Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2017
ЕВГЕНИЙ АНТИПОВ
Эссеист, публицист. Родился в 1958 году в Ленинграде. По образованию
архитектор. Автор шести книг эссе, исторических расследований, теоретических и
публицистических статей. Лауреат премии «Созидатель» за 2006 год и премии
«Молодой Петербург» за 2009 год. В 1980-е годы — староста литературного
объединения В. Сосноры. В настоящее время — куратор
литературного клуба «XL». Преподает на кафедре рисунка Санкт-Петербургского
архитектурно-строительного университета, читает лекции на историческом
факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Член оргкомитета
ежегодного литературного фестиваля «Петербургские мосты». Президент «Ассоциации
творческих объединений». Живет в Санкт-Петербурге.
Пришла пора поздравлять сторонников Российской Революции, правда, свершилась
она не в октябре 1917, и даже не в феврале, но аккурат в марте. В октябре же,
равно как и в июле, были правительственные перевороты. К этой же категории
следует отнести январский 1918 года разгон большевиками (совместно с левыми
эсерами) Учредительного собрания, которое, собственно, и провозгласило Россию
республикой, — и да, сопутствующий этому разгону расстрел латышскими стрелками
возмущенных демонстрантов. Через полгода большевики с помощью все тех же
латышских стрелков расстреляют левых эсеров, а чуть погодя объявят красный
террор. Что поделать, борьба за благо народное иногда предполагает жесткие
меры.
Впрочем, борьба за благо народное не всегда учитывает мнение народа. По крайней
мере, крестьяне — а это 83% населения — в «Совете Рабочих и Солдатских
депутатов», который сформировал первое правительство новой России, порой даже
не упоминались. Да и какой революционер из консервативного крестьянина — то у
него посевные, то уборка урожая. И, главное, урожай этот не хочет отдавать,
собака.
Лозунги, конечно, сулили крестьянину землю, но 75% российских крестьян уже были
собственниками земли.
Русские же солдаты на свержение монархии отреагировали вдохновенно. То есть во
время боевых действий во Франции, в Ла-Куртине,
отказались подчиняться и потребовали возвращения домой. Им, правда, пояснили,
что с оружием, да в таком количестве, их никуда не пустят. Солдатский совет
проявил твердость, отказался сдать оружие и потребовал (потребовал!) отправить
их в Россию укомплектованной частью. И даже сделал героическое заявление: «В
противном случае солдаты 1-й бригады готовы умереть от голода и снарядов…».
Но из солдата, если честно, революционер тоже получился неважный. Конечно, в Первую мировую — несмотря на то, что семьям воюющих солдат
выплачивалось пособие, — солдат не хотел воевать с германцами за какие-то там
геополитические интересы Российской империи, поэтому пришлось ему воевать в
Гражданскую бесплатно и не ведомо за что со своими согражданами — а жертв получилось
в 10 раз больше. В гражданской войне русские солдаты проявили себя тоже
неважно, поскольку регулярно уклонялись от участия в расстрелах, спасибо,
латышские стрелки выручали. Лучше всего революционную неважность русских солдат
(каждый пятый в РККА был иностранец) проиллюстрировал кронштадтский
мятеж. Его обычно называют контрреволюционным, хотя был он не контр, а очень
даже — про. Поскольку все идеи, о которых с таким
задором восклицали ораторы-агитаторы в 1905-м и в 1917-м, оказались не только
попранными, а вывернутыми наизнанку: председатель кронштадтского
совета Фёдор Раскольников устраивает комиссарские пиры, в то время как страна мрет от голода и болезней.
В общем, к октябрю 1920 года почти половина матросов Балтфлота
вышла из рядов партии большевиков. И хотя мятеж поначалу имел совершенно мирный
характер, все закончилось весьма кроваво. Одних расстрелянных матросов — 2103,
6447 приговорены к разным срокам заключения.
Но Фёдор Раскольников по большому счету не виноват. Они с жинкой
всего лишь вдохновлялись примером интеллектуальной элиты, идеологов, так
сказать. Ведь некоторые завтраки экспертной комиссии по оценке оставленного
буржуйского имущества продолжались — вследствие заинтересованности всяких лиц —
до ужина. А какой-то следователь, какой-то Назарьев, даже выявил вопиющие факты
на восемь миллионов и удумал, чудак-человек, «весь состав
экспертно-художественной комиссии во главе с Максимом Горьким и Народным
Комиссаром Луначарским привлечь к ответственности за злоупотребление властью».
