Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2017
Сергей АРУТЮНОВ
Поэт, прозаик, критик, публицист. Родился в 1972 году в Москве. Окончил
Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Т. А. Бек и С. И. Чупринина). Печатался в журналах «Дружба народов», «Дети
Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Знамя», «Вопросы литературы», газете «Вечерняя
Москва» и других изданиях. Автор многих книг. Живет и работает в Москве.
* * *
Просыпаешься в семь, и уже светло,
И одна только мысль в тебе доминантна —
Кроме бликов, которыми иссекло,
Никаких особых чудес не надо.
Ничего, кроме зарева тех минут
И струящихся с неба косых потоков,
Фонарей, что собачникам подмигнут,
Благодать неистовую отторгнув…
Дай нам, Господи, отчих лучей своих,
Чтобы, дней тщету, наконец, изведав,
Надышались ими до часа пик
И до прочих игреков или зетов,
Но особо не парься. Не нам, так им.
Хоть кому-то, Господи, хоть кому-то, —
И жару, и ежеиюльский Крым,
И сто грамм свинцовых гитлер-капута.
* * *
Ястребиноок,
Сверхестестволик,
Помогай нам, Бог,
На путях своих —
Рушь, но не испорть
Дух, невызволим,
Пособляй, Господь,
Странникам своим.
Закусив клешни,
Стиснув буквари,
Только в мир пришли,
И уже — Твои.
С дедова былья,
Папством и дядьем,
Бледного бледня,
Мы к Тебе идем.
Падшего ль мертвей
Грохаюсь плашмя —
Дребезгом ветвей
Окликаешь мя.
Что Тебе во мне?
Кратно повторим,
По Твоей вине
Сотворен Твоим.
* * *
Устье почуяв, исток ли,
Дни терпеливо влача,
Думаешь — вот и иссохли
Прикосновенья луча.
Будто бы на удивленье,
В струях небесной мотни
Стали немного теплее
Серые иды мои.
В северных этих широтах
Истинно, если б не вы,
Триста мытарств ежегодных
Дал бы за клок синевы.
Пеплом в граненом стакане
Свыкнись, ночами не снись,
Ранней весны воздыханье,
Изподсугробная слизь.
Сыт я трясиной по горло,
Пьян я гремучей тоской,
Будто в туманах прогоркло
Крякает вой ментовской.
Будто восстали районы,
Скинуты прочь кандалы.
…Только стаканы гранены,
Только ветра удалы.
* * *
Крепленого глотну —
И сквозь паленый зной
Приобернусь к окну
С бушующей весной:
Среди семи небес,
Холено мрачноват,
Скругленным, как эфес,
Гарцует меч-номад.
Изящен, хоть к станку,
И стать его ловка,
Когда на всем скаку
Срубает облака.
И вечер-угленог
Сверчком заверещит,
Когда ночной клинок
Преобразится в щит.
* * *
Как образцовый шабес-гой,
Которому в трояк полтина,
Я изнывал в глуши людской,
И глушь насмешкой мне платила.
Скоромным, словно колбаса,
Я постигал, как изотропна
Структура жгущего глаза
Гуманитарного сугроба:
Фискалам суетным не зрим,
Я вопрошал о сущих тайнах
Юдоль, где попусту пестрим,
И сутолоку зал читальных.
В неумолимой тишине
Я размышлял о мгле и свете –
Что за предел положен мне
От воли, истины и смерти?
Стяжав крупицы теплоты,
Что в памяти так моложавы,
Увижу ль, наконец, плоды
И сева моего, и жатвы?
И что блестит, уж не стекло ль,
Там, где наперерез амбалу
Единый март стоит стеной,
Одолеваемой помалу?
* * *
То ли затем, что пурга их умчала,
Смутные сполохи первоначала,
То ли еще почему,
Книгу Судеб торопливо листая,
Слыша, как трасса гудит подъездная,
Личного не отчеркну:
Ночи и дни в состязании кратком,
Кризисы, бунты, чреватые крахом,
Гул над ледащей толпой,
Вешний закат, отливающий тыквой,
Запах окраин, кочевничье дымный,
Выстраданы — и долой,
Будто стоишь у притихших подворий,
Тополем выстрижен, выбрит под корень,
С веток своих не столкну
Липкий гондон ли, гнездо вермишелье,
…Чувствуя только одно приближенье,
Пальцем ведешь по стволу.
* * *
Как будто после месяца облав
Ты дома после срочного отъезда,
И спишь, с лица оскомину убрав,
И лишь наутро дом встает на место.
…Когда размыты знаки бытия,
И гладь ландшафта пепельно лучиста,
И жизнь петляет, прячась и темня,
Не ведая, во что бы облачиться,
В самом себе, как в экс-хулиганье,
Не видя страсти к тайным подоплекам,
Какое-то отчаянье ко мне
Подкрадывается в апреле блеклом.
