Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2019
ЭМИЛЬ СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, литературный критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-на-Дону).
БЕЗУМНАЯ ПРОГУЛКА
Почему одних людей я люблю, а другие оставляют меня равнодушным? Почему одни меня любят, а другие — не воспринимают?
Эти глубокие философские вопросы пришли мне в голову, когда я, выручая своих добрых знакомых — пожилых филологов, выгуливал их собаку. Как они ее любят!
А я — нет, не смогу полюбить этих существ… Каждое утро хозяева выходят на такую прогулку, каждый вечер. И что они видят? Одно и то же. Питбуль, дергаясь из стороны в сторону, ошалело вынюхивает землю, словно одушевлен идеей какой-то небывалой находки; нехотя припугивает напыщенных ленивоглазых котов; когда на пути встречаются его собратья — рвется к ним с яростью (причем ее объекты, как правило, не обнаруживают никакой перед ним вины), либо проявляет оскорбительное пренебрежение. Едва сохраняя равновесие, забрасывает в воздух заднюю лапу, когда справляет малую нужду; жалко сгорбившись и словно стыдясь скорбного выражения глаз, справляет большую…
«А ну — умный ты пес или нет?» — думаю. Поводок дважды обхватил ствол тонкого дерева; теперь дальше метра не двинешься; что делать? Питбуль обежал деревце в обратном направлении. Ну, обойди еще раз, всего лишь раз — и свободен! Нет, не понимает. Скулит в отчаянии. Все, беда, в капкан попал!
ИЗ САМОЙ ЖИЗНИ
Есть такое мнение: писателю не обязательно испытывать те переживания, которые он описывает. У каждого человека есть генетическая память, и писатель вполне может быть ею озаряем. Правда это или полуправда?
Но разве написал бы Тургенев свое лучшее — «Записки охотника», — если бы не хождения по Орловской губернии? Знаменитый юрист А. Ф. Кони вспоминал: Тургенев рассказывал, что, охотясь, он проводил иногда на опушке леса целую ночь без сна, прислушиваясь к тому, как природа работает ночью.
Пример из живописи. Мне, как многим, долгое время нравился Айвазовский. Потом я к нему сильно охладел. Море голубое, море синее, лазурное, бирюзовое, ультрамариновое, бесконечная эксплуатация найденного, тиражирование одного и того же, никакого движения, никакого развития. А вот в XVIII веке был прекрасный маринист Клод-Жозеф Верне (которого Айвазовский, конечно, не мог не знать), он и разрабатывал всерьез «морскую тему»; и это поистине интересно. Рассказывали, что по пути в Италию, во время шторма, он велел привязать себя к мачте на палубе корабля и наблюдал за стихией. И даже делал при этом зарисовки! Что ни говори — такая одержимость достойна уважения.
Даже если и усомниться в том, что для творчества живое участие в событиях полезно — как деталь биографии это прекрасно.
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ МЫСЛИ
Это грустно. Человек в 60-е годы учился в Литинтституте, потом ушел на редакторскую работу. Напечатал в журнале несколько незначительных по художественным достоинствам рассказов. При случайных встречах со мной вспоминает о тех, кого довелось видеть, с кем общаться. Его устные рассказы просятся на бумагу! Ну разве можно не написать, например, о трех встречах с Тарковским. Рассказывает — и Арсений Александрович как живой! «Надо бы, надо бы, — соглашается, — вот только соберусь с мыслями…»
И вдруг резко упало зрение, читать и писать стало трудно. Гарантии, что оно улучшится, никакой. Не исключено, что и ухудшится. А ничего не написано! Заторопился, собрался с мыслями. Сел писать.
Вывод? Здоровье — это аванс, который нужно отработать. Не отработаешь — скоро начнешь платить проценты.
И еще о своевременности (где-то об этом есть в записях Владимира Солоухина). Допустим, во времена татарского нашествия некий умелец изобрел станковый пулемет. Всего одного пулемета достаточно, чтобы уложить врага и направить историю в иное русло! Но орудие закапывают в землю. И раскапывают во время гражданской войны. И что? Одним пулеметом больше, всего-то…
Поэтому — надо все делать сразу, и никаких «в стол»!
ТАМ НА НЕВЕДОМЫХ ДОРОЖКАХ…
Пока не появились в продаже региональные атласы на топографической основе, мне приходилось довольствоваться картами автомобильных дорог. И вот, наконец, стала ясна логика расположения и больших проселочных. Итак, основные пути ясны. Но как узнать о малых дорогах, о запутанных тропинках? А никак. Можно только расспросить у местных жителей либо пройти эти дорожки самому — тогда и поймешь, куда и зачем они ведут.
