Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2018
Татьяна ВОЛЬТСКАЯ
Поэт, эссеист, автор многих поэтических книг. Родилась и живет в СанктПетербурге. Работает корреспондентом радио «Свобода /
Свободная Европа». Лауреат Пушкинской стипендии (Германия) и премии журнала
«Звезда».
* * *
Не за жизнью, а за судьбой
По заснеженному проспекту,
Скользкой набережной седой
В Петербург вступая, как в секту,
Разве знаешь, где поворот
И куда заведет кривая,
И кому незнакомец тот,
Запахнув воротник, кивает.
Багровеет вдали тюрьма,
На застывшей Неве лица нет,
Цепенея, стоят дома,
Окруженные мертвецами.
Вон — на каждом шагу они,
А не где-то на Пискарёвке,
И текут через них огни,
Веток скрученные веревки
И живых болтовня и смех,
Порт, залитый закатной желчью,
Снег — в безумье смешавший всех —
Все быстрей, то крупней, то мельче,
Вниз — на головы нам с тобой,
Жадно шепчущим: «Скоро, скоро!» —
Как пред медлящею судьбой,
Замеревшим у светофора.
* * *
Слава разлуке — это она
Наши лица разглядывает в бинокль,
Это она в крови растворяется, как весна,
Вкруг головы обвивается, как вьюнок.
Слава разлуке — ее рембрандтовские углы
Скрадывают неважное, замечая лишь
Островок, любовью выхваченный: светлы
Страницы, веки прозрачны, и коврик — рыж.
Это ее оленей косящий бег
За размытой фигуркой тянется, будто шлейф,
Это она нежданно, как первый снег,
Наши плечи трогает, осмелев.
Слава разлуке — это ее челны
Раскроили Волгу — на после княжны и — до,
И уж если мы с Богом разлучены —
Нам ли наполнить времени решето!
Мы проскочим в скользкие ячеи,
Где застрянет — мусором — все, что нас
Разделяло.
Вот только б в глаза твои
Заглянуть — не когда-нибудь, а сейчас.
* * *
Господи, если есть у Тебя рай,
Ты меня туда, конечно, не забирай —
К праведникам прозрачнокрылым,
Сама знаю — не вышла рылом.
А пусти меня на кухню через черный ход
В 41 год,
К Рябинкину Юре,
Чтоб за крестами бумажными ветры дули,
Буду варить ему кашу, класть по ложечке в рот,
И он не умрет.
Каждый день буду варить кашу —
Пшенную, рассыпчатую — а как же,
И когда он поднимет руку, то этот жест
Будет лучшим из Твоих блаженств.
День за днем буду варить кашу —
И о смерти, глядящей в лицо, Юра не скажет.
Буду варить кашу вечером и поутру —
И мама не бросит Юру, спасая его сестру.
И тогда я увижу краешком глаза —
Всеми шпилями сразу
Колосящийся, будто рожь,
Петербург небесный, в котором Ты всех спасешь.
* * *
Потемнела, загустела Нева,
Повернулись в небесах жернова,
И просеялась на плечи, мягка,
Через облачное сито — мука.
Эй, прохожий, воротник береги!
В переулке не дома — пироги —
Всем достанется, кто здесь умирал,
Не успевшим укатить за Урал,
Всем, толкающимся в яме сырой
Под фанерною дощечкой «Герой», —
И начальнику, что жрал балыки,
И младенцам, как сухие листки,
Отрывавшимся от рук — в перегной.
Эй, Степан Лукич, ты слышишь, родной,
С Пискарёвки тебе видно ли, дед, —
Город в белые одежды одет,
Словно мельник убеленный — мукой
Посыпающий твой вечный покой,
Где ледок — и тот, зажатый в горсти,
Точно корочка ржаная, хрустит.
* * *
Снег завесил занавеской тюлевой
Кухонное тусклое окно.
На земле моей, покрытой тюрьмами,
Погляди, по-прежнему темно.