Значит, самый революционный класс — это рабочие. Жан-Поль Марат про них так и
писал: пролетариату нечего терять кроме своих цепей. И Карл ему вторил. Карл!
…Несмотря на то, что Николай Вторый категорически был
непригоден для верховной власти, оказался он все-таки хозяйственником крепким.
По крайней мере, во время его правления была проложена транссибирская
магистраль длиной в 9 тыс. км (с 1865 года общая ж/д
сеть выросла в 8 раз — до 29.063 км), разработан план электрификации России —
ныне известный как ГОЭЛРО, — и даже начато строительство Волховской
ГЭС. При Николае II Россия стала главным поставщиком зерна в мире; по темпам
роста промышленного производства вышла на второе место; в 1900–1913 гг.
промышленная продукция России выросла на 219%, а население при Николае Кровавом
увеличилось аж на треть. В 1913 году в России было
издано 34 тысячи книг тиражом 133 млн. экземпляров. То есть столько же, сколько
в Англии, Франции и США вместе взятых. Это к разговору о безграмотной России. А
в соответствии с царской программой, с 1922 года школьное образование должно
было стать всеобщим. За тридцать предвоенных лет внутреннее производство
сельхозмашин увеличилось более чем в 4 раза. Новый пароход сходил со стапелей
каждые две недели, за два дня делали паровоз.
При Николае Россия стала крупнейшим производителем и экспортером нефти. Д. И.
Менделеев с радостными графиками пророчит полумиллиардное
население к середине века, а запас золота в 1913 году составил 1.240 тонн. (По
некоторым данным — свыше 4.000 тонн.)
Впоследствии все экономические достижения страны вплоть до перестройки
сравнивали с 1913 годом, и не во всех отраслях приоритет был достигнут.
С Россией нужно было что-то делать, поэтому войны, которые вел Николай, были
провальными, хотя по всем признакам велись успешно. Начинал эти войны
противник, а оказались они «проигранными» в результате элементарной измены —
измены, но с высокими речами о народолюбии.
Конечно, нынешние корнеты оболенские,
тоскующие о французской булке, склонны к фантазиям и готовы на подлоги, но,
если верить нашему Ильичу (В. И. Ленин «Развитие капитализма в России» ПСС.
III, с 216.), то в начале века во всей России сберкасс было
6557, число вкладчиков — 5,1 млн., а общая сумма вкладов — 1105,5 млн. руб. То
есть каждый 25-й имел вклад, причем свыше 200 рублей. А если учесть, что
буряты, якуты, ханты-манси, ямало-ненцы,
да и обычные крестьяне вряд ли хранили деньги в сберкассах, выходит, каждый
третий-четвертый житель города мог позволить себе импортный дорогостоящий
рояль. А круче рояля тогда ничего не было.
Но на хрена пролетарию рояль
и 34 тысячи книг? Ему нужна полноценная потребительская корзина. А зарплата
низкая.
Самая маленькая зарплата была у женской прислуги — 3-5 рублей. Правда, это
чистыми, не считая полного обеспечения остальным — питание-проживание,
свет-вода, одежда «с барского плеча».
Из числа пролетариев меньше всех получали чернорабочие и всякие грузчики — до
15 рублей в месяц. И что, спрашивается, мог позволить себе мужик на эти деньги?
Ну, мог он ежедневно позволить по буханке хлеба, ну, по килограмму картофеля,
плюс полдесятка яиц, плюс полкило свинины, плюс бутылку водки «Московская
особая».
Зарплата рабочих на металлургических заводах Москвы и Петербурга была уже в два
раза выше, то есть, питаясь как грузчик, рабочий мог откладывать по 15 рублей и
раз в четыре месяца покупать своим деревенским корову. А токари-то и слесари-то
получали до 80 рублей в месяц — то есть на уровне кандидата наук, и могли себе
позволить, если очень хотелось, ежемесячно покупку ломовой кобылы и по 8 кг
красной икры в придачу — чтобы кобылу кормить.
