Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2020
Леон ВАЙНСТАЙН
Режиссер, прозаик. Родился в Ленинграде в 1949 году. Учился в институте киноинженеров, в Театральном, в Институте культуры. Ставил спектакли, снимал фильмы, работал ассистентом Алексея Германа на съемках фильма «Проверка на дорогах». Эмигрировал в 1973 году в Израиль, где организовал театр для детей и юношества, которым руководил пять лет. Прозу публиковал в журналах «Нева» и «Зинзивер». В настоящее время проживает в США.
ВЕШАЛКА
«Язык мой — враг мой…
особенно если он английский»
Впервые в жизни я заговорил по-английски на втором этаже знаменитого магазина «Мейсис» на 34-й улице великого города Нью-Йорка. За что чуть не угодил в участок. Вот как это произошло.
В течение четырех лет у меня не было ни одного дня отпуска. Мой близкий друг переехал из Израиля в США и звал меня погостить у него. Грех было не воспользоваться возможностью, и, поскольку дела позволяли, я устроил себе полу-отпуск, полу-командировку и отправился на месяц в Нью-Йорк.
Друг встретил меня в аэропорту, накормил в китайском ресторане, а потом (уже глубокой нью-йоркской ночью) завез в свою квартиру в нижней части Манхэттена. Завел в комнату, где стояла кровать, письменный стол и телевизор, и сказал: «Ложись спать. У тебя от перемены времени в голове каша. Спи сколько угодно, пока не придешь в себя. Когда встанешь, в холодильнике — еда, душ — в следующую дверь по коридору, затем туалет, затем моя спальня — не перепутай, а чтобы включить телевизор, не надо вставать с постели». И он вручил мне ящик с клавишами, от которого к телевизору шел длинный черный провод. Дело было в одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году.
Я лег. Спать не хотелось. Хотелось смотреть американское коммерческое телевидение, о котором, живя в Израиле, я знал только понаслышке. Знал, что есть куча каналов (некоторые говорили, что сто), что «крутят» по ним невероятно много кинофильмов, спорта, мультяшек и новостей, а если повезет, можно найти и голых женщин. Я стал искать.
На тот момент мои знания английского ограничивались фразами «Меня зовут», «Сколько стоит?» и «Где остановка автобуса номер пять?» Подумав, я мог, конечно, составить еще несколько фраз, так как непрерывно, в течение многих лет меня учили английскому языку в школе. Но понимать то, что говорят (да еще по телевизору) выпаливающие сотни слов в минуту аборигены, я не мог совершенно. Поэтому, да еще по причине того, что не хотел мешать спать семье своего друга, я выключил звук и стал одно за другим просматривать то, что показывают по ночному американскому телевизору.
На одной программе группа бритых и лысых людей мыла какой-то автомобиль. На другой более волосатая группа жгла многоэтажное здание. На третьей что-то проповедовали. Опять жгли, опять проповедовали. Наконец, я увидел знакомое лицо — Джон Уэйн. Я решил посмотреть на Джона Уэйна и несколько минут получал удовольствие от его мужественной походки, жестикуляции, поворотов головы и рук, снимающих обязательное ружье. Как вдруг… фильм с Джоном Уэйном прервали! И на экране возник диктор!
Он смотрел прямо на меня, шевелил губами, совершенно очевидно говорил что-то очень серьезное и очень важное. А за спиной у него развевался государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик…
И тут меня охватил ужас! Я подумал: «Если фильм с Джоном Уэйном прервали посреди ночи, значит, произошло что-то чрезвычайно важное! И это важное имеет какое-то отношение к Советскому Союзу, иначе — почему на экране, за спиной диктора, было изображение советского флага?! Что это может быть?!» — лихорадочно соображал я. И тут до меня дошло. Это могло быть только одно! Только из-за «этого» американское правительство приняло бы решение прервать (посреди ночи!) фильм с Джоном Уэйном. «Это» абсолютно точно была война! И мне стало совершенно ясно, что мы доживаем последние минуты, так как на американские города уже неслись смертоносные ядерные ракеты Варшавского пакта…
С воплем «Война! Скорее! Сейчас мы все умрем!» — я влетел сначала в туалет (естественно, перепутав двери), потом к гостившей у друга теще, а затем уже к нему, моему другу, разбудив его жену и двоих детей.