Точно так же и в частных житейских вопросах. Общие теории, проверенные хоть сотни раз формулы, — временами не только не помогают что-то правильно понять, но еще и могут исказить суть дела, подогнав ситуацию под удобное логическое осмысление. Хорошо сказал Набоков: логика — это мысль, заключенная в себе самой.
Не раз с этим сталкивался.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТОНКОСТИ
В армии в числе моих добрых приятелей были тбилисцы, грузин и осетин, последний — очень грамотный парень. Грузин не отличался образованностью, плохо понимал оттенки русского языка. И поскольку я подолгу жил на Черноморском побережье Грузии, я решил выучиться грузинскому (позже мне это очень пригодилось). У осетина я узнавал все новые слова и выражения и вскоре уже мог более-менее общаться.
Одна проблема была — я порой надоедал осетину своими просьбами и он будто уж и не знал, как от меня избавиться. Приходилось в вопросах делать паузы, или искать благоприятный случай, — нельзя же насиловать человека.
Однажды, чтобы «разгрузить» осетина, я насел на грузина. Специально подготовил список элементарнейших слов, которые я еще не успел перевести на грузинский.
На следующий день в отношении осетина ко мне я почувствовал холодок. И на второй, и на третий день — заметное отчуждение. И понял, что совершил предательство. Я действовал за его спиной!
На четвертый день он простил меня. Вот тогда я с особенной остротой понял, какие же они непростые, тонкие бывают — человеческие отношения!
А вспомнил я об этом благодаря записи в дневниках Жюля Ренара, которые недавно перечитывал:
«У Ростана был свой кучер, который возил только его. Ростан ужасно его жалел. Когда он после театра ужинал, то не мог без содрогания думать о том, что кучер мерзнет на козлах, мокнет под дождем далеко за полночь. Эта мысль отравляла ему все удовольствие. Поэтому он приказывал поднести вознице стакан грога и сказать, чтобы тот ехал домой, хозяин, мол, наймет фиакр.
Как-то ночью кучер ввалился в кафе и заявил «мосье», что уходит. Обозлился, что его не принимают всерьез».
ЗАВЕТ ПРИШВИНА
Я бросил курить в десять лет. И начал тоже в десять. Мы с приятелем залезали на шелковицу, где у нас была оборудована лежанка, и курили. Прелесть заключалась в том, чтобы прятаться от родителей. А значит, и соседи не должны были нас засечь. Шелковица росла рядом с домом, где жил одинокий вдовец, низенький, жалкий на вид, необщительный. Думали: заметит — нам конец! И действительно, заметил, доложил… С тех пор во мне и укрепилась сознательная неприязнь к ябедникам.
Тайна ушла — а с ней ушло и желание курить. Я никогда не мог понять прелести в табачном дыме. И как это можно — вдыхать его в себя?
Но с тех пор стал и понимать: нельзя людей осуждать за непонятные мне привычки. Ну если человек жизни без этого не представляет? И часто вспоминаются забавные слова: «Рот просит!» Это из Пришвина.
У Михаила Михайловича есть в дневнике запись о том, как он бросил тридцатилетнюю привычку курить. Чтобы дело было верное, он не стал никому ничего обещать, в том числе и себе, а письменно заключил договор с табаком: табак освобождает меня от себя навсегда, клянусь никому никогда не говорить о вреде курения.
Первый день он пережил легко, на второй — обожгла мысль: ведь — никогда! Следующая неделя — и дни и ночи — была невыносима.
И вот проходят годы, Пришвину попадаются на глаза папиросные пачки… А дальше — о, это надо найти и процитировать!
Нашел:
«Какие милые коробочки! Рот просит. О, табак, как ты приятен!
Курите же, граждане дорогие, курите себе на здоровье и радуйтесь. Но если придет время и заставит дать клятву — держите свое слово твердо, благодарите табак за принесенную радость и не говорите никому о вреде табака — не это убеждает, исправляет людей — пустые хитрые рассуждения».
ПРОСТОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
Водитель в утренней маршрутке раздраженный. Только и слышно скрипучее: «Что столпились у выхода? — быстро в салон!»; «Вам что, не по-русски сказано: дальше по салону!»; «Быстрее оплачивайте, мне что — подгонять вас?» Некоторые выслушивали молча, некоторые — возражали: «Да мне выходить скоро!»; «Что вы кричите?»; «Не грубите мне!» В ответ — новые хамские реплики. Я подумал: наверное не выспался или с похмелья. Или разозлил кто с утра. Или случилось что. Не может же они таким быть всегда; кто б такого смог выдержать?
Настало время выходить невозмутимому, похожему на профессора пожилому человеку с седой, зачесанной назад шевелюрой. Он приостановился у водителя и укоризненно, с проступающим даже сожалением в голосе, произнес:
— Молодой человек. У вас очень плохой характер.
