Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2018
Марина МАРЬЯШИНА
Поэт, прозаик, студентка Литературного института имени А. М. Горького. Живет в
Москве.
* * *
Обманется вишня — ветер в стволах затих,
Предчувствуя птиц, летящих из волжской глины,
Что будут пусты их клювы, и шеи длинны
Выхватывать детский лепет из губ сухих.
Какая весна? Застегнуты, как в мешки:
Ни руку подать нельзя, ни уткнуться в свитер.
Как будто декабрь снегом до дыр нас вытер:
Не плавай в реке, не смейся, костров не жги.
Какое мне дело до городских забав,
До маковых плюшек, ярмарок с чучелами:
Устав издеваться, лыбиться начинали,
Как идол стою, из пепла себя собрав.
Раз дышется легче — уроков не извлекла,
И панцирь не тверд, и сердце мое не тише,
Привычный маршрут построен — в кружок иди же.
И если помашет кто-нибудь из окна —
Я мимо пройду, как все, опустев на треть,
Туда, где земля, расчерчена на полоски,
Рождает высотку, дерево, храм Покровский,
И небо такое, что больно в него смотреть.
* * *
От выбоин топких до шелухи овсюга,
В исчадье испарин корями отболей,
Тогда молчаливые птицы вернутся с юга,
Оттают верблюжьи шкуры пустых полей,
Тогда и проступит свет в дождевых решетках,
Опору почуем, снимем пуховики.
Сверкни же, весна, на лицах, примет лишенных,
По горло набей заботой, пока легки.
А если и завтра вакуумно до дури,
Какого рожна пришла ты гонять ветра?
На сад Гефсиманский эти же ветры дули,
И лунные карпы бились о дно ведра.
Но плакал Андрей, хоть был он рыбак умелый,
Когда над холодными кровлями горн завыл.
Пустынное солнце, горький пузырь омелы,
Созрело, объято облаком грозовым.
А тем, кто сорвал печати, придумал шифры —
Исчисли огрехи, косточки перемой.
Огонь под котлом затух. Мы остались живы,
Забытые меж полусветом и полутьмой.
* * *
Засыпаю. И снится ничто мне:
Подоконник в заброшенной школе.
Там, где раньше сидеть не пускали —
Струпья краски шуршат лепестками,
Как из детских страшилок дурацких
Что-то темное стало сбываться:
Дремлют стужи, свернувшись в кудели,
В голубых коридорах гуденье,
Путь один от работы до дома:
Новостройка, детсад из картона,
И зима на углу магазина
Заунывна, как песнь муэдзина.
Кто пошел в институт, кто в шарагу,
Ни к себе, ни с дороги ни шагу
В бытовом копошенье, во сне ли
Все пройдет: забытье есть взросленье,
Мы привыкли. И стало нам проще.
Проезжая горящие рощи,
Так живем, будто где-то пропали,
В черной-черной каморке с клопами.
* * *
Аве глядящим поверх берез
Окнам седых окраин
В мир, что от фильтров почти белес,
Ретушью сплошь подправлен:
Голые стены, щитки пусты,
Зимы метла пылит,
Сваям лучей не взбурить пласты
Мерзлых бетонных плит.
Здесь плавниково листва шуршит,
И уплывает в темень
Зимнего дня голубой самшит,
Что по дворам расстелен.
Ток в проводах, придыханье пран,
Снег на ветвистых сгибах.
Все мы подвязаны в чей-то план
Ежевесенних скидок,
Где даже трубы, свернувшись в жгут,
Смогом плюют живее,
И половодья, как счастья, ждут,
В едком поту ржавея.
* * *
Ледяные овраги ветрами полны до краев,
День натянут на леску, где серые простыни сохнут.
Возле лунок потреплемся, мол, не заладился клев,
И рыжеет осинник, над белой землей полусогнут.
Это местные боги, наверное, взъелись на нас,
Грозовыми хоругвями туч очертили скворечни.
Нет ни рая, ни ада, слыхали? Всевидит
Глонасс,
Зависая над хаосом, путь исчисляя скорейший
В геометрию мира, где раб муравей муравью,
Где сшибаются трутни за сладость кровавого меда.