Зарплата у работников фабрик-заводов поступательно росла, и с 1880 по 1913 год
увеличилась на 175%. Даже сам Никита Хрущёв вспоминал, что он,
неквалифицированный работяга, на Донецкой шахте при
царизме получал в два раза больше, чем двадцать лет спустя партноменклатурным
боссом в Москве.
Как следует из работы советского академика Струмилина, средняя зарплата
российского рабочего по покупательной способности стояла на втором месте в мире
после американского, германский рабочий получал в два раза меньше российского,
француз — меньше в три раза.
…На этом фоне и произошла народная революция.
Но если без опереточных стенаний о тяжелой народной доле, то окажется, что не
рабочие, не солдаты и не крестьяне свершили революцию — им лишь обещали
дивиденды в виде мира, земли и заводов, а они, счастливые, мечтательно мычали
Марсельезу. И кто ж тогда являл собою революционную-то силу?
Как ни странно — спецслужбы. По крайней мере, без них не обошлось.
Еще в период революции 1905 года странной неясностью в событиях 9 января
остался вопрос о разрешении шествия (царь-то вообще был не в курсе). Надо
вспомнить про листовки, что появились едва ли не по ходу разгона демонстрации —
в которых уже называлось число жертв, правда, завышенное на порядок. Именно
содержание этих листовок следующим утром процитировали прогрессивные газеты
прогрессивных стран прогрессивного Запада. И если можно прозевать листовки,
изготовленные на принтере где-то в сторожке лесника, то насчет распоряжения
относительно демонстрации четкость должна быть. Собственно, для этого
Кременецкий Л. Н. и был назначен начальником «Отделения по охранению
общественной безопасности и порядка в Санкт-Петербурге». Тем временем Сергей Зубатов — жандармский полковник и крупнейший деятель политического
сыска, — стал вдруг идеологом социализма. Именно Зубатов
создавал по стране рабочие союзы. В Петербурге же всестороннюю поддержку
«собранию русских фабрично-заводских рабочих» оказывал генерал Иван Фуллон, который координировал деятельность «собрания» через
Георгия Гапона — ключевую фигуру Кровавого воскресенья.
Как оказалось впоследствии, когда Кременецкого уже отправили в Пензу, именно
он, начальник охранки, «через своих агентов устраивал нелегальные типографии,
давая для них шрифт, деньги и прочее».
В 1907-м Столыпина убил тоже не экзальтированный студент-романтик, науськанный
бурлаками, но — сотрудник охранки и сын миллионера Дмитрий Богров.
Не обошлось без спецслужб и в 1917-м. По крайней мере, начальник разведуправления Генштаба генерал Н. М. Потапов
сотрудничает с большевиками с июля 1917 года.
Усердствовала в революционном процессе интеллигенция, творческая элита и
представители крупного капитала. Оне, оне были первыми скрипками в российской революции: в 1905-м
восстание в Петербурге возглавлял миллионер И. Гельфанд (с Троцким), в Москве —
миллионер Н. Шмидт. Не обошлось, разумеется, и без западного дирижера. Задачи
западного дирижера — при таких-то темпах развития России, — понятны, а
миллионерам и творческой элите жилось, видимо, совсем невмоготу.
Очень страдала творческая интеллигенция с обостренной совестью. Бабло Льва нашего Толстого не уступало городскому бюджету,
но это не избавляло его от мук. За репинских «Запорожцев»
царь заплатил столько, что Репин купил два имения — одно (120 га) под
Витебском, другое, скромненькое (2 га) под Петербургом, в Репино.
Суриков за «Покорение Сибири Ермаком» получил от царя в полтора раза больше. Но
всех их, включая студентиков и университетскую
профессуру, царизм не устраивал. Даже Великих князей не устраивал,
представителей царской фамилии.
И основания, видимо, были.
Во время Первой мировой по инициативе Великого князя
Николая Николаевича (главнокомандующий и дядя императора) в Лондоне создается
комитет по военным заказам: комитет передает заказы Моргану, который
распределяет их по американским предприятиям. Всего-то. Но в результате такой
логистики война для России становится дороже в 6-7 раз. При этом дядя — самых
честных правил. Демократ до мозга костей.
