Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2018
Лилия ГАЗИЗОВА
Поэт. Родилась в Казани. Окончила Казанский медицинский институт и Московский
литературный институт им. А. М. Горького (1996), училась в аспирантуре
Института мировой литературы РАН. Стихи и проза публиковались
в журналах «Знамя», «Арион», «Дружба народов», «Октябрь», «Юность»,
«Современная поэзия», «Крещатик», «Дети Ра», в «Литературной газете»,
альманахах «Истоки», «День поэзии» и др. Автор нескольких книг стихов.
Первая книга «Черный жемчуг» опубликована в начале 90х
с предисловием А. И. Цветаевой. Составитель ряда антологий русской и татарской
поэзии Татарстана. Стихи переводились на английский,
немецкий, польский, румынский, турецкий, армянский, латышский языки.
Автор проектов и организатор Международного поэтического фестиваля им. Н.
Лобачевского (Казань) и Международного Хлебниковского фестиваля ЛАДОМИР (КазаньЕлабуга).
Лауреат литературных премий им. Г. Державина, А. Ахматовой (журнала «Юность») и
В. Берестова. Живет в Казани.
Время и пространство, как известно, философские категории. Когда-то они
рассматривались по отдельности, но после появления эйнштейновской теории
относительности философы стали говорить о них как о гранях единого понятия. В
последние годы философы предлагают интерпретировать пространство как сцену, где
происходят события, а время как сеть, в которой оседают события. Но как бы ни
развивалась философская мысль, в поэзии эти понятия становятся больше, чем
система координат, больше, чем понятия. Они становятся стенами дома, точнее, мира,
который выстраивает современный поэт Андрей Грицман.
Андрей Грицман — русский американский поэт, давно уехавший из России, пишущий
на русском и английском языках. Один из участников так называемой «могучей
кучки» поэтов Нью-Йорка, в которую наряду с ним входят Бахыт Кенжеев, Владимир
Гандельсман и Алексей Цветков (недавно, правда, переехавший в Израиль).
Пространство для поэта — это места свершившихся или совершающихся событий.
Станции московского метро, города и страны, реки и заливы, родные улицы Москвы
и Нью-Йорка, упоминаются даже Полярный круг, Млечный путь, древняя Троя.
Пространство не ограничивается местами проживания, оно стремится к
бесконечности. Оттого и так одинок его лирический герой. Он всегда один, какими
бы узами-связями не был скован.
Во многих стихотворениях Андрей Грицман позволяет себе прямое поэтическое
высказывание.
Господи, как я хочу начать сначала!
Поселиться в пригородном домике,
окруженном магнолиями и покосившейся
деревянной оградой.
Или
Я не знаю, что будет завтра.
Дождь, разлука, с миру по нитке.
Там, где лежу, — провал слева
справа спит кошка.
Зазор между автором и лирическим героем сведен к минимуму. Автор приходит к
последней ясности. Когда нечего терять, когда прожита большая жизнь, когда
потери преобладают над приобретениями, можно говорить откровенно о том, что
болит. События собственной жизни и узнаваемые черты собственного быта придают
стихотворениям Грицмана личностную и поэтическую неопровержимость.
Но, даже говоря откровенно и прямо о волнующих его вещах, лирический герой
словно парит в небе подобно шагаловским героям. Он всегда над описываемыми или
упоминаемыми явлениями и инцидентами.
Да и время в картине мира Грицмана носит нелинейный характер. Оно имеет
размытые границы. Для автора важны в первую очередь его собственные
переживания.
Поезда идут по любым странным направлениям.
А на доске написано — отправление неизвестно.
Написано — прибытие неизвестно.
Не важны ни поезда, ни страны. Ни пункты назначения. В фокусе — человек, его
прошлое и настоящее. И размытое, но угадываемое будущее.
Вот здесь и поджидают читателей открытия. Поэт умеет одним штрихом обозначить
период истории. В стихотворении «Яма» поэт вспоминает Москву:
Прощай, Москва, пельменная, пивбарная
и подворотная, подъездная, морозная.
Базарная, дворовая, бульварная,
вокзальная, зенитная, безъямная.
Безъямная, жетонно-телефонная,
родная, трехвокзальная, бездомная.
Автор собрал в нескольких строках множество социо-культурных кодов. Частное
знание о мире трансформируется в поэтическую картину мира. Время и пространство
составили один большой мир, в котором каждый может разместить и себя. В этих
строках, с одной стороны, узнаваемая история города и страны, одновременно, с
другой, история самого лирического героя, ностальгирующего и осмысливающего
формулу Бродского «человек есть конец себя»…
В стихотворении «Прогулка по родному городу» Грицман живописует одно из самых
примечательных мест Москвы, да и всей России:
У трех вокзалов, у трамвайных линий
коростой покрывал чернильный иней
у тени Косарева грудь и козырек,
лахудру пьяную, и Ленина висок,
суконного прохожего мешок,
транзитного, из Харькова в Калинин.
Памятники Ленину и Косареву (первый секретарь ВЛКСМ в 1929–1938 гг., участвовавший в репрессиях и репрессированный, имевший отношение к строительству трех вокзалов и переименованию Каланчевской площади в Комсомольскую), «пьяная лахудра» и «суконный прохожий» — привычный российский привокзальный ландшафт. Астионимы Харьков и Калинин, в 1990 году вернувший себе название Тверь, придают стихотворению историческую убедительность.
Все пусто, гулко, настежь все открыто
под выцветшим плакатом «Миру — Мир!»
