Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2018
Александр БАЛТИН
Поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как
поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик — в 2007 году
в журнале «Florida» (США). Член
Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и
свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси,
Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии,
Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного
поэтического конкурса «Пушкинская лира» (США). Лауреат золотой медали
творческого клуба «EvilArt». Отмечен
наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной
медалью портала «Парнас». Номинант премии «Паруса мечты» (Хорватия).
Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник
Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и
польский языки. В 2013 году вышла книга «Вокруг Александра Балтина»,
посвященная творчеству писателя.
СЛУЧАЙ ФЁДОРА СОЛОГУБА
Тело любимой жены было найдено в реке. Он ждал ее, ушедшую ненадолго, всю
зиму, ждал упорно, как трудился. Прислуга ставила на стол два прибора, будто
дверь вот-вот откроется и…
Потом он заперся в кабинете и погрузился в мир, неведомый никому; он
долго блуждал в дебрях математических формул, ища в их суммарной чудесной
графике не только смыслы, но и оттенки оных. Он выходил только поесть.
Наконец, он появился с сияющим лицом, и прислуга поинтересовалась, чем он был
занят так долго.
— Хотел математически точно убедиться в существовании того света, — был ответ.
И, видя удивление прислуги, добавил: — Теперь я уверен, что встречусь с женою.
Поэт-математик Фёдор Сологуб был уверен в этом.
Остается надеяться, что математика его не подвела — как не подводила поэзия.
КЛАРИЗМ МИХАИЛА КУЗМИНА
Муаровые разводы Михаила Кузмина! Нежность кларизма.
Сии изысканные, утонченные вирши стоит издавать на особой, под старину, бумаге,
в роскошных, с золотым тиснением, переплетах.
Рафинированность как норма жизни приведет к конфликту с
последней, однако результат окажется превосходным.
И Александрийские песни звучат так, будто сложил их тонко чувствующий насельник
того времени, а, к примеру, стихотворение о Гёте наводит на мысль об
авторе-современнике.
Рафинированность, помноженное на эстетство.
Все-таки бабочке сложно в хлеву…
ПРОЗА ЕСЕНИНА
Дремучая проза есенинского «Яра»!
Мшаниной поросшие скулы — и фразы, которые перевивают
живые мхи; и абзацы точно кусочки дебрей, или трава на
болоте, или пруд, так плотно покрытый ряской, что, кажется, ступи — пройдешь,
не утонешь.
Нутряная, густейшая, словесная живопись; проза-поэзия, изъятая из недр стихотворчества…
И — Ключи Марии: мистикой пронизанный язык; сочные догадки о сущностном
корнесловии; ощущение прикосновения к небу: от какого, в сущности, и идет все
поэтическое, световое, ложащееся в копилку человечества…
ВОЛЯ И ВЕРА КАРОЛЯ ВОЙТЫЛЫ
Лодку веры нести через холмы и пустоши атеизма…
Жизнь Кароля Войтылы —
Иоанна Павла второго — избыточна и без стихов.
Но стихи его — исполненные кроткой воли — полноправно помещаются в поэтические
антологии.
Тончайшая нюансировка психологии веры дана в виртуозных верлибрах — или в
стихах, где рифма мелькает, как потерянная золотая монета, давая ощущение
мудрой оригинальности.
Тонкое осознание истории, в которой все мы живем, в большинстве сего не
сознавая, проявлено в стихах о польских королях — богато инструментированных,
насыщенных сложным раствором ассоциаций.
Пышные снопы веры, золотая работа души.
Алмазная доля КароляВойтылы.
ОКУДЖАВА И МЫ
Нежное, доброе, несколько заунывное…
Пение Окуджавы, столь важное для лучших представителей двух-трех поколений,
ныне востребовано только постаревшими их представителями, а, учитывая
скоротечность жизни вообще, аудитория эта редеет на глазах.
Ибо доброта не популярна.
Как мягкость и нежность.
Могут ли эти — основные — понятия быть популярны, или нет?
Оказывается, могут.
Двадцатилетие официальной политики растления — с обнаглевшим шоу-бизнесом,
осатанелой жаждой наживы, тотальным размывом эстетических критериев, с культом псевдосилы и проч. — сделало свое дело, да так, что все
животное наверху, а все лучшее, человеческое загнано в подполье.
Попробуйте объяснить двадцатипятилетнему менеджеру, что в жизни кроме денег,
комфорта и неправильно понятого успеха есть еще что-то! Не преуспеете —
предложив ему послушать песни Окуджавы.
Ибо для их восприятия нужны соответствующие душевные вибрации — они нужны и для
нормальной жизни, но, заглушенные реальностью, еле теплятся они в нынешних
душах — однако теплятся все же, ибо изначальны.
А курс (нелепо звучит, увы) — в школе, к примеру — курс прослушиванья песен
великого барда мог бы осветлить души детей, еще не столь загрязненные, мог бы,
но…
Аудитория редеет.
Свет убывает из жизни.
Самое страшное, что живущие в темноте начинают
воспринимать ее светом.
ВЕЛИКОЕ ИСКУССТВО НИКОЛАЯ ГЛАЗКОВА
Великое искусство — самому себе корежить жизнь, валяя дурака…
О, Глазков — дервиш русской поэзии, чья ирония переходит в метафизику,
при этом очевидно, что ему не жаль ничего — ни криво идущей судьбы, ни того,
что материальный, бытовой рай не обрести.
Главное — четкое знание того, что «от моря лжи до поля ржи дорога велика».
Ибо поэзия круто замешена на правде и подлинности, даже если примеряет разные
маски: простака, шута…
Великое искусство самому себе корежить жизнь ведет к
плодоносному результату: осознанию всей гаммы жизни, сущностных ее гроздьев.
Ворон успеет нечто каркнуть, прежде чем его разоблачат.
Часы успеют пробить…
А вечность — это просто отсутствие времен, какое компенсируется сияющими
скрижалями поэзии.
АНГЕЛЬСТВО АННЫ АЛЬЧУК
Можно писать о дактилях — и фантазиях на тему русского классического размера в стихах Альчук, можно, погружаясь в косные дебри филологии, выстраивать словесные периоды, мало имеющие отношения к сущности поэзии, но можно вчитаться, вглядеться в иное:
И сквозь свеченье повел…
Виолончели сплетали вечно горящие ветви,
Лепились любовью моей к сумраку.
О, Уходящий навстречу спешащим,
В искрящих затонах города в каждый час
…и услышать медово-виолончельный звук, что много тоньше волоса: когда не
рентгеновских лучей, просвечивающих гамму сущего; понять дерзновение прорыва —
к своему и только своему метафизическому языку.
Он не создан, увы.
Каждый поэт, соприкасаясь с дебрями смысла, вынужден изобретать его для себя —
и для могущих слышать.
Так, плавно и кругло, порою совершенно, порою срываясь в темноты, создавала его
Анна Альчук — свой собственный метафизический язык,
которым выражается невыразимое — то, что в сущности и
есть поэзия:
своды грозящие эхом
свирели сквозные
в зарослях-залах
янтарных пантер глаза
и
стены так истончаются
птицы влетают
отрясти свои лозы
в зори врасти Диониса
пространств распрямляя воздух…
И если гипотетический ангельский язык человеку невозможно представить, то веянье его — радужно-трепетное, силовое внутри себя, шаровое, как световая бездна — можно ощутить, соприкасаясь со стихами Анны Альчук.