О, плоский мир! Ни света, ни теней.
Увядшие снега, весна-оторва…
И проруби крещенской ледяней,
Душа опять к свершеньям не готова,
И отстает, и, что ни век, синей
Становится средь социальных плясок,
И внятны ей движения земель,
И дальняя дорога в звездных кляксах.
* * *
Что толку в рифмах и центонах,
Когда в полуденную близь
Путей эвакуационных
Глухие тупики вплелись?
До сей поры неизреченны,
На пяльцах вышиты крестом,
Бодритесь, кандидаты в члены
И претенденты на престол.
Поди пойми, с чего так рьяно,
К ничтожным промахам цепка,
Нам Партия не доверяла
В лице инструкторов ЦК.
И как мы есть, наги, приблудны,
Не верующи в личный шанс,
Какие б солнца или луны
Ни шествовали промеж нас,
На то и Родина, чтоб каждый
Озябшим чувствовал нутром
Вознагражденья утлый кашель
И точку, что стоит на том.
* * *
Не у кого вымолить отваги –
Радуйся, что слышать привелось
Ветер, что на башнях треплет флаги,
Жизнь саму, что хлещет вкривь и вкось.
С октября по март сидело сиднем
Солнце, что сегодня допоздна
Не заходит, и в пученье зимнем
Город ожил, в городе весна…
Только мне, пожалуй, как-то смутно.
Грезится в тумане, как во сне,
Крошечное парусное судно,
Слезный след на скомканном письме.
Что ж там за бурлацкий знак мне подан?
Уж не воля ль грозовых владык
В том, чтоб я весь век служил оплотом
Бревен расщепленных, наплавных?
Невозможно. И смятен, и скомкан,
И письмо я, и на нем слеза,
Ни квадратным, ни фигурным скобкам
Черт моих не вытереть с лица.
Может быть, с годами станет легче,
Только не об этом я просил,
Видя, как на мартовском предплечье
Выцветает юности буксир.
* * *
Дмитрию Филиппову
Я не то еще лепетну,
От святых небес вне себя.
По весенней земле иду —
Подвари ж ты мне лебеду,
Венценосная мать-земля.
Не крути со мной, сопряги,
Понемногу соотнося
С тем, где засветло залегли
Невеликие сопляки,
Те, по ком тосковать нельзя.
Чтобы воля изнемогла
И засекся грудной движок,
И часовня была мала,
Чтоб ни мухи, ни комара,
Коль свечу бы я в ней возжег
И молился бы вразнобой,
Майских призраков розовей,
От рождения подставной,
Словно сам стоял над собой,
Над погибшей душой своей.
* * *
Господи! Не выездной с июня,
В сумерках мартовских синеватых
Видишь? Устал, но встаю, встаю я,
С думой о жертвенных снегопадах.
Смысл мой единственный! Копипастнут,
Знает, что эти и так достанут:
У настоящего выкрав паспорт,
Будущим били, кидали за борт.
Будто без разницы, что и как там,
Сыпля словами о нищем духе,
Послеполуденным шотаканом
Ветер безудержно свищет в трубке.
Сосредоточенный, весь в работе,
Яблоках, мыле, тоске, обиде ль —
Мчится на млечном аэроборде
Через потоковый накопитель.
Помнит, зараза, как окаймляла
Родина-мать-перезвон-трамвая,
От запотевшего окуляра
Очи бессонные отрывая.
…Ну и пустыня, песку, песку-то…
Тряпки какие-то, скучный битум
Пляшут, шаманя, мол, стой, паскуда,
Выбери сторону, стань убитым.
Полночью поздней, с утра спросонок,
Миру отчаявшись петь Осанну,
Я остаюсь на своих исходных
И ничего выбирать не стану.
* * *
Ольге
Как в ересь, впадать в обалдуи
—
Какой уж там, к черту, интим! —
До скольких часов пополудни
Друг другу в глаза не глядим?
О, вечное наше сиртаки!
Предутренний лай кобеля —
Накроется шланг у стиралки,
Накопится глажки, белья.
Один — безутешный романтик,
Другая, из детства едва…
Филологи, за ногу мать их,
Беспомощные, как детва.
Но вновь, избежав послушанья,
Поняв, что созрела грызня,
Сынишка — забота сплошная —
Ликует, злодеям грозя.
Гляди же, как жизнь совокупна,
И крысы ее тыловы,
И Марковна близ Аввакума
Сидит, не подняв головы.
* * *
Не свищи ты мне, козодой,
Не буди меня поутру,
Я давно уж почти святой,
Только морды не ототру.