И с достоинством вышел.
«Молодой человек» посмотрел на него с изумлением. Открыл рот — но так и не нашел, что сказать. Машина несколько секунд не двигалась с места. Водитель соображал.
ПРИТВОРЩИКИ
На дверях провинциального Дома культуры вижу объявление: «ЗА НЕ ПРИВЯЗАННУЮ СОБАКУ ШТРАФ 1000 Р.».
Но я и получше встречал объявление — в Архангельской области, в большом селе на Мезени:
«УЧАСТИЛИСЬ СЛУЧАИ УКУСА СОБАКОЙ. ТРЕБУЕМ СОДЕРЖАТЬ СОБАК НА ПРИВЯЗНОМ СОДЕРЖАНИИ. АДМИНИСТРАЦИЯ».
Оказалось, что случаев-то было всего два. Собаки и так «содержались на привязном содержании». Но на то были иные причины. Дело в том, что одно время по ночам к хозяйским дворам повадились приходить волки. Несколько «непривязных» собак было растерзано. «Как же так, неужели собаки такие глупые?» — удивлялся я. «Собаки не глупые, но волки хитрее, — объяснили мне, — они просто умели заманивать собак на улицу. Они притворялись собаками»…
В ОБЪЕЗД
Бывают какие-то совсем ненужные приключения.
Едем из провинциального городка в соседний райцентр. Водитель «Нивы», мой добрый приятель, говорит: «На полпути ремонтируют мост; недавно ехал — страшенная пробка. Но мы ее обхитрим. Я сверну в лесополосу, сделаем небольшой крюк, он займет полчаса, зато как минимум сэкономим другие полчаса». — «То есть мы переедем речку по другому мосту?» — «Именно так. И вернемся на ту дорогу. Теперь, когда у меня «Нива», я не боюсь туда ехать. Раньше опасно было: там перед мостом такая ухабина, что на моих «Жигулях» ничего не стоило застрять».
Дождь шел всю ночь и едва угомонился наутро. Вдоль лесополосы мы не ехали — мы плыли по черной жиже; машину болтало. Но вот поворот направо. По буграм, что высятся впереди, понятно: под ними — речка.
Однако водитель не учел одного: что кроме нас, может найтись еще один хитрец. И на беду, у того хитреца оказалось «Волга». И она застряла в той самой ухабине. Объехать невозможно: дорога узкая, по краям — заросли.
У машины — женщина с сыночком. Говорит: уже полчаса как стараемся сдвинуться с места, но бесполезно; муж пошел в поселок искать тракториста. «Так звоните ему быстро, пусть возвращается! Сейчас вытянем».
(Без водителя «Волги» это сделать было сложно: повторяю, машину отгонять некуда, грунтовка узкая.)
Прошел час, прежде мы поехали дальше — вслед за спасенной «Волгой».
Но я не сказал главного. Когда мой приятель посочувствовал водителю: мол, и ему не удалось выгадать время, — тот не понял, о чем речь. А когда понял, сильно удивился: «Да мы-то едем на дачу, она у нас в километре отсюда! А мост, который вы зачем-то объезжали, починили уже три дня назад»…
ПОЖИЛЫМ НЕ ПРИЗНАЛИ
В одной из своих последних поэтических миниатюр Кирилл Ковальджи сетует, что в метро и троллейбусах давно не видит красавиц. Как несправедливо для Москвы! Но я хочу в связи с этим другое сказать: ни одного привлекательного лица я не увидел в Урюпинске — это городок в дальнем глухом углу Волгоградской области, где я был лет пять назад.
Запомнился забавный случай. Я зашел в какое-то простенькое кафе; к моему удивлению, там было много людей, и все — пожилые. Может, я не вовремя, тут празднуют либо поминают? — но один из посетителей мне бодро сказал: «Садись! Сейчас все принесут!» Действительно, от стола к столу разносила первое и второе девушка лет двадцати. Взглянула на меня раз, другой, третий… Вот так, думаю, каким успехом я пользуюсь: даже не старается скрыть своих симпатий! Принесла еду и мне. И вдруг сказала: «Ну старым-то вас никак не назовешь», — оставив меня размышлять над странным смыслом своих слов.
«Да что здесь происходит?» — наконец не вытерпел я. «Сегодня 1 октября, день пожилых людей. Нас кормят бесплатно», — ответил пожилой сосед. Внимание девушки объяснилось весьма прозаической причиной, увы. Ну и ладно.
СОБАЧЬИ ЗАСАДЫ
Пожилой охотник с удовлетворением признался мне, что перестрелял множество собак. «За что же вы их?» Он и рассказал:
— Однажды в лесу слышу лай собаки. Потом — завывания целой стаи. Подбегаю на звук — и вижу: четыре собаки окружили дикую козу. Одну коза зацепила рогом, вторая с воем отскочила, но это стало сигналом для нападения остальных. Первых я пристрелил; две другие убежали.