Так что арестовали царя свои же — то есть генералы. Впрочем, формулировка
«арестовали» не корректная, поскольку для ареста нужен ордер, ссылки на статьи
закона и прецедент нарушения закона. То есть в Могилеве царя задержали до
установления личности. А в учебниках прижилась забавная версия — царь был как-то
так «низложен». И произошло это в марте, а при чем тут
прилагательное «февральская», вообще не ясно. Фамилия же генерала Рузского, что
низлагал царя, вошла в историю — уж больно эффектная, аллегорическая.
Соответственно вел себя епископ Православной Российской Церкви митрополит
Киевский Владимир. Узнав о «низложении» царя, он проявил своевременную
инициативу и возглавил вынос государева трона из Синода.
Ибо и генерал Рузский, и Митрополит Владимир понимали: жить так больше нельзя.
Начальник охранки Кременецкий тоже это понимал.
Ну что ж, нельзя так нельзя.
Не прошло и двух недель после расстрела большевиками мирной демонстрации у
Таврического дворца (а жертв было столько же, сколько и в Кровавое воскресенье,
с той лишь разницей, что семьям погибших царизм выплатил 50.000
рублей/$200.000), к митрополиту пришли четверо с винтовками и один в
бескозырке. Митрополиту ничего не предъявили и ничего не пояснили, просто
увели. Несмотря на то, что на трупе митрополита было зафиксировано множество
колотых ран, зарыт в землю митрополит был живым. Отсчет страстотерпцев начался.
Через полтора года число убитых священнослужителей вырастет до 70.000.
Генерал Рузский пережил митрополита не на много, но годовщину революции
отпраздновать успел. Его, в кальсонах, вывели на пятигорское кладбище и вместе
с такими же, в кальсонах, порубили на крупные куски.
По преданию, Николай Владимирович воскликнули-с: «я — русский генерал!». Но это
по преданию. В реальности он жалобно напоминал: «я — генерал Рузский», мол,
свой я, ребятушки, революционный. Но ребятушкам было до фени.
И в этом смысле судьба и фамилия Рузского на аллегорию сработали исключительно.
Тогда же расстреляли и Кременецкого в Пензе, где он до самой революции
продолжал и продолжал свою подпольно-типографскую борьбу с самодержавием.
Сергей Зубатов был умным; Зубатов
застрелился сам. Миллионер Шмидт скончался при невыясненных обстоятельствах во
время тюремной бузы еще в 1907 году, успев, впрочем, на словах завещать свое
огромное состояние Российской социал-демократической рабочей партии
(большевиков). На эти внезапные деньги Российская социал-демократическая партия
(большевиков) дожила до Первой мировой и серьезных
финансовых потоков из-за границы.
Многие генералы, которые после Февральской революции назывались красными генералами,
со временем стали называться белыми. 3 миллиона интеллигентных граждан, включая
философов-музыкантов-писателей-художников, село на
пароход и отправилось в Европу мыть посуду. Александр Блок, скромный член
Временного правительства, воспевший ребятушек, что рубили генерала Рузского и
закапывали Митрополита Владимира, написал на листочке: «слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка — своего поросенка» и помер.
(И с чего это, спрашивается, Россия вдруг стала гугнивой
и поганой?)
Но раньше остальных почувствовал революционный тренд фельдфебель Тимофей
Кирпичников, «первый солдат революции». Стал он «первым солдатом», ибо в
феврале — во время погромов булочных — перешел на сторону бастующих. Его
именем, увы, не названа ни одна улица, не успели: еще в конце 1917 года был он
расстрелян без суда и следствия вторыми солдатами революции.
А 23 февраля — когда фельдфебель Кирпичников был жив и полон самых лучших
планов — народ, прикинув «а что как хлеба не хватит», отправился громить булочные.
Начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев
пишет, что и муки достаточно, и дополнительно, на всякий пожарный, идут
ежедневные эшелоны. Но сами торговые сети блокировали поставки продовольствия.
И вот булочные разгромлены, прилавки разломаны, с чувством исполненного долга
народ разошелся по домам. Жить стало веселее.