Когда я привел их всех в отведенную мне комнату, на экране телевизора десяток юных и нежных девушек танцевали канкан, высоко и задорно задирая ноги. «Спи спокойно, — сказал мой друг, — Ты просто никогда не видел коммерческого телевидения. Оно еще страшнее, чем атомная бомба, но орать об этом ночью не принято». И мы пошли спать.
После этого я три недели не отходил от экрана телевизора. Я смотрел все ковбойские фильмы, телемосты, ночные новости, сплетни из Голливуда, политические комментарии, но особенно «Миссион Импоссибл» («Невыполненное задание»), так как многое в этой передаче понимал. Сдвоенный ежедневный показ этой серийной программы начинался в моем телевизоре в полночь, и я мог во время рекламы переключаться на голых девушек (на еще одну программу, где мне было почти все ясно).
Друзья мои после того ночного происшествия опекали меня, и куда бы я ни ходил, кто-то обязательно шел со мной рядом и с улыбкой помогал моему общению с аборигенами. Через некоторое время мне это надоело, и я поставил своей целью хоть раз перед отъездом совершить самостоятельную вылазку и поговорить по-английски без переводчика.
Я решил, что мой поход должен преследовать какую-то цель, которую я, хоть убей, но должен буду выполнить. После недолгого размышления я нашел такую цель — мне нужны были вешалки (о чем я из врожденной скромности никому не сказал), и они-то и должны были стать первым важным испытанием моего английского, тщательно изучаемого по двум упомянутым выше телепередачам.
Я выскользнул на улицу, решив, что покупать вешалки пойду на 34-ю улицу в знаменитый на весь мир магазин «Мейсис». Проблема заключалась в том, что я не знал: как по-английски будет «вешалка». Со школьной скамьи я помнил, что если к слову «work» (работа) прибавить окончание «er», то получится «рабочий». И если к слову «drive» (вести автомобиль) прибавить «er», то получится «водитель». Из новоприобретенных знаний я выудил слово «hook» (вешать) и понял, что простым добавлением уже упомянутого окончания добьюсь желаемого результата.
Немного волнуясь, я добрался до «Мейсис», поднялся в поисках вешалок на второй этаж, но не нашел и решил обратиться к кому-нибудь из работников универмага за помощью. На глаза мне попалась милая, седая, лет под шестьдесят, миниатюрная продавщица, с доброй улыбкой объяснявшая что-то пожилой чете японских туристов. Как только они удалились, я оказался рядом, подошел поближе и тихим доверительным шепотом произнес: «Я бы очень хотел найти где-нибудь hook-er. Можешь помочь?»
Любезное выражение на лице продавщицы сменилось недоумевающим, и она немного ошарашенно пискнула: «Что?!».
Теперь я должен кое-что объяснить: несмотря на то, что «hook» — это «вешать», «hooker» означает не «вешалка», а «проститутка». А вешалка строится на базе слова «hang», что тоже означает «вешать» и звучит по-английски как «hanger».
Все дальнейшее я постараюсь пересказать по-русски, но как можно ближе к оригиналу:
Я: Мне бы хотелось достать где-нибудь одну или две проститутки.
Она: Уходите!
Я: Почему? Мне очень нужны проститутки! Где они?
Она: Немедленно уходите! Я позову полицию!
Я: Но я только что видел мужчину, выходящего из этого магазина с проституткой. Я тоже хочу! Мне нужны две или три. Я возьму больше, если есть скидка.
Она: О! Мне плохо! Как Вы смеете!
Я: В чем дело! В конце концов, человек просто хочет проституток! У меня есть деньги. Это не Советский Союз! Если кто-то хочет проститутку, он имеет право за свои деньги получить то, что он хочет! Где менеджер?!
Последние две фразы я произнес на повышенных тонах. Вокруг нас немедленно образовалась небольшая группа из латинских и африканских мужчин. Один из них показал мне большой палец, а другой показал указательный, скабрезно подмигнул и покачал бедрами вперед-назад, как при половом сношении. Я не понял, какое все это имеет отношение к вешалкам, и решил уйти. Но не успел, так как кто-то вызвал охрану.
