Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2020
Юрий КАЗАРИН
Поэт, исследователь поэзии, языковед. Автор нескольких книг стихотворений и прозы. Стихи публиковались в периодике в России и за рубежом. Профессор Уральского федерального университета. Живет и работает в Екатеринбурге.
* * *
Боги озябли в осенних кустах
с ягодой красной в хрустящих устах.
Капли рябиновой крови
горше старинной любови.
Первой простуды болят узелки —
так без губы говорят дураки
в нашей деревне у древней реки,
где муравьиные дети
ладят полозьями сети.
Поле воды перейти не могу —
утром лыжня не лежит на снегу.
В небе подледном, от неба далече,
в озере круглом, в хрустальном мозгу
зреют неслышные речи.
* * *
Молчать до разрыва
вдоль сердца. До слез. —
И смерти позывы
сильнее в мороз.
Не жизнью, а смертью
сплетен снегопад,
наброшенный сетью
на брошенный сад.
За смертью, иную,
не произнести —
и речь ледяную,
и птичку в горсти.
* * *
Иного мирозданья погруженье
в себя, как в бездну, выпившую взгляд,
как в сердце, знающее жженье,
куста распахнутого головокруженье
и листопад…
Днесь воздух, невесомый и огромный,
и деревенский ельник на стекле.
И первый снег лежит — взволнованный и ровный —
как небо, прямо на земле.
* * *
Не снег, а имя без предмета
и в бездне горло высоты:
вдох темноты и выдох света —
и снова вспышка темноты.
И сквозь себя проходишь ты,
как снег проходит сквозь кусты.
И осень полуледяная
и молодая пустота
глядят в лицо, запоминая,
какая в бездне высота.
* * *
Зеркало осенью душу слепит —
в холоде зрячем стекло исчезает:
пальцем по зеркалу — небо скрипит,
не ускользает.
Словно словил паутину в лесу —
воздух безмолвный уста обметает:
держишь ли музыки тень на весу —
не улетает.
Кассиопея сдувает с куста
капли последней рябины и лета —
пальцем по льду проведет высота,
чтобы бросалась синицей с моста
тень отраженного света.
* * *
Кире
Сны огня.
Ветер. Водоросли. Паденье
неба. Тряпочка — пятерня
умирающего растенья.
Не утрешь
слез и снов землеродное семя,
воздух, водоросли и дрожь:
слышу ты, словно снег, идешь
или время.
* * *
Небом земля бела,
а говорили — снегом.
Вечность всегда была
крошками со стола —
плачем и человеком.
Ельники в полный рост
встанут до снегопада —
выйдет на Млечный мост
полное слез и звезд
влажное небо взгляда.
* * *
В сон золотой войду,
может быть, на беду —
прямо перед побегом:
время растет в саду —
или стоит под снегом.
Горек сегодня дым —
вечно стоим-бежим,
сестры-деревья-братья.
Если продлим объятья —
глины живой зажим,
глины рукопожатье…
* * *
На полу белеет спичка,
наклонюсь и подниму,
чтобы выпорхнула птичка
золотистая во тьму
из ладошки — в коридоре,
где в мальчишках кровь стучит,
где осиной пахнет горе,
темнота шумит, как море,
и живая смерть молчит.
* * *
Солнце, снег, погода птичья,
иней — изгородь ресничья,
и ресничная вода
чуть щекочет холода.
Взгляд, как дерево и птица,
любит делать кругаля:
из воды растет ресница
зрящий хрящик хрусталя,
и набита — чтобы длиться,
словно буквами страница —
смертью твердая земля.
* * *
Кто в глаза целует речку
и зажмурившись, как печку,
топит небо в три звезды
светлым свитком бересты —
белым свитком низовой,
в завихрениях, метели,
чтоб над самой головой
мысли господа летели,
и в глаза себе глядели
и сосульки, и форели
черно-белой синевой.
* * *
Долго спичка в горсти горит.
Кто-то музыкой говорит.
За морозом до слез играет.
Спичка бедная догорает —
звезды ранние в лед втирает.
Речка глубже себя стоит
и от музыки обмирает,
словно в проруби повторяет
все, что помнит, и все, что знает, —
и сквозь звезды в себя глядит.
* * *
Мимо неба ложится лыжня –
ниже неба лыжня не ложится.
И снопы молока из огня
вяжет выдохом лыжница, жница.
И дымят на морозе костры —
это люди пылают под шубой,
и седые от звезд топоры
шелестят над равниной безгубой.
От березы к березе флажки —
и уходят небесные волки
умирать от любви и тоски,
ледяные глотая иголки.
* * *
Мужикам — крещенские дары:
ветер от ресницы прикрывая,
на морозе в валенках костры
выдыхают теплые шары,
чтоб стояли елки, как шатры
бездны и Чингиза, и Мамая,
чтобы небо, поле обнимая,
о звезду точило топоры,
лики льда рекою омывая:
лес дрожит от холода и лая,
и верхушки времени остры.
* * *
Болит в снегу гармошечка губная,
толкает в каблуки, когда с горы идешь —
как музыка до крика ледяная,
где плач иной и музыка иная —
уже не музыка, а дрожь.
* * *
Тикает, как часы, вода,
на деревенские крыши влезает —
и шестеренками сыплется вниз, когда
вся рассыпается и замерзает.
В сердце такой снегопад зависает,
что посветлело в окошке
или как смерть побелела беда —
и отпечаталась на ладошке
нежная страшная лебеда.
* * *
И дым печной очей короче,
и сон ресницами прошит,
и мышь в углу — как сердце ночи —
опавшей темнотой шуршит,
и где-то снег скрипит, и волчий
штакетник в поле мельтешит,
когда в окне стекло дрожит…
* * *
Всегда, всегда — особенно зимой,
как призрак мой, летает снег за мной
в полях из лунной пыли и фанеры,
где лбом — в мороз, как в стенку. За стеной
мерцает мир без времени и меры,
как сердце бога в снах ионосферы,
как дерево прозрения и веры
и ангел на иголке ледяной
над перезябшею страной.
* * *
Честны в просветах зеркала —
кто их с изнанки колупает,
где глубже взгляда проступает
иная истина стекла:
кирпич, известка и шнурок,
и часть гвоздя — косая шляпка,
и мертвой мухи кувырок,
сыпучих трещин говорок
и паука сухая лапка,
и света темного охапка
и неба детского кусок.
* * *
Мышь тебя проплакала дотла:
столько света в заоконной льдине —
аж сдувает крошки со стола.
Индевеет истина стекла
с трещинкой посередине.
Пять монеток золотистых — взвесь
веером — в окошке пять проталин,
словно отпечаток пальцев здесь
для кого-то там, во льду, оставлен.
Выйдешь в мир — он до дверей завален
небом — весь.