Покрути у виска, покажи, как стремится к нулю
КПД возмущенья под цепким зрачком огнемета.
Чтоб не скучно жилось, про рыбалку возьми, букинист,
Про червей и блесну, если лодка уже просмолена…
Или выйди на площадь, и горю земли поклонись,
За селедку и водку в ларьке, на отшибе района.
* * *
От бессмысленных подражаний
Гулу вымерзших теплотрасс,
От лекарств, что подорожали,
Святый боже, избави нас.
В грязноватых сугробах вязнем,
Низ ли, верх — пелена, пустырь,
Рвется упряжь, никто не связан
Счастьем вымышленным, простым.
Чахнут стебли былинок скромных,
Свеж фундамент, земля гола,
И свистящему ветру в кронах
Отвечают колокола.
Покачай меня, паутинка,
Над пустотами вознеси,
Где, как грязь, отряхнуть с ботинка —
В заскорузлой истлеть грязи.
Кто не умер, тот просто вырос,
Вышел в люди, купил жилье,
И снесет, как тряпье, на выброс
Детство выцветшее мое.
* * *
От Москвы до Подлипок
вклинится в полчаса
Позвонками состава — вечности полоса.
Пока суп уплывает в форточку струйкой выти
Не накинув кофтейки, в свежесть пролета выйти,
Покурить, подвести глаза искреньем да синевой,
Чтоб от дома до станции не было сил на вой
У машин и людей. Чтоб темень стянув ремнем,
Переход перемочь, пристать к башлыку репьем.
Так и день проплывет огневкой по дну пруда,
Без тревог и попыткок умственного труда.
Так смежайте же веки, чудища детской тьмы,
Это мы повзрослевшие, мертвые — это мы.
Всякий раз — мимо выхода. Камера отперта,
Круг по комнате заново, каторжник, «от винта!»
Мешковатая тень не дернется на шестке,
Отвернись и засни, ладонь приложив к щеке.
* * *
Я вовсе не сплю, мне просто
Раскручивать жернов дней,
Под коим икринки проса —
Не жизнь, но тоска по ней.
В бессмысленном копошенье
Плывем, как в густом чаду:
То хлыст чирканет по шее,
То врежешься на ходу.
Меж лужами и метелью
Небесных Медин и Мекк,
Дай Бог, что в году с неделю
Сберется на плач и смех.
Когда, под исход апреля,
По улицам разлита,
Весна воскрешает время,
Ушедшее навсегда.
* * *
Снегом окатит — станет в домах светло,
В грифельном небе выцветет градиент.
Люди толкаются, их на земле свело,
Там, где зима бесправна и правды нет.
На вот снежок, изъеденный тлей урюк —
Примет спина за выстрел, упрек тая.
Месиво пестрых маек и рваных брюк
Так и не понимает моя твоя.
Вроде бы по-человечески говорю,
Вроде бы, той же крови с тобой, Каа.
Нив не вспахав, не кланяясь ковылю,
Шушера в блестках едет к своим Гоа.
Господи Боже, было бы плакать чем —
Лопасти мельниц вывихнет ветродув.
По морю черному катится лунный челн,
Порванный парус недругам развернув.
* * *
Деду
Говорил, что дурное семя, разрыв-трава,
И небритой щекой касался едва-едва.
Оборачивал ноги — по полу сквозняки,
«Не вставай, бестолковая, вылечить не с руки»,
Помнишь, как я тебя подбрасывал к потолку…
Сам теперь непослушные ноги не волоку.
Только жалко: правнука ты понесешь не мне —
Хладну бел-горюч
камню, вышивке на ремне.
От большой войны расписной ковер, ятаган, чалму,
Самодельные ножики… все передай ему,
Чтоб тростинку-тебя, твой
сын, как отчизну, спас,
Чтобы с облака я не падал, шалея с вас.
А забудешь — не плачь, что город испил до дна,
Что была горяча-румяна,
теперь бледна.
Приезжай, погляди на ухабины со ржавьем.
Тише, сердце проклятое. Вырвешься — заживем.