Продавщица, опять что-то пискнув, прорвалась сквозь круг зевак и с воплями помчалась по коридору в сторону мужского туалета. Я стал отступать и уперся спиной в стену. Охранники зашли с флангов. Двое пожилых гомосексуалистов предложили свою помощь. На всякий случай я отказался.
«Хочу проститутку», — уже менее уверенно и очень тихо сказал я.
«Секундочку!» — громко и отчетливо произнес неизвестно откуда появившийся пожилой человек в нарукавниках. Тут же все остановилось. За спиной пожилого замаячила продавщица.
«Польский?» — строго спросил меня пожилой. «Но», — ответил я неизвестно на каком языке. «Русский?» — опять спросил пожилой. «Си», — сказал я почему-то и громко икнул. «Русский еврейский», — констатировал пожилой, а затем, ткнув себе в грудь, сказал: «Польский еврейский» и строго оглядел затихших присутствующих. «По-русски не говорю. Не люблю», — добавил он, после чего гомосексуалисты одновременно потянули носом воздух и, повернувшись на высоких кованых каблуках, зашагали прочь. Все остальные задумчиво проводили их взглядами.
«Что хочешь?» — спросил по-английски польский-еврейский. Подумав, я решил промолчать и опять громко икнул. «Не стесняйся, говори!» Я набрал воздуха в легкие и громко произнес слово, которое, как я понял, было причиной всех моих неприятностей. «Хук-эр». Толпа громко выдохнула.
Польский-еврейский долго смотрел на меня польско-еврейскими глазами, потом поднял их на потолок и некоторое время смотрел туда. После чего сделал неизбежный вывод: «Русский хочет вешалка!» Он произнес это по-русски и повторил на английском для толпы.
Так закончился мой первый самостоятельный нью-йоркский поход. Назавтра в прессе сообщили, что на границе Израиля и Ливана бои. Началась Ливанская, не принесшая славы израильскому оружию, операция. Мой полк подпадал под немедленный призыв, и я вылетел первым же рейсом в Тель-Авив. Вешалок я так и не купил, зато в самолете познакомился с двумя проститутками.
КАК БЫСТРО ОНИ ВЫРАСТАЮТ
Когда старшей дочери исполнилось девятнадцать, у нас дома все чаще стал появляться молчаливый молодой человек, немедленно прозванный младшей дочерью «женишок». «Типун тебе на язык», — сказала жена, и хотя она ничего не имела в виду, у младшей на языке вскоре выскочил типун, он же в просторечии прыщ.
Однажды вечером я сидел в столовой, читал газету и наслаждался запахом готовящегося жаркого. Когда-нибудь я напишу поэму о кулинарных талантах моей жены, но пока просто ограничусь утверждением, что пахло вкусно, и я с удовольствием ждал начала ужина. Так вот, читал я газету и вдруг почувствовал, что кто-то на меня смотрит. Подняв глаза, я обнаружил, что посреди комнаты, взявшись за руки и бессмысленно улыбаясь, таращатся в мою сторону старшая дочь и женишок. Я тоже некоторое время поулыбался им и снова уткнулся в газету, уверенный, что сейчас будут просить деньги. Через некоторое время я услышал полу-стон, полу-вздох, в котором можно было различить и счастье, и истому, и усладу, и негу, и желание немедленно сделать экстренное сообщение. Я немного забеспокоился и поднял голову.
Молодые покачали сцепленными руками, потом дочь, глядя на меня абсолютно бессмысленным взором, произнесла (я бы сказал даже: пропела): «Папа, мы любим друг друга». Я подождал, но, так как продолжения не последовало, с чувством произнес: «Я очень рад», и снова уткнулся в рассказ о том, как китайцы воруют у американцев технологии, а затем продают в США товары, произведенные на основании этих технологий, причем изготовленные политическими заключенными, сидящими в китайских концентрационных лагерях.
«Мы любим друг друга», — через некоторое время повторила дочь, и они снова покачали сцепленными руками, а потом снова замерли. Жених был на год старше, но явно не умнее. «Великолепно! Потрясающе! Сногсшибательно! — вложив как можно больше чувства, сказал я, — Выясни у мамы, когда будет готово жаркое».
«О!» — сказала дочь, и, глядя на меня лучистым взором, произнесла: «Мы хотим быть вместе». Жених при этом молчал, как рыба об лед. «Класс, — сказал я, — По-моему, вам надо рассказать об этом всему свету. Пусть все знают. Кстати: кажется, я просил тебя что-то узнать у мамы».
