Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2020
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, литературный критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-на-Дону).
СОТРУДНИЦА
Уволилась сотрудница. Искренне печалятся: нам будет так вас не хватать… Но — опыт показывает — на следующий же день о ней забудут, и даже имени не упомянут в разговорах — ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц…
К чему это я? А к тому, что в отношении к себе необходимо постоянно снижать пафос. Иначе за нас это сделает жизнь. Миру все равно: достигли мы чего-то или нет, доказали кому-то что-то или нет, есть ли мы сами, в конце концов… Вот мы самоутвердились, ладно; ну и дальше? А завтра мы выпали с работы, из Фейсбука, из чьей-то жизни, из жизни вообще… Скромнее, спокойней! Быть чрезмерно сосредоточенным на собственной значимости (причем, как правило, труднодоказуемой) — та же беспечность. Две стороны одной медали.
НА СТАЖЕ ПРАВОТЫ
Решил вплотную познакомиться с некогда очень популярным Леонидом Мартыновым. Очень хотелось найти у него прекрасные вещи, открыть для себя нечто потаенное. Ведь были же у меня такие открытия, как «Река Тишина», «Ключ», «Подсолнух», «Эрцинский лес»…
Да, Мартынов создал новую интонацию, в русло советской поэзии не вписывался, официально признали его только после смерти Сталина… Но в бесконечном потоке его стихов, особенно послесталинского времени, я у него почти ничего не нашел мне близкого. Много риторики, призывов, «встряхиваний» читателя, — вроде бы как автор стоял на страже неколебимой правоты и вполне осознавал свою высокую миссию. Но главное в другом — он ничего не ломал, не взрывал своей правотой, все поднимаемые им острые проблемы были вполне в рамках разрешенного.
Слышал, что у Леонида Николаевича была прекрасная жена. Она не захотела иметь детей: ничто не должно было отвлекать мужа от служения литературе. И Мартынов служил как мог… Вот очень типичное для него стихотворение — «Агрономы», — поэт любил тему «научно-технический прогресс»:
В своей божественной зевоте,
Не поумнев ни на йоту,
Они хотят отбить охоту
К упорной творческой работе.
Я этих ангелов не падщих,
Но преждевременно увядших
И в демонов не превращенных,
Но безнадежно развращенных
Видел собственными глазами
Порхающих перед образами.
Я знаю, что они за птицы!
Поддайся им: в пустое тленье
Твое пыланье превратится!
У всех у них одно стремленье –
Они стремятся, эти лица,
Отбить на барабане зорю,
Затем отбить поклоны в храме.
А ты купай их в бурном море,
Ты их с земли сдувай ветрами!
Кричат:
— А живы все равно мы!
Но ты им не давай покоя –
На то они и агрономы,
Алхимики и все такое!
Участие в травле Пастернака сильно подпортило биографию Мартынова. Но я не думаю, что он шел против своей совести: на двуличного Мартынов не похож, в поэзии долго притворяться невозможно…
НИ ДНЯ БЕЗ ПЕНИЯ
Солист Большого театра (в 30-е — 50-е годы прошлого века) Соломон Хромченко пел (или просто напевал) каждый день. Даже когда у него умерла жена, он долго без пения не продержался (правда, она долго болела и конец был давно предрешен). Как говорят — ни дня без строчки, так и у Хромченко — ни дня без пения. Он убеждал меня: если не пропою один день, это замечу я один, если два дня — заметят коллеги, если три дня — заметят слушатели!
Потом я эту присказку слышал и от других людей, из чего заключил, что принадлежит она кому-то-то из великих певцов или музыкантов и давно уже стала крылатой. Хорошая присказка! Я тогда уже, в юные годы, стал догадываться, что для творческих профессий отдыха не существует. И это здорово. И как-то стыдно бывает перед собой, когда бездействуешь…
БЕСЫ
Зашел разговор о христианском смирении, и снова — об «умении прощать», «не отвечать злом на зло», о том, что если варишься в котле мирской жизни, прощать и не отвечать злом не получается, хоть убей. И я снова вспомнил старого священника одной из церквушек архангельского захолустья, который мне сказал очень простую вещь:
«Заметь, как легко мы даем оценки другим людям. Тот напился, другой не исполнил обещания, третий схитрил. Ну а мы-то сами молодцы, — а как же, конечно! А вот возьмем и поставим себе утром задачу: сегодня — никого не будем осуждать! Но ведь приходим на работу, с кем-нибудь слово за слово — и не сдержимся, кольнем чье-нибудь имя! Так что же получается? Мы настолько слабы, что и ничтожную страстишку не можем в себе побороть? А других-то осуждать горазды!»
