торчали.
— А что это ты на мое добро так загляделся? Не видел никогда? Или у вас в городе девчонки не показывают мальчишкам свои прелести? И вообще — давай рассказывай, зачем звал?
Анюта взяла руку Лёньки, поглядела на его укушенный и распухший палец и положила ладонь его себе на грудь, на эту удивительную и значительную припухлость.
— Потрогай, погладь, и палец у тебя сразу пройдет.
Лёнька погладил и легонько сжал Анюткин волшебный бугорок и, развернувшись, поцеловал ее во второй, легко поцеловал, только губами прикоснулся.
— Ну, вот, — сказала Анютка, — со вторым этажом ты уже освоился. Давай изучим, что осталось у тебя больного на ноге. Шея-то у тебя уже совсем прошла. А то — могу поцеловать в шею-то, хочешь? Только я крепко целую, синяк от засоса останется. Так что — целовать? Или не стоит?
Лёнька от такого напора даже онемел на какое-то время и ответить внятно не мог, только слюну сглотнул. Хотя он уже вошел в то состояние, когда мужчина себя не контролирует, и второй рукой уже попытался забраться в трусики Анюте.
— Нет, нет, Лёнечка, сегодня только второй этаж, — Анюта уверенной сильной рукой остановила пробные поползновения Лёньки, — давай скидывай портки Сашкины, и я твою ногу осмотрю.
— Так у меня там тоже все прошло, только синяк большой остался, — Лёнька наконец-то пришел в себя после активной атаки Анюты и смог членораздельно произносить какие-то звуки.
— Ну, вот мы и проверим.
Лёнька стащил Колькины заношенные спортивные штаны, которыми тот его снарядил с утра, и вывернул ногу так, что бы был виден большой синяк на внутренней стороне бедра. Но Анютку синяк почему-то не очень заинтересовал: она уселась по-турецки, положила обе Лёнькины ладони себе на грудь и оттянула резинку его трусов:
— О-о, какой тут симпатичный карандашик торчит! Он у тебя уже вполне взрослый. Но оставим его на завтра, — игриво и даже кокетливо проурчала она.
И вот тут Лёнька взорвался: он просто лопнул, из него брызнуло!
— Ой, ой, ой — а сколько молок-то из тебя вытекло, Лёнечка, как из карася майского, — запричитала снова Анюта.
— Аня, Анька, дождик кончился, давай в огород, делов полно — раздалось откуда-то со двора.
— Это мамка меня, — сказала с игривой улыбочкой Анюта, — мне пора. В доктора будем доигрывать завтра. Жди.
Анюта пробиралась на четвереньках к лазу, сверкая черными трусиками. Лёнька с удивлением разглядел в раствор, что дождь кончился, и выглянуло солнышко. А уже через час они с папкой на моторке отправились вторично в свой туристический вояж, на встречу с новыми впечатлениями.
2019