На лице дочери впервые появилось выражение некой неудовлетворенности, даже досады: «Мы любим друг друга!» — в очередной раз повторила она, и они снова покачали руками. Из коридора появилась младшая и замерла, изучая обстановку. Я постарался объясниться: «Я очень за вас рад. Это здорово, когда люди любят друг друга. Очень, очень, очень здорово и великолепно! Что-нибудь еще?» Не готовые к этому вопросу, дети замерли.
Жена позвала младшую, и вместе они ловко накрыли на стол, внесли с кухни долгожданное жаркое, поставили бокалы и бутылку вина. По марке вина я понял, что на кухне жене уже успели шепнуть на ушко о происходящем. Посреди всей этой суеты пара влюбленных, замерев и не двигаясь с места, переваривала мой вопрос. Наконец, жених решился и произнес замогильным голосом: «Мы поженимся». В глазах у него появилось понятное мне выражение тоски и загнанности. Наверное, он думал, что делает нам что-то очень приятное, как бы говоря: «Я настоящий мужчина, и хотя я не хочу ни на ком жениться, чтобы вас успокоить, я сделаю вашу дочь порядочной женщиной».
«Садитесь», — сказал я и указал на два стула с другой стороны стола. Жена тут же оказалась рядом, расположившись так, чтобы можно было незаметно бить меня ногой под столом. Младшая, успев запастись бутылкой колы, примостилась с края. Я оглядел свою аудиторию. «Начнем с того, что я бесконечно рад, что вы оба … оба? (дочь быстро закивала головой) думаете, что сможете выдержать друг друга длительный отрезок времени. Хочу напомнить, что человек женится или выходит замуж не более семи-восьми раз за жизнь (первый удар ногой под столом), и поэтому я хотел бы, чтобы вы серьезно отнеслись к вашему решению».
Тут я остановился и перевел дух. Хотелось больше узнать о китайцах, ворующих американскую технологию, и очень хотелось жаркого, которое дразняще пахло, удобно расположившись на столе. «А может, прервемся и перекусим?» — предложил я и получил под столом еще один удар, пришедшийся на этот раз точно по лодыжке.
От боли я замолчал. Почему-то я не ощущал желания заплакать от умиления, как делает в такой момент (судя по ряду виденных американских фильмов) часть отцов, как и ненависти к «другому мужчине» в жизни моей дочери, каковую, опять же, судя по виденным мной фильмам, испытывают отцы повзрослевших и вырывающихся на свободу дочерей. «Очевидно, это из-за запаха мяса», — подумал я.
«А может, ты беременная?» — сам собой вырвался вопрос. Жена напряглась, младшая дочь поперхнулась колой, а жених впервые за все время разговора проявил себя по-человечески: у него округлились глаза, нижняя челюсть отвисла, и он издал горловой звук, напоминающий предсмертный хрип раненого крупного рогатого животного.
«Нет. — быстро сказала дочь, — Нет, нет, что ты!!». Повисла напряженная пауза, из которой стало совершенно понятно, что как старшая, так и младшая хорошо знают, откуда берутся дети. Неожиданно я вспомнил, как младшая не так давно вошла в мой кабинет и сказала в сердцах, что с мамой совершенно невозможно разговаривать о сексе, так как мама ничего в сексе не понимает. Она сделала ударение на слове «ничего», немного постояла, чтобы придать словам веса, снисходительно взглянула на разложенные на столе счета и ушла, очевидно, разговаривать о сексе с кем-то, кто понимает в этом больше нас с мамой.
Как и всякий отец, я уверен, что у меня замечательные дочери. Во-первых, они абсолютно разные, как будто от разных отцов. Во-вторых они необыкновенно хороши собой. Старшая экстраверт, всегда в центре, и внимание окружающих необходимо ей, как воздух. Ее никогда не надо просить сесть за пианино и что-нибудь на нем сбацать. Она поет, к месту и ни к месту танцует, и любой человек, оказавшийся с ней в одном помещении, немедленно становится ее другом на всю жизнь. Она переписывается со всеми родственниками, даже с теми, с которыми поссорилась еще ее бабушка, рассылает посылки школьным подругам, и ее международные телефонные счета давно стали семейным бедствием.