Или вот, случай в поле: мчится заяц. Я — в кусты. С разных мест выбегают три оскаленные псины. А за ними — целая свора! Преследуя зайца, они выстроились полукругом, понятно: управляет вожак. Укладываю пятерых, остальные разбегаются. Прохожу по урочищу — нора, другая, третья… Скорее всего, там и жили эти собаки.
Видишь ли, в чем дело. Хозяева переселяются из частных домов в квартиры, и собаки остаются бесприютными. Блуждают, поодиночке или группами уходят в лес, ищут пищу, размножаются. А потомство становится более злобным. Что делать с ними? Только уничтожать.
Дикие собаки организованны. Пока вожак наблюдает с возвышения за обстановкой, стая отдыхает. Дичи нет — бегут кое-как; видят дичь — тут же выстраиваются как положено. А там, куда они загоняют жертву, — как правило, засада из других собак. Все продумано!
Что это за собаки? Дворняги, самая древняя порода, — живучая, выносливая. Приспособится к любым условиям. Чем дольше собака без людей, чем ей труднее — тем она злее. Забывает о привязанности к ней человека, забывает о верности ему…
ВОТ НЕЗАДАЧА
Человека, который чувствителен к ударам, подножкам, обидам, исходящим от других людей, вряд ли можно назвать мудрым. Но человека, которого не может поразить никто и ничто, едва ли можно назвать счастливым.
Какая все же странная мудрость.
ФИЛИАЛЫ
Будучи в гостях у моего друга-хирурга, практикующего в одном из городов области, мы зашли к его коллеге — он жил неподалеку и хотел похвастать, как отделал интерьер своего дома. Дошла очередь до просторного туалета: «Здесь и филиал моей библиотеки!». Действительно, на полочке и на полу (прислоненные к стене) — несколько книг. «Мне больше негде читать, — без смущения признался хозяин, — я весь в работе: дежурство в больнице, амбулаторные приемы в поликлинике. А прихожу домой — хватает только на то, чтобы посмотреть телевизор — и спать».
Ну а чего смущаться… Я вспомнил книгу Ирвинга Стоуна, мастера романизированных биографий, о Ван Гоге; в ней говорилось о готовящейся выставке картин знаменитого Тулуз-Лотрека в каком-то парижском ресторане. Оставалось решить: где лучше всего повесить картины? Но в чем Тулуз-Лотрек не сомневался, так это в том, что одну из его наиболее удачных работ следует отнести в уборную. Аргумент был таков: «Нигде человек не предается столь глубокому созерцанию, как там».
БЕЗУДЕРЖНЫЙ, КАК УСТАЛОСТЬ
Еще летом прочитал толстую книгу Давида Самойлова «Счастье ремесла» (Москва, 2010), но сразу, по свежим следам, ничего не написал о своих впечатлениях. Сейчас, не перелистывая ее заново, могу сказать только о том, если читать Самойлова отдельными, отобранными для себя стихотворениями, то они замечательны. Но если большой книгой — быстро приходит усталость. Много почти неослабеваемой сосредоточенности, словно боящейся уйти от «глубины смысла», много того, что можно определить как «размышления», словно без них стихотворение не смогло бы состояться (по-моему, поэт так иногда мог доразмышляться, что стихотворные размышления превращались в самоцель), много, слишком много серьезности, усталой значительности, когда даже «пить водку под хрустящую капустку» — не пустяк… И самое печальное — когда такие его стихотворения укладывались в «советскую стилистику».
Но отдельные — повторюсь — замечательные. Помню, как однажды до безумия хотелось спать: вот упасть — и заснуть! Кто это состояние выразил лучше Самойлова? Стихотворение 60-х годов «Усталость» — в книгу почему-то не включено:
В сон — как в воду, студеную, чистую, свежую,
В сон — как в шубу — закутался — спи,
В сон — как в пену сыпучую, снежную,
В сон — как в запах полынной степи,
В сон, безудержный, как усталость,
В сон медовый, лиственный, травяной –
Полной грудью, чтобы легко дышалось,
В сон прозрачный, трепещущий, слюдяной.
ВСТРЕЧА С АРТИСТОМ
Валерий Золотухин всегда был немногословен, говорил репликами — негромко, отрывисто, как бы с артистической сварливостью. У меня складывалось впечатление, будто он выше раздражений, поскольку остро чувствовал людей, чувствовал природу вещей. И будто всегда у него пряталась в глазах, в уголках рта иронически-добрая полуулыбка — если только он не выглядел сильно уставшим.