Вот оно в чем дело! С осознания того, что мы слабы и нам еще трудиться и трудиться над собой, и начинается смирение. Мы никто и ничто — пока не победим собственных бесов, так-то…
РАЗГОВОР С БЛОКОМ
Читаю то, что пишут в соцсетях, и часто вижу: много споров, поменьше бы! Я бы сказал и — «побольше!», если бы друг друга хотя бы слушали… Человек, по-видимому, влюбляется в свое мнение и не видит даже возможности взглянуть на дело под чужим углом (пусть потом и не согласиться, но — хотя бы взглянуть!).
Есть хохма. Виктор Шкловский после одного из совещаний рассказывал участникам о встречах с замечательными людьми; в частности о беседе с Александром Блоком во время прогулки по Красной площади. «О чем же Блок говорил?» — спросили его с нетерпением. «А он слушал. Я говорил», — ответил Шкловский.
Вот с таким настроем чаще всего и спорят.
КОКЕТЛИВЫЙ ОТКАЗ
Жуткую историю я прочитал в воспоминаниях современников о Генрихе Гейне, — тем более жуткую, что я с юных лет любил музыку Винченцо Беллини, не дожившего и до тридцати четырех.
Как многие сицилийцы, Беллини верил в злых душ, приносящих несчастье; одним из таковых он почему-то считал Гейне, и того это забавляло, Поэт через каждое предложение стал говорить с ним о смерти: мол, как печально, что гении (намек на Беллини) умирают молодыми. И все в таком же духе. Беллини обычно за словом в карман не лез, но здесь он только немел и, пряча руки, показывал рожки (по итальянскому обычаю), чтобы предупредить сглаз.
Через несколько дней Беллини был приглашен к ужину к своим добрым знакомым. Однако вместо себя прислал надушенное письмо на цветной бумаге: просит извинить, нездоров. Знакомые беспокоиться не стали: раз такое кокетливое послание — значит, болезнь не опасна.
А через полмесяца его не стало. Письмо, возможно, было последним, которое написал композитор.
Беллини умер от дизентерии.
МАРКС О ПОЭТАХ
Книга «Гейне в воспоминаниях современников» какая-то безразмерная; вроде бы читаю быстро (кое-что и пролистываю) — но вот едва-едва добрался до середины. Хочется сохранить кое-какие моменты в памяти. Штрих к портрету Карла Маркса, автор Карл Каутский:
«Маркс был большим почитателем Гейне. Он любил самого поэта так же сильно, как его произведения, и в высшей степени снисходительно относился к его политическим слабостям. Поэты, пояснял он, это большие чудаки, и не надо мешать им идти своей дорогой. Нельзя мерить их тою же меркой, что обыкновенных или даже необыкновенных людей».
УЧАСТЬ КРИТИКОВ
Еще момент из воспоминаний о Гейне, — на сей раз смешной; и эта тема, видимо, не устарела:
Слова Гейне:
«Мне не нравится, что Шпацир повсюду рассказывает, будто он мне враг. Это придает ему значительность и вес, ибо, не будучи моим врагом, он просто ничто»…
Шпацир: «Ко мне приходил Гейне, он слишком боится моего пера…»
Ну Гейне-то я знаю, но кто же такой Шпацир?
ЯЗЫК И СЕРДЦЕ
Продолжаю читать воспоминания современников о Генрихе Гейне. И вот — прекрасная психологическая зарисовка. Пишет Жорж Санд:
«Шутит Гейне весьма язвительно, и его остроты ранят больно. Его считают злым человеком, но это глубоко ошибочное мнение; насколько злой у него язык, настолько же доброе сердце. Он нежен, привязчив, предан, восторжен в любви и даже слаб — женщина может возыметь над ним безграничную власть.При всем при том он циник, насмешник, скептик, рационалист и на словах материалист, способный напугать всякого, кто не знает его внутреннего мира и тайн его личной жизни».
Как все-таки непрост человек… Или прост и раскрыт только перед теми, кто его любит?..
ПРОГУЛКА ПО ЛЕСТНИЦЕ
Образец остроумия Генриха Гейне, направлено в адрес знаменитого ученого-энциклопедиста и путешественника:
«Когда однажды, воротясь из библиотеки, он поднялся к себе на пятый этаж своей квартиры на улице Пуассоньер, то его на пороге встретила жена и тоном укоризны сказала, что к нему заходил весьма пожилой господин; она-де крайне сожалела, что господину пришлось безо всякого толку так высоко подниматься. Гейне взглянул на визитную карточку. «Утешься, дитя мое, — сказал он, — этому господину случалось подниматься и выше, чем сюда», — это была визитная карточка Александра фон Гумбольдта».