Младшая работает загадочной красавицей. Если она очень торопится, то после того, как передвинет вперед одну ногу, обязательно замрет на месте прежде, чем передвинуть другую. Информацию из нее можно доставать только раскаленными щипцами. Она тоже играет на пианино и поет, но только если абсолютно уверена, что в доме никого нет. Внешне она абсолютно спокойна, и только иногда можно догадаться, что ее, как и всех смертных, обуревают страсти. Помню однажды, когда она была в четвертом классе, я спросил: получала ли она в школе какие-нибудь оценки? После некоторого раздумья дочь сообщила, что да, получала. «Какие?» — подождав, поинтересовался я. Подумав еще чуть-чуть, дочь ответила, что получила двойку, и, чтобы я не сомневался, несколько раз качнула головой.
Я не сомневался и угрожающе спросил: «По какому предмету?». Вопрос застиг ее врасплох. Она напряженно задумалась. Взгляд ее упал на портфель, она заулыбалась, бросилась к нему, достала дневник, открыла нужную страницу и, радуясь, что сможет ответить на вопрос, сказала: по географии. Я разразился гневной речью, суть которой заключалась в том, что это позор — получать двойки вообще, а по географии в частности, а уж не помнить, по какому предмету — просто из рук вон как плохо!
Будучи девочкой воспитанной, дочь подождала, пока я закончу, а потом мягко, даже как-то участливо сказала: «Пап, ну что ты действительно нервничаешь по пустякам. Не стоит оно того. А потом это ведь двойка, а не кол, верно?». Я не помню, что я на это ответил, так как думаю, что потерял на некоторое время сознание.
Утверждение, что «в нашей семье четверок по истории и литературе не будет» — было понято дочерьми по-разному. Старшая увеличила обороты и стала приносить пятерки, а младшая перестала слушать, что учителя говорили на уроках, не говоря уже о домашнем изучении пройденного материала. Она очень гордилась, когда за счет ловкости рук или случайного попадания получала тройку.
Вокруг старшей всегда кружился рой обожавших ее подруг. У младшей всегда была одна подруга (подруги время от времени менялись, но единовременно могла быть только одна, причем единственная, любимая и неотделимая).
«Сначала одна уйдет, потом другая, — подумалось мне, — Кто же будет искать мои вечно теряющиеся тапочки и бегать в магазин за хлебом?!». Вслух же я сказал: «Я лично против ранних браков, да и не знаете вы друг друга совершенно». В глазах у жениха потеплело. «Вот, например, два года тому назад наша уважаемая невеста увлеклась борьбой Айкидо. Не знаю, что там ее привлекало, думаю, возможность бросать мужчин на пол. Но в течение шести месяцев ни о чем, кроме Айкидо, в доме не говорилось. Потом вдруг все кончилось. Практически в один день. На смену Айкидо пришел Иоганн Себастьян Бах. Магнитофон целыми днями крутил Баха. В столовую невозможно было зайти, поскольку пианино издавало волшебные звуки Баха, не переставая. Портреты Баха висели везде, включая туалет, я даже стал немного ненавидеть этого всеми уважаемого человека. Но через шесть месяцев Бах исчез, пропал, испарился. Теперь вот любовь, извините. Откуда мы знаем, что это не на шесть месяцев?»
«Я не Бах», — вдруг сказал жених, а младшая, желая поучаствовать в разговоре, горячо подтвердила: «Он не Бах, не Бах!» Она сконфузилась и бочком исчезла из комнаты, но далеко не ушла, а тусовалась, подслушивая под дверью.
«Я вот что хочу сказать, — продолжил я, — Если хотите быть вместе, узнайте друг друга получше. Как вам срок, скажем, в несколько месяцев? Или год? Если после этого еще будете хотеть жениться, тогда и поговорим. А так устраивай вам свадьбу, подарки дари, нервничай, а потом на тебе, — развод!»
Наступила молчание, прерванное женой. «Открой бутылку», — сказала она. По тону я почувствовал, что ей моя речь понравилась. Мы выпили за любовь, соврав, что мы очень рады, и я, наконец, получил жаркое. Жених показал себя хорошим едоком. Младшая незаметно налила себе еще один бокал, глюкнула его и слегка окосела. Влюбленные удалились в детскую, откуда вскоре появилась старшая, покрутилась по комнате, потом сказала как бы в пространство: «Ну, мы пошли». «Когда тебя ждать?» — спросила жена. И тут прозвучало: «Завтра утром».