Познакомил нас культуролог, театровед Пётр Кобликов, — это случилось поздно вечером, в полутемном фойе Театра на Таганке. С нами была и близкий друг Золотухина Нина Краснова, поэзию которой актер очень ценил.
Валерия Сергеевича я почему-то представлял высоким. А он оказался ниже меня. И оттого словно бы проще как-то. Ничего артистического. Обычный человек, сильно уставший и словно отрешенный от того, что происходит вокруг. А что происходило? К нему обращались попеременно то Краснова, то Кобликов. Золотухин словно переводил их вопросы на язык каких-то своих ассоциаций, и ему это не удавалось, он только кивал головой. Потом наступила пауза.
И тогда, словно приняв единственно правильное, выстраданное решение, артист приподнял ладони — и резко их опустил, выдохнув (это было первое слово, которое я от него услышал):
— Уё..ываем.
Что значило — идем домой. В этот день Золотухин вернулся с каких-то гастролей, пришел в театр не отдохнувшим, а назавтра, рано утром, ему предстояло улетать в Киев.
И мы его провожали — рассеянного, чем-то озабоченного (он жил неподалеку). Собственно, таким — неразговорчивым, не способным на лету ухватывать смысл фразы собеседника — я его видел единственный раз…
В ЖАЖДЕ СКАНДАЛА
Жил себе спокойно на Фейсбуке, и вдруг Виктору Топорову, которому для поддержания тонуса необходимо быть в процессе постоянной ругани, понадобилось вдруг вспомнить и обо мне.
Для тех, кто не знает, как «задружить» с кем-то в Фейсбуке: один присылает «запрос» другому, и другой — запрос подтверждает. Так вот, от Топорова мне и пришел такой запрос, я подтвердил (без этой операции взаимная «дружба», как я понимаю, невозможна). Далее привожу переписку, которая дает прекрасное представление о творческом методе Топорова, о глубине его критической мысли:
«В. Т.: Кто занес мне во френдленту захолустного стихотворца Эмиля Сокольского? Мне он по барабану — что в стихах, что в прозе. Но и барабан его мне по барабану тоже.
Я: Прекрасная, я бы сказал — лучшая оценка моих упражнений в стихосложении! Особенно если учесть, что я не написал ни одного стихотворения. А вошел в историю мировой культуры тем, что вот, упомянут Топоровым, да еще написал эссе о Евгении Мякишеве (где упомянут Топоров). Еще я славен тем, что Виктор Топоров занес меня во френдленту (как я понимаю, по рекомендации), а я, растроганный, ответил согласием.
В. Т.: Я просил о дружбе? Мне ответили согласием? Что за вздор! Я никогда никого не просил о дружбе в ФБ. НИКОГДА. НИ РАЗУ. Откуда же взялся у меня этот захолустный зоил? Который, оказывается, даже стихи мастерить не умеет? Но мне он определенно и нах не нужен.
Я: Стилистика оставляет желать лучшего, никакого художественного развития: предсказуемые приемы, отсутствие новых выразительных средств (вот пожалуйста: дважды употребленное «захолустный», — неужели русский язык столь беден?). В сумме все это обесценивает Вами сказанное. Да и вообще, чего было вам цепляться к человеку? Неупоминание — было бы куда лучшей реакцией на «захолустного зоила»…
Далее последовал комментарий одного из хулителей Топорова. Я ответил:
«Не ругайтесь. Он безобиден, поскольку его невозможно воспринимать всерьез. Странно, что он не знает значения слова «зоил», которое ко мне никак не лепится. И ругается неталантливо. Куда лучше, например, Марциал:
Ванну зачем ты грязнишь, Зоил, свой зад подмывая?
Чтоб еще хуже ее выпачкать, голову сунь».
Топоров удалил ругань хулителя, а заодно и мой комментарий. Удивляюсь: «Зачем удалили? Пристойный, интеллигентный комментарий». — «Я Вас не френдил, я Вас не стирал, еще раз объявитесь здесь — просто забаню», — был ответ.
ИХ ПРИВЫЧКИ
К вопросу о вкусах. Этот диалог, если я не ошибаюсь, приводил Бенедикт Сарнов.
Давид Самойлов, которому казалось, что Борис Слуцкий насиловал свои стихи, не давая им течь свободно, спросил однажды: «Не надоело тебе ломать строку о колено?»
Слуцкий ответил:
«А тебе не надоело не спотыкаться на гладком месте?»
Здесь я на стороне Слуцкого. Хоть избранные стихи Давида Самойлова очень даже ценю…
СТРАЖ ПОРЯДКА
Знакомый вспоминает: в студенческие годы каждый сентябрь их посылали работать на сельский консервный завод. Велико было искушение — хоть что-то утянуть с собой. Например, банки с зеленым горошком. Но на проходной дежурила строгая женщина по фамилии Забазная (ее прозвали «Завбазой»); она тщательно осматривала каждого студента. Когда кого-то ловила — непременно читала нотации; «воровство», «нечестность», «бессовестность» — вот обязательный набор ее слов. Грозилась доложить начальству; ее уговаривали: «Больше не повторится!» — «Ну смотри: чтоб в последний раз!»