Этими строками заканчивается «Прогулка по родному городу». Нет города, села или деревни, в котором не были бы вырезаны из
пенопласта и расположены на крыше какого-нибудь дома либо выведены красной
масляной краской на стене или заборе эти унылые, затасканные и покрытые слоем
пыли слова. Андрей Грицман сознательно выбрал именно их из множества
лозунгов советской эпохи («Слава КПСС!» и др.), почувствовав лицемерие этих
ничего не говорящих слов.
Можно выделить ключевые слова-фразы, ассоциативно связанные с концептами время
и пространство в поэзии Андрея Грицмана. Они не только часто повторяются, но и
усиливают смыслы: гимн, необратимый полет, три вокзала, родина, Сухаревская,
место для курения, путь, овраг, паспортный контроль, ОВИР, Нева, Гудзон,
Манхэттен… По ним легко выстраивается биография поэта
Андрея Грицмана. Внешняя биография. Но есть еще тайная жизнь, которая не видна
никому.
Владимир Гандельсман так написал о поэзии Андрея Грицмана: «Тут самое главное —
душа, ее непрерывное хождение, брожение, скитание и, наконец, мудрение. А сам
поэт подобен, конечно, Улиссу, вновь и вновь преодолевающему препятствия
(реальные и вымышленные) на пути к самому себе».
Черный ветер подул, и последние листья слетели.
По глубоким оврагам ржавеет надежда души.
Русский будущий снег — летаргия покойной постели.
Я спокоен, я знаю — ничего мне уже не решить.
Да и что там решать?
Разбирать, что сказала душа, улетая?
На каком языке? Отплывает беззвучно душа.
И кириллицы звук постепенно в пески истекает.
И, следя за полетом, я теряю слова не спеша.
Это очевидно биографическое стихотворение, прошитое насквозь трагическим мироощущением. Андрей Грицман — один из самых экзистенциальных поэтов современности. Окружающий мир с его драматическими событиями и катаклизмами важен ровно настолько, насколько отзывается им его душа. Не то, чтобы автору не интересен окружающий мир, напротив, он к нему постоянно прислушивается. Внутренний мир оказывается порой важнее внешнего. Попытка принять свой космос становится важнее осмысления происходящего вокруг.
Каждый отвечает за себя.
И оставьте Родину в покое.
До конечной — в поезде судьба:
Квинс или платформа Бологое.
Автор более тридцати лет прожил в Америке. Он стал и узнаваемым американским
поэтом, сумев войти в другую культуру. Но до сих пор Бологое в его стихах
рифмуется в метафизическом смысле с Квинсом. Это уже судьба — быть одновременно
«здесь» и «там».
«В моих стихах довольно много географии, но они ни в коем случае не являются
травелогом, “стихами путешественника”. Скорее, это отражает мою концепцию
поэзии над культурами, над границами, мое самоощущение “безродного
космополита”. Естественно, я являюсь русским поэтом, скорее даже московским, но
моя душа — душа “перемещенного лица”. Однако с этим же связано и ощущение
“одомашнивания” мира».
Есть стихотворение, которое автор почти всегда читает на своих выступлениях. В
нем, на мой взгляд, Грицман сумел выйти за пределы своей обычной поэтики.
Начинается оно так:
Я читал Чехова у постели матери в больнице для престарелых.
Короткие рассказы. Поздний свет несмелый
сочился сквозь окно — рама стояла на томике Куприна.
На крики болезных семенили медсестры: филиппинки,
цветные.
Места нагорные висели в закате, ее недоступном. Была весна.
Я дочитал, проверил растворы, тронул мел лба
и вышел, размышляя о том, что время течет для нас по-разному.
Для меня — неделя, для нее — минута, месяц ли, годы,
и бормотанье, слов предтеча, становится также праязыком
другого молчания. Что еще вспомнить? В такие погоды
на расстоянии «Еврейский дом» на холме
кажется усадьбой Набокова или Бунина,
то есть почти родной речью,
перенесенной в таинственную индейскую долину.
И чем дальше маячит тот дом за пределом,
тем все более и более ткань бытия,
цвета, запаха, боли — для тебя,
да и для меня
постепенно становится
ветром в кронах,
в овраге мелом.
Здесь каждое слово выверено и проверено временем. Постоянно рождающиеся
аллюзии и ассоциации придают ему историческую убедительность.
Поэзия Андрея Грицмана — это поэзия нового времени. Когда ничто не довлеет над
автором, кроме своего духовного и душевного опыта. Всевозможные влияния и
предтечи при желании можно обнаружить, но они, если можно так сказать, вторичны
и не определяющи. Поэт прекрасно владеет всевозможными жанрами и поэтическими
формами, выбирая наиболее оптимальные из них для выражения своих эмоций.
Точнее, они выбирают себя сами — настолько автор доверяет своему чутью.
Время и пространство в его стихотворениях, с одной стороны, вполне определенны,
то есть мы знаем, что, где и когда происходит, с другой, они играют не первую
роль. С другой стороны, с натяжкой их можно определить как систему координат, в
рамках которой рождается поэтическая картина мира Андрея Грицмана.
Однажды поэт сказал: «Наши времена — потерянность в толпе и одиночество в
глобальном межкультурном пространстве, когда поэзия становится основным
способом общения между посвященными». Действительно,
это — «поэзия поверх границ», которая будет интересна читателям разных
поколений, стран и культур. Она говорит о насущном,
потому будет долго оставаться актуальной.