В жизни каждого родителя наступают два момента, которые, как к ним не готовься, застают врасплох. Первый — когда пытливый малыш спрашивает, откуда берутся дети, а второй — когда надо как-то реагировать на известие, что от теоретического изучения предмета дочь или сын приступают к практике. И мало того, что приступают, так еще и требуют от родителей открытого признания своих сексуальных прав.
Первый сложный момент в нашей семье был пройден почти без потерь. Старшей мы купили книжку, и она от нас отвязалась, а младшая (будучи уверена, что мы не имеем о сексе ни малейшего понятия) даже не спрашивала, а нашла другие источники информации. Но вот на втором ухабе мы явно споткнулись.
«Ты заварил эту кашу, ты и расхлебывай», — повысив тон, заявила моя драгоценная половина. Напоминать, что именно в том возрасте, в каком находилась наша старшая дочь, сама она разводилась с первым мужем, не имело никакого смысла.
Я человек подневольный, можно сказать, подкаблучник. Меня устраивает каблук, под которым я устроился. Он правильного размера, и мне под ним хорошо. Конечно, есть отрицательные моменты — я пою с чужого голоса, но зато меня потрясающе кормят. Поэтому, поймав направление движения, я сказал: «Нет, этого не будет! Пока ты живешь в этом доме, ночевать ты будешь приходить домой!»
Глаза дочери немедленно наполнились слезами. «Вы тираны! Вам наплевать на счастье дочери! Я взрослый человек, вы не имеете права! Я сейчас уйду и приду, когда захочу!» — крикнула она, но с места не двинулась. «Папа сказал: нет», — ввернула жена и исчезла с линии огня. Наполненные слезами глаза дочери повернулись ко мне: «Ты же сам сказал! Ты же сам сказал!» «Интересно, где прячется герой этого романа, — подумал я, — Наверное, в туалете. А младшая, небось, на корточках под дверью подслушивает». К слову сказать, я обожаю их обеих. Мне даже нравится, что они разные. Мне кажется, что если бы они более походили друг на друга, и шли бы одинаковыми путями, нам с женой было бы скучно жить.
«Я посоветовал вам встречаться шесть месяцев. Я не сказал: ходить ночевать к одному, потом к другому, потом к третьему и десятому. Так тебя никто замуж не возьмет. Так я всю жизнь должен буду тебя терпеть. А права ты здесь не качай: в полночь я закрою дверь на замок и вещи твои выставлю за дверь. Можешь, если хочешь, сама собрать свои вещи, и до свиданья!»
Похоже, я отрабатывал таким образом завтрашний ужин, потому что большей белиберды в жизни не произносил. «Ясно», — сказала дочь совершенно спокойным голосом и исчезла. «А если соберешься уходить, то предупреди родителей! Мы это все-таки заслужили!» — крикнул я вслед, уверенный, что уже никто никуда не идет.
«За сколько предупреждать, когда собираешься уходить? — вылезая из-под обеденного стола, поинтересовалась младшая. «А ты что здесь делаешь, подслушиваешь?!» — уже совсем глупо сказал я. «Ага, подслушиваю. Так за сколько предупреждать?» «За пятнадцать минут» — огрызнулся я. Вечер был совершенно и окончательно испорчен.
Через некоторое время из коридора появилась старшая с плотно набитым рюкзаком, за ней на свет вынырнул жених с двумя необъятными чемоданами. «Предупреждаю, что ухожу», — гордо заявила старшая. Она торжественно протопала к выходу, пряча победную улыбку. Жених, опустив глаза долу, потащил вслед за ней чемоданы. Младшая сказала: «Звони», за что потом совершенно незаслуженно получила от матери и ушла спать заплаканная. Без сомнения, она видела во сне, что только представится случай, и она также гордо продефилирует к выходу в сопровождении тяжело нагруженного благородного рыцаря. Мой совет: «Дорогие родители, никогда не вступайте в соревнование с детьми. Они все равно всегда выигрывают».