То есть ловить ловила, но никого так ни разу и не заложила, поэтому на нее все же не злились. И втайне уважали.
В следующем сентябре Забазная уже не работала: ее уволили еще год назад, сразу после отъезда студентов. Но за что?
Оказалось, банки, которые она изымала, неизменно перемещались в ее собственную сумку.
Понятно, ей незачем было закладывать провинившихся.
Откуда же об этом узнало начальство?
Так ведь в деревне трудно что-то скрыть.
НЕУКЛЮЖИЙ
О существовании скольких своих былых знакомцев я и не подозреваю!..
Вчера на улице кто-то смотрит на меня и во весь рот улыбается — круглолицый, крепенький… Не могу узнать… Ах, ну да, по этой самой блаженненькой улыбке и узнал: Юра.
Как его можно забыть?
Это было уже давно. Месяца три я подрабатывал в подвальчике фирмы индивидуального частного предприятия по сборке мебели. В отличие от меня, руки у Юры росли из нужных мест, однако он был страшно неуклюж: постоянно спотыкался, что-то ронял… Однажды с напарником ему пришлось волочить из подвала, по лестничному пролету, громадный шкаф. Юра, как здоровяк, держал его сверху, хиленький юноша — поддерживал снизу. Я, бросив какое-то свое занятие, с опаской следил: не дай бог Юра споткнется — парню шкаф не удержать. Но вот последняя ступенька; я вздохнул с облегчением и отвернулся.
В тот же момент раздался грохот. На последней ступеньке Юра споткнулся и, конечно же, отпустил шкаф. Паренек отпрянул. Громадина медленно, но верно с грохотом съезжала обратно.
А Юра нелепо улыбался.
Над ним, конечно, подшучивали, в глаза и за глаза. Было дело, я с напарником в помещении склада пилил древесно-стружечную плиту (именно тогда я и узнал, что так расшифровывается «ДСП»). Лист огромный; пришлось делать перерывы. На очередном «перекуре» вдруг, где-то у входа, с продолжительным шумом обрушилась гора других ДСП (так бывает, когда сложено непрочно). Не помню, кто из нас первый тут же пошутил: мол, не иначе как Юра зашел. Посмеялись и продолжили разговор.
Прошла минута тишины, послышалось какое-то шуршание, и из завала действительно выполз Юра. Как всегда — виновато улыбаясь.
О ЕСТЕСТВЕННОСТИ
Из записок Анатолия Мариенгофа (он упоминает представительницу знаменитой актерской династии):
«У кого-то я прочел, что прославленную Садовскую однажды спросили:
— Как это вы, Ольга Осиповна, можете так играть?
— А я не играю, мой милый. Вот выхожу на сцену, да и говорю. Так же я и дома разговариваю.
Оказывается, это самое трудное. То есть самое трудное для актера — это не быть на сцене актером».
На эту тему остроумно высказался французский писатель, актер и режиссер Саша Гитри:
«Все люди актеры, за исключением, пожалуй, некоторых актеров».
КАК СОЗДАЮТСЯ ШЕДЕВРЫ
Это было давно. Добрый мой приятель-врач упросил меня в канун 8 марта поучаствовать в поздравлении «женского» персонала его больницы: спеть два-три душещипательных романса.
Потом меня затащили в кабинет на застолье в узком кругу. А на прощание всунули бутылку греческого коньяка в красивой упаковке: заготовленный подарок-благодарность.
Вечером мне предстояло написать заказанную курсовую работу. Дело скучнейшее. Надо было его чем-то скрасить. «А чего на нее смотреть? — подумал я о бутылке. — Сейчас и начну». И так, допив почти до конца, завершил труды.
Сейчас, при письменных делах значительно меньшей важности, я позволить себе такого не могу. Мозги откажутся четко работать.
Зачем я об этом вспомнил? Читаю заметки А. Мариенгофа «Это вам, потомки!», а там — такой вот фрагмент о прославленном скульпторе:
«В двадцатых годах Конёнкову заказали мой портрет.
Не знаю, как теперь, но в то время, прежде чем подойти к мрамору или дереву, он много и долго рисовал свою натуру.
Я с утра приходил к нему на Плющиху в мастерскую.
На столе уже все было приготовлено: карандаши, листы ватмана, штоф зеленого самогона, два граненых стакана, две луковицы, два ломтя черного хлеба, соль.
Конёнков кончал работу, когда пустел штоф. Одновременно.