В облаках дымится месяц узенький,
Куст топорщит пухлые бока.
А давай-ка за невинных узников
Мы поднимем к полночи бокал —
Поглядим на стол, на ель колючую,
Выпьем — ты кивнешь, и я кивну,
Хрупкое свое благополучие
Ощутив внезапно, как вину.
* * *
Ах, как жалко страну, как жалко —
И тайгу, и канаву со льдом,
И Камчатку, и Тихову Алку
С третьей парты, и этот, с трудом
Забываемый праздник — ни слова
Про убитых — лишь Волга да степь,
Над кровавою ямой — Орлова
Рассыпает щебечущий степ.
Над бараками, над колючкой
(Кто там спит — грузин, сибиряк?)
Машет Грушенька белой ручкой,
Семиструнный вздох — «чибиряк,
Чибиряк», и цыганским плечиком
Дрогнет даль.
Неужели все?
Неужели нас, искалеченных,
Даже Бог уже не спасет?
* * *
С севера ли ветер дует —
Как же, с севера, дружок,
Дует песенку простую
Во серебряный рожок.
Но тоска в его бездонном
Голосе еще легка:
Рассыпаются над домом
Сахарные облака.
Оттого так сладки травы,
Кромка леса, банный сруб,
Лист крыжовенный шершавый,
Уголки прохладных губ.
Оттого-то этот странный
День нам выдан, наконец, —
Из солдатского кармана
Весь в махорке леденец.
Оттого-то полдень летний
Воробьем из-под стрехи
Вылетел — как день последний,
Как прощенье за грехи.
И когда начнутся вьюги,
Лютый холод, вечный мрак,
Мы узнаем друг на друге
Дня сияющего знак,
И пока белеют ветки,
Стынет города чело,
Мы шепнем, простясь навеки:
Обойдется. Ничего.
ЗИМА
Исакий плодовит и
кряжист,
И ангел спит в его коре.
Сутулый Достоевский, тяжесть
Дворцов, построенных в каре.
И тут же — пушкинская легкость —
Свернешь по улице — видна,
Поддерживавшая под локоть
И Майкова, и Кузмина,
И город, весь припорошенный
Тончайшей пудрой ледяной,
Как будто в сердце пораженный
Любовник оперный, со мной
Немного постоит — и рухнет,
Глаза пустые закатив,
Помяв парик, забросив туфли
С большими пряжками в залив.
СНЕГ НА МОСТУ ЧЕРЕЗ РЕКУ СУЙДУ
Все было плоскостью: река
Во льду, вихляющий заборчик
Вдоль бань, корявая строка
Тропы, чей почерк неразборчив,
Стволы засохших тополей,
Что косо к берегу приникли, —
Все было плоскостью, верней,
Обложкою закрытой книги.
Я не заметила, как снег
Ее открыл — казалось, просто
Встал за спиною человек —
И перелистывает воздух.
Мелькает детское лицо,
И долгая шинель солдата,
И мельничное колесо,
Снесенное еще в тридцатых.
Саднит поломанный рогоз.
Осока серой прядью машет,
Но снега медленный наркоз
Все обезболивает — даже
Твои ладони на мосту
Над вспыхнувшею зажигалкой,
Бетонной лестницы уступ
И вылетающую галку —
Туда, где ни ступенек нет,
Ни банек у реки, но сходны,
Как близнецы, деревья, снег,
Собака, хижина, охотник,
И хлопает над дверью холст,
Стучит оторванная рейка,
Пружинит деревянный мост —
Невидимый проходит Брейгель.
В плывущем ощупью луче
Темнеет лес, покрытый шалью,
И ямка на твоем плече,
Где голова моя лежала.
И сходит снег, как благодать,
На мост и расправляет крылья,
Где мы останемся стоять,
Облокотившись на перила,
Склонив невидимые лбы
Повинные — перед метелью,
Перед мгновением любви,
Перед бессмертием потери.