СОБИРАТЕЛЬ ЖЕНСТВЕННОСТИ
Еще из воспоминаний о Гейне. Его однажды упрекнули в том, что он имеет обыкновение порхать от одной женщины к другой. И вот каков был ответ:
«Чего же вы хотите? — возразил поэт. — Ведь идеал почти никогда не встречается. Истинная красота и добродетель очень редко соединяются в одном человеке, и не остается ничего другого, как собирать прелестную женственность по кусочкам».
НЕРВНЫЕ МАМЫ
Иногда не нужно большое значение придавать словам. Грязные слова ведь можно смыть чистыми поступками.
Вот два примера. Я сейчас приведу слова двух мам. Первая — моя дальняя родственница, она очень любит свою дочь и сейчас активно занимается любимым внуком. Вторая — мама моей первой девушки, тоже очень любящая свою дочь. Но — что поделать! — эти мамы — натуры неуравновешенные…
Первая (будила дочь в школу):
— Да сколько раз тебе говорить: вставай, вставай, вставай! Еще раз говорю — вставай, умывайся! А то я сейчас твою морду в кровь разобью, будешь кровью умываться!
Второй случай:
«Я хочу, чтобы ты поскорей сдохла, лежала в могиле и чтоб тебя черви ели!»
На всякий случай повторяю: это мамы, без памяти любящие своих дочерей. Но — что поделать — нервы, нервы…
В ЗАЩИТУ ОТЦА
Юрий Андреевич Жданов, ушедший от нас в 2006 году, — в Ростове-на-Дону личность очень известная: член-корреспондент РАН, Председатель Совета Северо-Кавказского научного центра высшей школы, сын того самого А. А. Жданова, зять Сталина, человек разносторонний… И никакой важности: улыбчивый, скромный в поведении. Ну и убежденный марксист-ленинист (это между делом).
О своем отце Юрий Андреевич пишет как о разносторонне образованном человеке; в частности, что он «не был противником новаторства в музыке. Он, однако, полагал, что новое должно быть лучше старого. Лица, ныне нападающие на отца, односторонне выхватывают отдельные факты и не хотят брать их в совокупности. Да, отец критиковал некоторые стороны творчества Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна. Но вот список Государственных премий за 1946 год (отец готовил проект этого решения): Д. Шостакович, А. Хачатурян, Н. Мясковский (две премии за год!!!), Прокофьев (три премии в один год!!!)».
«Воспитанный на музыке Глинки, он был инициатором восстановления оперы «Иван Сусанин» на сцене Большого театра».
«За 1946–1948 годы при прямом, непосредственном участии А. Жданова получили высшую государственную премию писатели А. Толстой, И. Эренбург, Б. Лавренёв, Б. Полевой, А. Сурков, К. Симонов, В. Каверин («Два капитана»), Э. Казакевич («Звезда»), Вера Панова, Турсун-заде, О. Гончар, Микола Бажан; художники А. Пластов, Д. Налбандян, С. Герасимов, Г. Верейский, А. Дейнека; скульптор В. Мухина; в музыке Р. Глиэр, Д. Шостакович, С. Прокофьев, Т. Хренников, Д. Кабалевский, Б. Мокроусов, А. Гольденвейзер, Эрнесакс, Кара Караев, М. Блантер, Лятошинский, Л. Книппер, В. Соловьёв-Седой; дирижеры Е. Мравинский, С. Самосуд, Б. Хайкин; актеры В. Турчанинова, Н. Хмелёв, А. Тарасова, Е. Гоголева, И. Москвин, М. Царёв, М. Жаров, М. Ладынина, Ф. Раневская, Н. Штраух, Н. Охлопоков, Л. Свердлин, А. Бучма, Т. Макарова, Б. Чирков, Р. Симонов, И. Набатов, Н. Ужвий; мастера балета — Г. Уланова, О. Лепешинская, В. Чабукиани, А. С. Мессерер; руководитель ансамбля танца И. Моисеев; деятели кино С. Эйзенштейн, И. Пырьев, Роман Кармен, М. Ромм; певцы А. Пирогов, И. Козловский, М. Рейзен. Тут и русские и украинцы, и грузины и евреи, и армяне и азербайджанцы.
Талантливого художника А. Лактионова А. А. Жданов буквально «открыл» под лестницей на выставке, где была помещена его картина «Письмо с фронта». Результат — Госпремия».
«А. Жданов не был «гонителем» ни интеллигенции в целом, ни деятелей культуры, литературы и искусства в частности. Фактически хулители Жданова инкриминируют ему доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград», в первую очередь критику Зощенко и Ахматовой.