Пить с утра, да еще могучий самогон, да под луковицу — это было свыше моих сил. А пощады не было. После четвертого сеанса я смылся».
СТРАННОСТИ
«В качестве наказания она заставляла своего мальчика есть бутерброд наоборот: маслом вниз; как он плакал!» — прочитал я в одной из книжек и воспринял как анекдот.
Но, пожалуй, это не так уж и смешно.
Тэффи, выходя из дома, считала окна (четное количество — приносит счастье, нечетное — наоборот); страницы книг, писем и ею самой написанного — «должна» была прочесть во второй раз справа налево, «иначе будет плохо». Ахматова не могла переходить улицы. Мария Петровых — распечатывать письма в одиночестве. Инна Лиснянская — пользоваться общественным транспортом (только на такси).
Откуда берутся все эти боязни? Какая странная вещь — психика. А мы еще говорим самодовольно и едко о странностях другого человека: «Нет, этого мне не понять»…
САМОРАЗОБЛАЧЕНИЕ
Иван Ильин мне раньше казался самым неинтересным из философов Русского Зарубежья. «Дедушкой-моралистом» я его называл. Но со временем все чаще приходили на память слова Ницше: иногда, чтобы убедить в чем-нибудь одаренных людей, нужно только изложить утверждение в виде чудовищного парадокса. «И что это за эстетство с моей стороны?!» — думал я, читая простые, но такие важные мысли Ильина!
А как перекликаются его рассуждения с моей уверенностью в том, что продолжительная душевная боль — всего лишь внутренний застой, тупик, из которого человек не желает выбираться! Ильин говорит попросту о «плохом настроении» (я привожу в сокращении):
«Ясно, что за плохим настроением стоит конфликт. Этот конфликт нужно рассматривать как своего рода творческий заряд и обращаться с ним соответственно. Душевный застой неприятен. Но неприятность — всего лишь скорлупа новой силы и новой жизни.
Если ты не умеешь утвердиться внутри себя как победитель, если ты настолько неблагодарен, что, стоя перед главной задачей твоей жизни, видишь лишь «трудности» и «неприятности» и становишься «угрюмым», то не выноси хотя бы на люди свою трусость! …Не обнаруживай свою преходящую слабость перед другими!
Неприлично выбалтывать секреты; а плохое настроение совершает это. Как по-детски — плакать от боли; а плохое настроение — плакса.
Разве ты не знаешь, как спокойно и мило умеет улыбаться превосходящий тебя? Эта улыбка для плохого настроения невыносима».
ДЕПРЕССИВНЫЙ
Из подслушанного:
— А я вот — депрессивный. Даже если какая-нибудь ерунда случится — могу надолго расстроиться, перемалывать в голове…
— О-о, дорогой… Есть такое понятие: травматическое сознание. Это если любой пустяк способен вывести из равновесия. У тебя тот самый случай.
— А что же мне делать? Я не могу перестать думать о своих неприятностях.
— Знаешь, как в телевизоре? — переключи канал!
— Легко тебе говорить…
— Хорошо. Тогда так. Представь: ты шел, шел и зашел в тупик. Что ты делаешь?
— Не знаю…
— Ну подумай: как ты первым делом поступишь?
— Даже не придумаю, что ответить…
— Хорошо, я подскажу: развернешься и пойдешь назад. Искать выход. Иначе на месте и застрянешь и ничего не будешь видеть, кроме забора…
НАКОНЕЦ ДОЖДАЛСЯ
Был в отъезде, и с небольшим опозданием узнал, что премию «Поэт» на сей раз получил Евгений Евтушенко.
За что я его ценю — за неравнодушие к самой разной поэзии, за хорошее знание ее, за то, что он всегда держит наготове одобряющие, хвалебные слова в адрес собратьев по перу. Такое дорогого стоит.
А стихи… Была у него интересная, очень живая книжка «Взмах руки», 1962 года (единственная евтушенковская, которую я храню дома), были еще несколько симпатичных стихотворений (их совсем немного) потом. Ну да — и несколько хороших песен есть… В остальном — его стихи вызывают у меня досаду или смех.
Люблю иногда цитировать одно его стихотворение… Вот как в последний раз — год назад, доброму Владимиру Гандельсману, услужливо подливавшему мне какой-то крепкий заморский напиток. Почувствовав себя в приличествующей декламации стихов форме, я прочел, изображая в лицах содержание:
Пострашнее невода
Для людей как рыб,
«Извините, некогда…» –
Мертвых губ изгиб.
Выслушают нехотя
Чью-нибудь беду.
«Извините — некогда», —
Бросят на ходу.
Пусть швырнут, как нехристя,
На скамью суда
Это ваше «некогда…»
Но когда? когда?!