Аще в смерти еще ступень,
Нашепчи мне из терракот,
Отчего на земле своей
Не в себе я который год.
Как при старых-то господах,
Чей штандарт на ветру белел,
Чемпионом бывал Спартак,
Обернувшийся в гобелен.
Бунтовал, собирал толпу —
Вот где речи-то толканут! —
И опять за табу — табу,
Беззаконники тут как тут.
Кто не спрятался, колымажь,
От безденежья багровей,
И при новых такая ж блажь,
Только лозунги поновей.
Но и в чаще стволов лесных
Погибая, не затеню
Полувырванный мой язык,
Журавлиную суть мою.
* * *
Не в пику Западным Европам
Истоком, что почти иссох,
Столичный быт пронумерован,
Исчислен каждый колосок.
За створом дней нетерпеливых
По объявленьям о жилье
Приблизится апрель оливок
Премьер, показов, божоле.
Еще немного, и цветенье,
В застройках ли, на целине ль,
Сияющий конец недели
Затеплит на концах ветвей,
И будет мне дано той мерой,
Которой сам себе воздал,
Как чает воскресенья мертвый,
Взывая к солнцам и звездам.
* * *
Отвержен, словно караим,
Презрен, как ярый англиканин,
Единого цветка другим
Дыша неслышным окликаньем,
В зиме, пустотной, как тоннель,
Еще я вспомню дух весенний,
И солнечную явь, и в ней
Почти пробившуюся зелень.
Прищурен, точно сталевар,
Как чтиво тусклое, захлопнут,
Припомню ль, как устаревал
Былых страстей бесплодный опыт,
Ауканья сквозь пелену
Туманных утр, солярных вспышек,
Едва, очнувшись, отхлебну
Настоек осени остывших?
Что эти дни мне, что я им,
Затерянный, как лист в аллеях?
Чем свет безудержный томим,
Когда не плуг, но только лемех
Взрывает зябь, и плоть зерна,
Судьбой подобная икринкам,
Ростком безмолвным пронзена,
Трещит, раскалываясь криком?
* * *
Только и слышишь — ну-ка дыхни,
Только и можешь драть кадыки.
Развоплощенность бросовых схем,
Что я такое, где я и с кем?
Родина мне — среднерусский продмаг,
Что трехкопеечной медью пропах.
Там, среди братьев, бойких сучат,
Иволгой был с журавлем я зачат.
Видел я столько же, сколько и все —
Глину людскую на колесе,
Барин выкатывал жбан косарям
И на убийства благословлял.
С ревом и треском век мой катил,
Всяких я с ним навидался картин —
Международный формат панорам,
Вместе с которым ходил по дворам:
Склады, причалы — бордель, казино ль?
Желтые кэбы нью-йоркской зимой
Прутся в Ла Гвардию, вслед им пестрит
Угол Ист Ривер
с какой-то там стрит.
Общую память дотла выжигай,
Нищенски многоквартирный Шанхай.
Не разобрать, что ты там говоришь,
Рисовый пар, одиночество рикш.
Пой же, как в детстве, благая свирель,
Правозвещай христианство зверей,
И, подбородок пастуший задрав,
Магометантство деревьев и трав.
Идолов прочих нещадно драконь,
Будто не я это, кто-то другой,
Меж облаков суматошно снуя,
Вот что ты значишь, мир без меня.
* * *
Тимуру Ишбулдину, Ивану Решетникову
Мне уже не припомнить, кого оглушал
В этой странной живой пантомиме:
Златоустовский нож и ингушский кинжал
Мне Тимур и Иван подарили.
Вот они предо мною, башкир и русак,
И осколком всемирного братства
Я меж ними сижу, попадая впросак,
А иначе не стоило браться.
За спиною у нас пряный дым дизелей,
Истеричные выкрики взводных,
Не подохли еще и не стали сильней,
У судьбы в проходных эпизодах,
Но сейчас я со свистом клинки обнажу,
Чтобы грохнуло в зале: «Измена!»,
И несла нам киргизка коньяк и лапшу,
И охрану тревожить не смела.
* * *
Вот и кончено колупанье
—
Плетью обух, ериком омут.
Разобраться бы кулаками,
Только здесь они не помогут.
Не умевший с богами спеться,
Ненавидящий колебаться,
Я впадал в неземное зверство
Запредельного хулиганства.
Обескровленными губами
Мне нашептывала низина,
Сколько ям под меня копали.
А земля — ничего, носила.
При зачахшем аплодисменте
Я не то еще нахреначу —
Постсоветское послесмертье
И советскую смерть в придачу,
И пока не сожрали черви,
Остается урезать главки,
И в предельном ожесточенье
Бить и бить по кирпичной кладке.