Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2018
Дмитрий Легеза. «Картины изменчивого мира».
СПБ.: Союз писателей Санкт-Петербурга, 2017
Сборник стихов Дмитрия Легезы «Картины изменчивого мира» — из тех, что можно «проглотить» в одночасье. Например, за чашкой чая, который к этой книжке весьма уместен, ибо в ней много «вкусняшек» (искусных забавок и потешек — но только для взрослых, не для детей). Особенно в тему — гастрономические песенки: «Жан-Ги, военный круассан,/ влюбился в суши Кику-сан/ и, страстью нежною сгораем,/ все тайны ей поведал он,/ а Кику-сан была шпион,/ к тому ж, мужчиной-самураем…».
Так что книжка, определенно, привнесет в чаепитие нотку кэролловского «безумия». Не экзальтированную, а вполне себе английскую. В стихах есть и легкая чопорность, и отстраненная наблюдательность, и даже интровертность. Типа, посмеялись — и хватит. На пол падать необязательно. Такое интеллектуальное скоморошничество. Весьма отточенное.
Петрова в шоке: «аксолотль» — не грек.
Вот Аристотель с Архимедом — греки.
И даже Пиндар — грек, но Аксолотль,
Чье имя сладкозвучнее, чем Пиндар
И ближе к Аристотелю, так вот,
Не грек он, а личинка амбистомы…
<…>
Блеснет порой что-то обэриутское, но это, скорее, редкость:
«Не так опасен еж, как смерть ежа» —
Слова возникли огненные эти,
Когда я, онемев, полулежал
У девочки-дантиста в кабинете.
Слова горели за окном — и вот
Распались и потоком золотистым
Влетели в мой давно открытый рот,
Пропущенные девочкой-дантистом.
И стал я в тайны леса посвящен,
Тогда, на кресле, я узнал впервые
Про шепоты животных, а еще
Про длинные цепочки пищевые.
<…>
Финал же — снова сдержан, ироничен; из тайн первобытного леса возвращает нас в кресло дантиста. В славный игрушечный мир, из персонажей которого можно составить паноптикум. Эльф Яков, подрабатывающий воланом для бадминтона; ученые с проспекта Науки, заточившие в подвалы своих необразованных соседей; скороговорочная Критикака из княжества Монако; космонавт, уверявший, что Земля держится на сурикатах.
Мне, правда, милей здесь более прозаичные герои — бомжи, кошки, удолбище, чмо и прочие несчастные. Ситуации, в которые они попадают, понятнее, и сопереживать им легче («Антонова Петрову не дала… /Последний тихо встал из-за стола,/ Где остывал заваренный «эрл грей»…/ — «Быть может, оттого, что я еврей?/Но я ношу фамилию Петров…»»). Сопереживать, естественно — в рамках историй. Ибо большая часть их не предполагает каких-то душевных волнений. Забавушки, потешки, развлекалочки.
Однако есть в книге и такие стихи, которые не дадут ей залежаться на полке со снэками, скатиться в категорию фаст-фуда. Стихи, которые оставляют то самое необходимое послевкусие, свойственное блюдам более насущным. Они — о хрупкости бытия, которое может зависеть даже не от слезинки ребенка, а от судьбы насекомого («У нас погибла водомерка,/ Теперь вода неизмерима,/ Она бушующим потоком/ Смывает наши города») или от настроения бездомной собаки («Уходит пес — и счастие безлапно»). Об особой миссии поэта («Наследник», «Это стихотворение очень тонкое»), вообще — об искусстве. Вот, забавная «Детская песенка» («Стоит на кухне мусорка, помойное ведро,/ А в нем играет музыка,/ Равеля болеро») берет и разворачивает в полноценный сюжет затертое до дыр «Когда бы вы знали, из какого сора…». С глубоким философским финалом: «А вдруг исчезнет музыка,/ Лишь крышку убери —/ И просто куча мусора/ Окажется внутри». Что же это такое — искусство? Имеет ли смысл анализировать его, раскладывать по полочкам — возможно ли вообще пощупать этот «воздух»? По-моему, гораздо разумнее просто открыть книжку и наслаждаться — как это происходит в случае с «Картинами изменчивого мира».