Вскоре выяснилось: старшая запихала в чемоданы, что под руку попало. Исчезли только что купленные в оптовом магазине 8 дезодорантов, 4 бутылки жидкости от тараканов и 12 пар моих еще не распакованных трусов. Как и когда происходил возврат, не знаю, но часть дезодорантов и все мои трусы вернулись домой. Зато жена почему-то стала покупать в два раза больше мыла, зубной пасты и консервов.
И вот настал день, когда нам было сказано, что мы можем заехать и навестить. Ненадолго. На ужин не рассчитывать. Подарков не везти. Эмоций не проявлять.
Помещение, где проживали молодые, было полуподвальным. Точнее, глубоким полуподвалом, практически ничем от подвала, кроме названия, не отличаясь. Состояло оно (помещение) из комнаты с тремя нишами, одна из которых именовалась кухней, другая кабинетом, третья считалась туалетом. На кухне между пустых уже бутылок жидкости против тараканов бегали тараканы.
«Сейчас заварю чай», — сказала дочь, впервые принимая родителей в гостях. А я вспомнил, как со времени приезда в Америку мы воевали с ней по поводу чайных пакетиков. Мы с женой всегда используем на двоих один пакетик чая. Нам его совершенно хватает. Я думаю, мы могли бы позволить себе каждый по пакету, но нам не надо. Дочь же всячески выказывала свое презрительное отношение к нашему жмотству и демонстративно выкидывала свой использованный пакетик в мусор, очевидно опасаясь: если она этого не сделает, либо я, либо мама используем его еще раз. Нам столько раз высказывалось презрение по поводу вторичного использования пакетиков, что мы даже привыкли считать себя жмотами и скупердяями.
Прожив две недели на скудные средства бойфренда, дочь, которая только что устроилась кассиршей в кафе, но еще не принесла в дом ни одной зарплаты, макнула пакетик чая сначала в мою чашку, потом в мамину. После чего засунула его в свою, бросив туда еще один использованный давно высохший пакетик «из заначки». Перехватив мой взгляд, она сказала: «Нечего улыбаться. Чай дорогой, а деньги на дороге не валяются».
О, музыка для моих ушей! Я даже простил жениху то, что он так быстро сдал свою независимость.
Через шесть месяцев сыграли свадьбу. Еще через год у нас родился внук, а когда ему исполнился год, его родители разошлись. Ни ненависти, ни обиды друг на друга у них не было. Просто семейные обязанности оказались мужу в тягость, а дочери все еще казалось, что совместная жизнь должна состоять из непрекращающегося праздника. Выяснилось, что жизнь полна скучных обязанностей, которые никогда не кончаются.
Мы переехали в большой дом и живем в нем впятером — жена, я, две дочери и внук. Старшая снова считает, что пакетик чая надо выкидывать после использования, а для уборки дома существуют профессионалы. Но дома у нас снова играют на рояле и поют, а по субботам стала подтягиваться молодежь, которая куда-то исчезла на период замужества. Среди приходящих мелькают уже и претенденты на младшую, обычно с ярко раскрашенными волосами и кольцами в ушах, носу и языке. Уже были первые сто тридцать пять ультиматумов с требованием разрешить вставить серьгу в язык, но мы держимся, несмотря на угрозы уйти из дома и ненавидеть нас до конца жизни.
Внук уже вовсю бегает по дому, а недавно сказал свое первое веское слово. Он ткнул в меня пальцем и отчетливо произнес «Деда», — и это разбило мое сердце. Великий израильский поэт Шленский написал когда-то: «Нет в мире ничего более цельного, чем разбитое любовью сердце. И нет ничего более бесполезного, разбитого и ненужного, чем сердце, нетронутое любовью». Мое сердце разбито любовью к вам, мои дорогие. Я хочу, чтобы вы были счастливы, но я не могу больше посадить вас на колени, защитить от всех бед, тревог и опасностей. У вас началась своя жизнь, и никто не сможет выстроить и прожить ее за вас, но помните, что мы с мамой здесь, что мы вас любим и, чтобы ни произошло, вы наши дети.
Вот и вся история. А совсем-совсем недавно они были такие совсем-совсем маленькие, крошечные даже. Все четыре ножки помещались на одной моей ладони. Но так быстро выросли. Наверное, так же быстро, как вырастали для наших родителей мы. Наверное, так же быстро, как вырастут для них их дети. И в этой преемственности, в этой череде поколений есть что-то успокаивающее.