В. Каверин связывает эти события, так же как и все идеологические решения ЦК послевоенных лет, со стремлением руководства страны закрутить политические гайки. <…>
Только-только А. Жданов вышел из горнила блокадных дней. Вновь надо ковать «героическое сознание» народа. И вдруг — в ленинградском журнале «Звезда» появляется рассказ Зощенко «Приключение обезьяны», где от имени животного сказано: «В клетке спокойнее дышится. Непременно вернусь в зоосад при первой возможности». Отсюда — резкость, импульсивность, даже грубость критической реакции».
СВОИ ЛЮДИ
Из провинциальных хроник (переписка с главным редактором журнала):
«Дорогой Щ. Щ.!
Предлагаю Вам стихи талантливого автора, с которой нас связывают трогательные отношения. Может быть, по этой причине я смотрю на ее стихотворные опыты добрыми, но несколько замутненными глазами? Посмотрите вы — тоже добрыми, но незамутненными. Если тексты вызовут отторжение — никаких претензий с моей стороны».
«Дорогой Э., трогательные отношения — это лучшая рекомендация. Напечатаем. Необходимо добавить справочку об авторе».
«Спасибо! Ответ расстрогал, Достоин Редактора и Человека!»
«Я рад. Чтобы несколько приглушить торжественность: «растрогал» все ж таки с одним «с», а то с меня стружка зашуршит».
ОБОРОТНИ
— Часто включаю на кухне радио — а там рекламируют новинки лекарственных препаратов. Ведется долгая беседа с врачом, он рассказывает обо всех их прелестях, гарантируется решение всех проблем с тем или иным заболеванием. Неужели действительно эти препараты кардинально решает проблемы со здоровьем?
— Я тебе скажу так — как доктор с тридцатилетним стажем: если реклама длится больше одной минуты — все то, что рекламируется, фуфло. За эфир ведь нужно немалые деньги платить. К медицине эти средства не имеют никакого отношения. И вовсе не с докторами там беседуют — нанимают людей, которые под видом добрых, беспокойных врачей доходчиво объясняют, в чем польза препарата и убеждают, что их обязательно нужно купить. Это всего лишь нейролингвистическое программирование, которое проводится с целью убедить людей купить за немалые деньги всякую дрянь. А что в этой дряни? — вкусовые добавки. Толку с них никакого — дай бог чтоб не навредили…
САДОВАЯ ЭЛЕГИЯ
Нельзя все-таки циклиться на убеждении — «не люблю этого автора»! Спасибо критику Лиле Панн, она процитировала в Фейсбуке стихотворение Бориса Херсонского, по ее словам — «изумительное» и настраивающие ее «оптику и слух перед отбытием в Одессу, где не была вечность». И вдруг я согласился с ней: «Хорошее стихотворение»… В нем — то, что я у Херсонского замечал: неизбывное напряжение мысли, какая-то неуютная тягучесть интонации, особая вибрация негромкого глуховатого голоса, словно бы утомляющего слух — но не успевающая утомить: стихотворение короткое. А может — томящего? — Мысль не летит, не парит, ее движение изначально замедленно и способно с течением речи лишь утяжеляться; и — более того! — представляется мне, что будто бродя по саду, о котором пишет Херсонский, в конце концов невозможно не присесть на скамью, поскольку бормотать эти стихи на ходу, кажется, нельзя — а добормотать нужно, — добормотать последнюю строфу, которая от некоторой невнятности высказывания становится в этом стихотворении самой печальной, — остро-печальной:
И не то, чтобы я не любил этот сад,
льва и львицу из бронзы зеленой,
и не то, чтоб томил меня стрекот цикад
среди летней листвы опаленной.
И не то чтобы я позабыл навсегда,
где родился, где жил, и о том, где
из фонтана узорного брызжет вода
и оркестрик играет в ротонде.
И не то чтобы лица толпы горожан
Изменились — черты, выраженья,
хоть они изменились, и старый платан
потерпел, как корабль, крушенье.
И не то чтоб не видел я снов наяву,
хоть и вижу, все чаще, все те же,
и не то что я здесь не живу, хоть живу,
но бываю все реже и реже.
«Эмилю я совсем-совсем не нравлюсь: на всех не угодишь. Хоть я и стараюсь» — однажды откликнулся Борис Херсонский. Как-то грустно это: «совсем-совсем». Вовсе нет. И я вот думаю сейчас, что надо говорить о хорошем. Не только о том, что меня смущает — ведь то, что не нравится, может заслонить собой все остальное. А это несправедливо. Возможно, об этом я еще поговорю.