Перед последней строфой, как бы в состоянии еще невысказанного гнева, я грохнул кулаком по какому-то плоскому предмету. Гандельсман зажмурился, но не перебивая, продолжал слушать: стихи — дело святое. Похлопав мне, он тут же схватился за этот предмет, — который оказался планшетом. И проверив его работоспособность, вздохнул с глубоким облегчением: «Слава богу…»
НА АРБУЗАХ
«Были же арбузы в мое время!» — снова мысленно пошутил я: довелось съесть очередной арбуз — хороший, но, как всегда, только хороший, — не отличный…
Специально нашел одну из тетрадок, в которые я — исключительно для себя — конспективно заносил с 12-ти лет всяческие путевые впечатления. Оказалось, что и без тетрадки все помню в деталях, хотя дело давнее: как мы, ребятки разных возрастов — но все, в общем, довольно юные — уехали с чеченцами в ночь.
В то мирное время я подолгу жил в Новом Афоне. И вот однажды решил проехаться в Гагру, погулять по приморскому парку. Дальше — в моем дневнике (есть некоторая наивность стиля, но я ничего не исправляю):
«У колоннады парка меня остановил парень-кавказец: «Здравствуй!» И попросил помочь: разгрузить арбузы. Я как-то сразу и согласился.
Сели в легковушку, и шофер — спокойный мужчина Муса — помчался как бешеный. На вокзале они уговорили трех белорусов лет 15, и уже с ними мы въехали на городской базар. Ситуация стала ясна: торговцы с Грозного привезли арбузы; мои «знакомцы»-чеченцы, и ночуют здесь же, на рынке.
Чего-то мы долго выжидали (а стемнело уже окончательно). За это время Муса подобрал еще трех мальчишек лет 10 (с какого-то Дома отдыха). Напарник Мусы со смешным именем Супьян и «работники» — я, белорус (остальные двое ехали в «арбузном» фургоне) и трое пацанов — забились в легковушку. Проехав освещенную площадь с фонтаном, мы почти незаметно оставили город позади и ворвались в кромешную тьму почти пустой, петляющей дороги. «Куда мы едем?» — тревожно спросил один из мальчиков. «В Гантиади», — откликнулся Муса.
Ну вот и темная торговая площадь, будто в поселке кончилось электричество. В каком-то ближнем дворе шумело застолье, невидимые абхазы дружно разносили свои народные песни.
…Мы разгружали этот гигантский фургон два с половиной часа — до двух ночи. Какие были арбузы — огромные звучные булыжники! А сочные! Мы вдоволь насытились.
Супьян, оправдывая второй слог своего имени, неоднократно ходил к веселящимся абхазам с арбузами — и трудности с удержанием равновесия каждый раз у него заметно увеличивались.
Двинулись обратно. Но на полпути к Гагре машина заглохла: кончился бензин. В полном мраке мы подтолкнули ее к обочине. С помощью спичек Муса отсчитал каждому заработанную сумму; Супьян, покачиваясь, в это время останавливал редкие машины. Но кто остановится в глухом месте, где и пальца своего не увидишь?
Но одна осмелилась.
Водитель забрал Супьяна и ребят; я, как человек свободный, спокойно остался с Мусой (а ребята не иначе как уже значатся в розыске!). Перед тем, как устроиться спать, я подошел к краю дороги, и словно в пропасть, посмотрел в бездонное темно-фиолетовое пространство моря и неба.
Проснулись мы лишь после девяти, от солнца и дорожного гула. Я сбегал на край обрыва — взглянуть на нежно-голубое, необъятное, как воздух, море. Муса остановил легковушку, сунул мне на проезд, попросив, чтобы я на базаре нашел его людей и попросил привезти бензин. (Водитель, кстати, брезгливо отмахнулся, когда я протянул ему деньги.)
На базаре я узнал: за бензином уже поехал Супьян. Значит, протрезвел рано. Ну и хорошо, на том моя миссия окончена».
ТАИНСТВЕННАЯ ДВЕРЬ
Входную дверь в это учреждение невозможно открыть легким движением руки. Нужно надавить, задать ей ускорение. Но как быть пожилым? Или какой-нибудь хрупкой девушке? Я видел, как. Останавливается, берется за ручку, с усилием толкает… Кто такое придумал? Мне не удалось уловить в этом хоть какого-то смысла. Но я вспомнил попутно историю с Эдисоном (скорее всего, это анекдот, но — не важно).
Знакомые Эдисона удивлялись, почему так туго открывается его калитка. Мол, хоть ты гений, но смог бы сконструировать и получше. На что великий изобретатель ответил: «По-моему, калитка придумана идеально. Она соединена с насосом домашнего водопровода. Каждый входящий накачивает в цистерну двадцать литров воды».
А что накачивает дверь в учреждение?