И то верно: в столице в условиях войны бастуют 50 промышленных предприятий. Две
недели рабочие то там, то сям не выходят на оборонные заводы, и совесть их не
гложет — оказывается, простой простой
(простое безделье) оплачивается ничуть не хуже.
Итак, все идет по методичке Джина Шарпа. Теперь нужна
сакральная жертва. Младенец, раздавленный жандармским сапогом, или, на худой
конец, девушка-библиотекарь — бледная, в круглых очках. Бледную библиотекаршу
не нашли. «У Троицкого моста конная полиция врезалась в людскую массу. Один из
городовых открыл стрельбу по демонстрантам, убив молодую работницу и ранив
рабочего-столяра…» — пишет царю супруга.
Да, несчастные случаи происходят в конце февраля, но на революцию это никак не
тянет.
И тем не менее…
И тем не менее, опережая депутата Бубликова и
железнодорожный телеграф, в петроградской газете
появляется открытка-вкладыш, которую берешь и шлешь по поште:
всем! всем! всем! На открытке значится: «27 февраля 1917 года закончилась
самодержавие». Российский император еще инспектирует войска и отдает приказы, а
самодержавие, оказывается, уже закончилось. Вот это решение, господа креативщики. Даже если б отречение не получилось,
управленческий хаос растянулся бы месяца на два.
Кстати, картина с отречением косовата и кривовата: есть некие листки с
карандашным текстом. Ни печати, ни автографа кровью, ни поцелуя с помадой. Хотя
карандашная подпись наличествует и на царскую похожа.
Даже слишком похожа — как факсимиле. (В общем,
пенсионеры в 90-х оформляли свои дарственные бандитам куда квалифицированней.)
Документ заверен подписью министра императорского двора графа Фредерикса. Но при допросе чрезвычайной следственной
комиссией Временного правительства граф заявил, что он «не был рядом с царем в
то время, когда этот документ составлялся и подписывался». Сам же царь, узнав
об отречении Михаила, 3 марта сделал в дневнике странноватую запись:
«Оказывается, Миша отрекся. (…) Бог знает, кто
надоумил его подписать такую гадость!»
А поскольку с 15.03.1917 по 17.07.1918 Николай ни с кем «посторонним» и
особенно с прессой не общался, то, ввиду отсутствия заявлений о подлоге, можно
считать, что Николай передал власть Временному правительству вследствие доброго
расположения. Вернее, сначала возник Временный комитет Государственной Думы —
именно «возник», потому что его, вообще-то, никто не выбирал, и который не
стыковался ни с какими законами. А уж этот комитет создает Временное
правительство. Правопреемником монархии стал князь (все-таки, князь) Георгий
Евгеньевич Львов со своим, так сказать, кабинетом.
С 19 марта в церковных службах царь не поминается, а будущий
страстотерпец митрополит Владимир разослал по епархиям телеграммы (одну, как
водится, в Нью-Йорк) с распоряжением возносить моления «за Богохранимую
державу Российскую и благоверное Временное правительство ея».
20 марта благоверное Временное правительство выдает текст постановления,
который серьезно озадачил юристов и лингвистов, хотя смысл-то понятен:
«Признать отрекшегося Императора Николая II и его супругу лишенными свободы…».
21 марта в Могилёв прибыла делегация Думы — за царем. И возглавляет делегацию
он, депутат Бубликов. Представитель Министерства путей сообщения, Бубликов по
железнодорожному телеграфу оповестил страну: мы здесь власть.
— Свершилось! — подумал Бубликов, ставя точку. Так на плакатах и написали.
Что потом? Потом из-за границы, где пятнадцать лет пил баварское пиво и
прохаживался вдоль Женевского озера, прибыл Ильич в пломбированном вагоне.
Встречают пышно. На Финляндском вокзале он из кузова грузовичка призывает к
новой революции. С броневика апрельские тезисы звучали бы эффектней — да и на
памятник больше похоже, — но с грузовичка-то удобней, да и где его взять,
броневик. Солдаты и матросы, которых согнали для встречи какого-то Ленина,
тезисами возмущены и настроены громить редакцию
«Правды»; весь апрель большевистских агитаторов бьют и, если под рукой море,
сбрасывают оных в море. Ибо есть серьезные основания считать невесть
откуда свалившегося Ленина германским шпионом.