НАЧАЛО ЖИЗНИ
— Ага, заинтересовался?! Но я должна тебя разочаровать: она уже замужем…
— И что? Ты хочешь этим сказать, что теперь в ее жизни все кончено?
— Ну… не знаю… Судя по твоему вопросу — наверное, только начинается…
ПОДАРКИ ДОМОЙ
Листал «Донские епархиальные ведомости»; в выпуске от 1 сентября 1884 года — любопытная запись о «высокой» порядочности и цельности натур казаков (речь об одной из станиц на Северском Донце):
«Население отличается преданностию церкви, Царю и отечеству. Казаки гордятся своим званием. Да и как им не гордиться званием своим? В то время, когда миллионы русских людей были в полном распоряжении господ, казаки пользовались полною свободою и отстаивали свободу других. Казаки гостеприимны и довольно честны. Не было, например, случая, чтобы воровали хлеб с полей, земледельческие орудия, скот, находящийся на базах за станицею. В станице не в обычае даже на ночь запирать хаты. Но на сколько казаки честны дома, на столько не чисты на руку, говорят знающие люди, во время походов. Причину этого объясняют тем, что казаку совестно придти домой с пустыми руками».
ИНТЕРЕСНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ
Иронические замечания забытого ныне автора развлекательных книг Эжена Сю: он говорил о политике («нужна или республика, которой правят анархисты, или монархия, где правят республиканцы»), а я подумал о том, что почти каждый человек мечтает отгородить себе кусочек жизни, которая есть Всецелость, и страдает от того, что это сделать невозможно. Я — о раздробленном сознании подумал, об абсолютном неприятии человеком того, что ему не близко.
«Я заметил, что двадцатичетырехчасовые сутки состоят из дня и ночи. То есть из противоположностей. День, как бы он ни был прекрасен, один, без ночи, причинял бы большие неудобства. То же самое было бы с ночью без дня. И еще я заметил — видите, я дошел до потопа, — что для появления на свет ребенка необходимы мужчина и женщина, особенно женщина. Опять-таки две противоположности, которые могут иногда гармонично сочетаться.
И вот еще что я замечал: чтобы хорошему делу сладиться, нужен один дурак и один умный. Мне говорили — кажется, это был Берлиоз, потому что Мейербер на меня вечно дуется, — что два диссонанса всегда создают гармонию. Безупречный аккорд состоит из терции, квинты и октавы — таинственная закономерность, которую каббалисты применяли и к любви. Уверяют даже, будто существует гамма цветов. Одним словом, все, что долговечно, все, что доставляет радость, соткано из противоположностей».
МАКСИМАЛЬНО НЕНУЖНЫЕ
Первая моя публикация прошла в раннестуденческие годы в ростовской газете «Комсомолец», в «молодежном» выпуске. Статья рассказывала об увлекательной летней практике.
Тот материал я принес в редакцию; в кабинете сидел доброжелательный, большой мужчина с седеющей гривой и большим носом — многоопытный газетчик. Он просмотрел рукопись и сразу же сделал несколько замечаний. Вот когда я уловил, что такое штампы и как глупо ими пользоваться!
Иногда я его встречаю и напоминаю два момента, по которым он высказался, Конечно, он не помнит того случая. Но я всегда выражаю ему огромную признательность. Действительно: не писатель, не поэт. Просто — газетчик, насквозь газетчик…
А моменты были такие: «Ты написал: «в стенах университета». Ты слышал, чтобы люди так говорили? Убери «стены», напиши просто: «в университете». Следующее у тебя: «является». Перестрой предложение, убери “является“, этого слова надо мак-си-мально избегать!»
Вот так, газетчик преподал пацану урок — так и въелось это в меня…
ПРОВЕРКА НА ОЩУЩЕНИЕ
Под впечатлением от слов поэта с небольшим талантом — «О моих стихах не надо говорить, я знаю себе цену» — вспомнил Маршака. Самуила Яковлевича часто одолевали сомнения: какой вариант строки (строфы) лучше? Не в силах определиться, звонил знакомым. Спрашивал и у первых попавшихся — даже у школьников. Ему мало было того, что строка хорошо звучит — он интересовался, какова она «по ощущению».
Но на самом деле он только делал вид, что советуется. Поскольку неизменно сочинял третий вариант.
О СЕЛЕДКАХ
Есть у нас один писатель-любитель, который не раз давал мне на прочтение свои произведения еще в рукописях (для замечаний). Сколько я ни говорил об основном его недостатке — о стремлении разжевывать очевидное, комментировать поступки своих персонажей, — никакого результата. Он продолжал разжевывать и комментировать.
Недавно я узнал, какая присказка была на этот счет у Горького. Она очень точна, эта присказка: «Не солите селедку, никто есть не будет!»
И точно: читая то, что разжевывается, ничего кроме неловкости и досады не испытываешь, хочется бросить…
ПРОВЕРЕНО НА ОПЫТЕ
Не знаю, как в других областных городах, но в нашем поэты, которые пишут более или менее прилично, — пишут длинно. Однажды в одном из «толстых» журналов, в рубрике, где обозреваются книжные новинки, я прочел про ростовчан: писать длинно — это, видимо, местная аномалия.
Я, конечно, поперевидал много поэтических сборников, изданных в Ростове; иногда мысленно восклицал: нет на них Багрицкого! Тот (по словам Евгения Долматовского) поступал просто: у приходившего к нему молодого поэта сразу, не читая, вычеркивал первую строфу — и последнюю! И объяснял: я знаю, что вы обязательно начинаете не с главного — издалека; а потом уж — думаете, что не все сказали, и добавляете лишнее.
Опыт есть опыт… А вот, если берусь читать, — читаю и первую, и последнюю. И чаще всего убеждаюсь, что Багрицкий прав.
ВЗГЛЯД В ДУШУ
Листаю последнюю прижизненную книгу Татьяны Бек — «До свиданья, алфавит», в которой собраны в основном ее интервью. В беседе с Бек Нина Горланова говорит сначала о прижимистости Бунина, а потом — о том, что даже в преклонном возрасте человек может кардинально меняться:
«Но когда получил Нобелевскую премию — ему писали незнакомые люди: «Помогите!» И он премию раздавал направо и налево, хотя можно было положить ее под проценты. Можно было на нее долго жить и не умирать от нищеты. Но Бунин под конец не стал прижиматься. То есть преображение возможно всегда».
А до этого вывода Горланова пересказывала Маршака, — я у Маршака этого не читал, но где-то слышал и раньше. А вчера открыл книгу рассказов о писателях, размышлений о литературе, автор — Василий Субботин.
У него так:
«Рассказы Маршака о Чехове.
Однажды Чехов и Бунин взяли извозчика и поехали к морю. Бунин стал бросать камушки в море.
— Какая прозрачная вода, — сказал он, — каждый камушек виден. А вот душа человеческая совсем другое дело. Попробуйте, например, угадать, о чем я сейчас думаю.
Чехов ответил:
— Вы думаете сейчас о том, кто будет расплачиваться за извозчика.
Он любил все ставить на землю».
КАК СДЕЛАТЬ БАБЬЕ ЛЕТО
Мне пишут: в Вологде — снег. В Вятке — снег… Нет, на Юге снега еще нет, но и обычной осени, которая радует во второй половине сентября — начале октября — тоже нет. Неужели не дождемся бабьего лета?
А если его и не будет, как выйти из положения? Да открыть, например, ценимого мной негромкого поэта Игоря Шкляревского — и повеет бабьим летом:
Уже в полях летает паутина,
уже твоя любимая долина
похожа на огромные часы,
тень от единственной сосны
вращается, душе напоминая,
что за лесами стужа ледяная!
Уже костер на берегу потух,
как будто рой перелетает к улью
и медленно бредет в село пастух,
измученный вселенскою лазурью.
Летят с березы листья на паром,
и ты, спеша к последнему парому,
уступишь стаду пыльную дорогу,
и вдруг оно обдаст тебя теплом…
ПРИНИМАЯСЬ ЗА ДЕЛО…
Банальность «Принимаясь за дело, соберись с духом», которую глубокомысленно изрек Козьма Прутков, — плохая банальность. Вовсе не надо собираться с духом. То есть не надо бессмысленно оттягивать время. Надо приниматься за дело прямо сейчас!
Бывает так: трудно делать, но еще труднее — не делать. Сознавать, что ничего не делается.
Кого я в этом убеждаю? Самого себя…
ЛОЖНЫЙ ТОЛСТОЙ
Все время попадаются на глаза исторические материалы, в которых факты заваливают саму жизнь. Читать невозможно — текст мертвый. Зачем мне правда мертвого текста?
Человек, работающий в документальном кино, однажды признался, что был сильно разочарован обликом Льва Толстого — мелькавшего, суетившегося в кадрах кинохроники старика с бородой. Стал думать: в чем дело? — только ли в устаревшем методе съемки? Пришел к выводу: дело в том, что режиссера интересовала именно хроникальность работы, но не проникновение во внутренний мир человека. И, несмотря на бесценность, правдивость документа, — большей лжи о Толстом и придумать трудно.