Впрочем, по этому вопросу ломаются копья ровно столетие. Одни не видят ничего
предосудительного в том, чтобы с территории воюющей страны доставить застрявших
туристов в пломбированном вагоне. Другие, ссылаясь на данные Российской
разведки, утверждают о немецком денежном транше вплоть до июля 1917; куратор —
Карл Моор, курьер — Яков Ганецкий. Была зафиксирована
и передача $32 837 под видом займа из бюджета германского МИДа.
Так или иначе, но в двух апрельских вагонах случайных людей не оказалось — одни
революционеры.
Через пару дней после прибытия Ильича никогда не воюющие просто так США
вступают в мировую войну (длящуюся уже три года).
Ильич знакомится со Свердловым, а там, глядишь, и Троцкий из Нью-Йорка
подтянулся. Ильич формулирует принцип дружбы: «В большом хозяйстве всякая дрянь пригодится». Дружат
продуктивно. Кстати, если бы не решительность Свердлова, бывший царь с семьей
так и жил бы в доме Ипатьева до самой перестройки.
Кроме организационного таланта у Свердлова была еще одна замечательная черта:
его брат Вениамин — банкир. Поначалу банкир в Великобритании, потом в США. Жил
американский банкир Свердлов ой скудно. Дела совсем не клеились. Как налоговые
службы ни придут — Вениамин все банкрот, да банкрот. И хотя революционеры денег
не берут, тем более, у бедных, но через частный банк Свердлова — таки да, —
проходили «средства, собранные в США на помощь еврейским революционным
организациям в Российской империи» ©. А таковых перед революцией было 5000 —
причем, не просто революционных, а боевых.
Троцкий, между прочим, из США тоже не с пустыми руками ехал: $10 тысяч в саквояжике вез. А по нынешнему курсу это тысяч 200. В
«Спортлото» выиграл? И не врет ли журналист М. Уолдман,
что знавал Троцкого еще с венского периода, когда писал, что тот — в смысле,
Троцкий, — «имел обыкновение играть в шахматы с бароном Ротшильдом в Cafe Central».
Спрашивается, где Троцкий, а где Cafe Central? Однако ничего парадоксального. Просто дядя
Троцкого — тоже банкир. Вернее, не просто. Ведь где два банкира, там и третий.
И да, жена Троцкого, Наталья Седова, племянница С. Лоеба
— основателя крупнейшего в XIX веке американского банка США «Kuhn, Loeb & Co». На Терезе Лоеб женат Якоб Шифф, директор National City Bank.
Филиал National City Bank’а был открыт в Петрограде в самом
что ни на есть январе 1917 года. И первый кредит этого банка — причем,
даже без бизнес-плана, — в размере 100 тысяч получает Михаил Терещенко.
Терещенко — миллионер и, понятное дело, борец с самодержавием. Но борец не
языком почесать, а конкретный борец: именно они с Гучковым
— а никакой не Ленин, — генераторы великого события ХХ века под названием
«Русская революция 1917 года». Через два месяца после получения кредита Михаил
Иванович Терещенко — министр финансов Временного правительства.
…Когда большевики национализировали все, что можно, для одного банка было
сделано исключение. Совпадение невероятное, и в него верится с трудом, но —
исключение было именно для National City Bank’а. И так банк
обрадовался, что про эти 100 тысяч кредита напрочь
забыл. Хотя с Терещенки можно было бы спросить —
потом, в эмиграции он был совладельцем нескольких финансовых компаний и
французских банков.
Куда делись 100 тысяч, кто оплачивал забастовку на военных предприятиях — поди, разберись век спустя. В общем, много неясностей в
революции 1917 года. И прежде всего в названии. Ведь октябрьские события при
советской власти долго назывались переворотом, а на февраль 1917-го ничего
такого краеугольного не выпадает. Ничего. По крайней мере, в России. По крайней
мере, в надводной части геополитического айсберга.
А вот в Нью-Йорке 23 февраля 1917 года вдруг вывесили национальные флаги — как
будто у них праздник какой случился.