Документ не равен факту, не равен жизни, он — всего лишь информация о факте, схема жизни. Но не жизнь.
МАСТЕРСТВО
— Я за долгие годы своей работы в документальном кино фальшь научился распознавать сразу. Стараюсь неискренних людей в кадры не пускать. Бывает так: снимаю, человек говорит, говорит, и вдруг чувствую — неискренность пошла, даже просто — едва заметно промелькнула: и все, не верю больше… Думаю — нет, так не пойдет, этот сюжет отменим.
— Но я смотрел как-то ваш репортаж, выступал там один наш культурный деятель, так у него неискренность в каждом слове проглядывала, видно же было по лицу — врет, все врет!
— Э-э, дорогой мой, тут совсем другой расклад! В чем заключается наше искусство? Если мы хотим показать честного человека, но этот честный вдруг начинает вызывать сомнения, мы материал бракуем. А если вынуждены показывать лицемера, — понимаешь, ведь с известными лицами говорить приходится так или иначе, — нам нужно суметь так его раскрыть, чтобы зритель наверняка понял: все обман, нельзя ему верить. Вот со вторым случаем ты и столкнулся. Значит, репортаж удался.
ПОРТРЕТ — ДЕЛО ТОНКОЕ
Дочитал мемуары Аркадия Райкина. В частности, он пишет о том, что дружил и с Утёсовым, и со Львом Кассилем, но не тот, ни другой сдружиться желания не имели.
Почему? По-моему, у автора очень интересное (хотя и очевидное) наблюдение. Понятно, все люди — разные, но можно и подробнее взглянуть на дело:
«Нам часто бывает невдомек, что в общении с одним человеком мы раскрываемся совсем не так, как с другим. Ведь даже при самом искреннем расположении и к одному, и к другому мы «пристраиваемся» к ним — невольно! — по-разному. Так же, как и они — к нам. Ибо настоящее, глубокое общение есть не только обоюдная откровенность, но и обоюдный добровольный компромисс.
У меня было много друзей, верных и преданных. Отношения с каждым из них в отдельности не охватили всех сторон моей натуры. Человек уж так устроен, что не может быть исчерпан, предельно выражен в отношениях с каким-то одним человеком. Объективный портрет каждого из нас создается только в отношениях со многими людьми».
Ну вот, а иногда мы наивно воображаем, что знаем иного человека как облупленного…
ФОТОГРАФИИ СМОТКУНОВСКОГО
Получил письмо от писателя Владимира Графского (проживающего в Нью-Йорке).
«Я тогда был мальчишкой. Пришел в ателье получать свои фотки на студенческий билет. Взял не глядя, вышел, прошел метров двадцать, смотрю — не мое лицо. Возвращаюсь. — Да, — говорят, — тогда ваши вот по этому адресу, это рядом.
Иду. Действительно, рядом. Нажимаю кнопку. Дверь открывает Иннокентий Смоктуновский. — Вам, — говорю, — по ошибке дали мои фотографии, а мне — ваши…
— Какие фотографии? — возмущается. Объясняю еще раз, а сам чувствую — опять ничего не понимает. Берет у меня из рук свои и удивляется — откуда это у вас? Снова объясняю, но уже с подозрением. Наконец разобрались. Актер благодарит меня, забирает фотки и хлопает дверью. Снова нажимаю кнопку. — А где мои? — спрашиваю. — Откуда я знаю! — отвечает. — Да вы что? Меня в институт не пустят… — Хорошо-хорошо, — успокаивает и дает мне 25 рублей. — За эти деньги вам все срочно сделают. И действительно, через пару часов рублей за пять я получил свою физомордию, а вечером, накупив на сдачу портвейна, убеждал друзей, что сегодня нас угощает сам Смоктуновский. Вспоминая это, всегда было интересно, куда этот чудак наклеил мои фотокарточки? А когда впервые увидел его на сцене, обалдел… Два разных человека, да каких разных… Это, братцы, то, чем природа нас балует редко».
ПО-РОСТОВСКИ
Редакционной коллегией — по случаю выхода очередного номера журнала «Ковчег» — направились в кафе «Золотой колос» на Большой Садовой. На часах — время бежит к полуночи. По пути тоненькая, очень милая девушка (платье — несмотря на острую прохладу — с коротким рукавом; сапожки, дорогая легкая шубка; слегка навеселе), умело соединив концы длинной декоративной ленты в кольцо на левом рукаве моей куртки, неожиданно вручила мне два ярко-синих пятиконечных шарика.
С трудом вписываюсь в узкий проход кафе (шарики все рвутся ввысь). Находим свободный стол, все, кроме меня, снимают верхнюю одежду, вешают на спинки стульев. Передо мной вырастает стройная женщина лет немного за пятьдесят: «Давайте шарики!» Снимает кольцо с рукава, я освобождаюсь от куртки, получаю шарики обратно; кто эта женщина: обслуживающий персонал? Нет, обычная посетительница, возвращается к своему хмельному, многолюдному застолью. Какая внимательная, однако!
По соседству с нами — девушка и два парня; один из них, увалень с бесцеремонными манерами, крепко пьян и все время норовит встать, словно желая вступить в беседу с любым попавшимся на глаза посетителем, — наглую, агрессивную? О нет, подошел и к нам: «Ребята, что для вас сделать? Давайте станцую, что ли, чтобы вам веселее было?» — «Нет, спасибо, — говорим, — мы по-дружески побеседуем» — «А то я всегда к вашим услугам! Буду нужен — свистните!» — «Обещаем!» Сидим, общаемся; а рядом тем временем все маячит еще один посетитель лет тридцати, с доброй и даже обаятельной физиономией из советского фильма 30-х годов о рабочем классе. Он очень переживал, всего ли нам хватает? «Может, водки? коньяку? еще мороженого? — это я мигом, я угощаю, все будет! у тебя ведь что, день рождения?» (это ко мне, при взгляде на шарики).
Ребята прощались с нами, будто мы их закадычные друзья. Домой я добирался с шариками — зрелище, конечно, не рядовое…
«А что? У нас так принято: заходишь в какую-нибудь демократичную культурную забегаловку — если есть возможность, незнакомые люди тебе внимание оказывают», — совсем не удивился моему рассказу знаток ростовских заведений. Вот оно как: я совсем не знаю ростовских ночных заведений… Неужели у нас в городе такие широкие, дружественные натуры?
СКУЧНЫЕ РЕБЯТА
У покойного Николая Павловича Колесникова, доктора филологических наук, профессора Ростовского университета, много лет назад вышел словарь «Поле русской брани» — результат многолетних исследований русской ненормативной лексики, где приведены неисчислимые примеры ее использования.
Недавно услышал от двух бывших студентов филологического факультета анекдотическую историю. Они стояли в вестибюле факультета и беседовали, время от времени перемежая свою речь непечатными словами. И вдруг, обернувшись, увидели: за их спиной — Николай Павлович с грустной укоризной в глазах. Смутились. Николай Павлович пригласил их зайти в аудиторию («будет мораль читать», — подумали ребята).
Так и случилось. Добрейший бородач мягко произнес примерно такое:
— Как вам не стыдно! Вы же студенты филфака! Зачем вы сюда поступали? Чтобы вот так стоять и ругаться? Мне стыдно за вас! Это же неприлично в высшей степени. Вы производите впечатление темных, примитивных людей, невыносимо скучных в однообразии своего скудного словарного запаса. Я вот сколько стоял рядом в надежде хоть что-то новенькое услышать, — но слышу все то же самое. Так ругаются в глухой деревне безграмотные алкоголики. И не надоело? Вы что, только с гор спустились? С дерева слезли? Тоска берет: каждое ваше обсценное вкрапление — а у вас всего лишь два варианта, в самом лучшем случае три, — так вот, каждое наводит тоску и досаду своей фатальной предсказуемостью. Сгораю со стыда: и это — мои студенты?
Николай Павлович извлек из ящика стола «Поле русской брани», протянул провинившимся:
— Даю на неделю. Осваивайте. Совершенствуйтесь. Расширяйте словарь! Зря я, что ли, эту книгу писал?
…К слову сказать, сам Колесников эти слова не употреблял. Он просто был предан филологии.
ПУТЫ
А ведь автоматизм у меня все еще срабатывает; об ином человеке думаю: «Какой тяжелый в общении! так и жди — негатив попрет», — прежде чем приходит в голову все разрешающее: «Как ему трудно с самим собой, в путах своего характера!» Поэтому на многое смотрю сквозь пальцы. Кто-то называет это равнодушием…
БОЖЕСТВЕННЫЙ ДАР
Местный стихотворец подарил свой поэтический сборник другому местному стихотворцу. Последний хвастается перед знакомым литератором: прочтите дарственную надпись, это предмет моей гордости!
На титульном листе, слегка наискосок, торопливым почерком нацарапано:
«С глубоким уважением!
Юрию, поэту от Бога».
И роспись с закорючкой.
Брови литератора недоуменно приподнимаются:
— Какой-то уж очень корявый почерк у Бога…