Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2017
ДМИТРИЙ ЛЕГЕЗА
Поэт. Родился в 1966 году, закончил 1й Ленинградский Мединститут, врач и
научный работник. Автор двух поэтических книг: «Башмачник» (СПб, 2006), «Кошка
на подоконнике» серия «Библиотека Пиитера» (СПб, Любавич, 2011). Стихи публиковались в журналах «Знамя»,
«Дети Ра», «Зинзивер», «Интерпоэзия»,
«Литературные кубики», «Северная Аврора», «Новый берег», в антологиях «Аничков
мост», «Собрание сочинений», «Петербургская поэтическая формация». Живет в СанктПетербурге.
hasta Siempre
В городе Санта Клара
На Авеню де лос Десфилес
Есть тайная лаборатория,
О которой не знало даже руководство страны.
Никто, кроме Фиделя,
Никто, кроме Рауля
И еще двух-трех товарищей
Не знали, что в городе Санта Клара
Глубоко-глубоко в бункере,
Там, где хранятся руки
Убитого команданте,
Лучшие ученые мира —
Генетики и врачи —
Совершили великое чудо.
Им много платили за время,
Но гораздо больше за молчание.
Ради них, ненасытных ученых,
Тысячи крепких мужчин
Добывали коричневый сахар,
Сотни горячих женщин
Трудились на Варадеро.
И лучшие ученые мира —
Генетики и врачи —
Совершили великое чудо:
Viva la Revolucion!
………………..
hasta la victoria siempre, hasta…
Все тот же черный берет,
Та же проклятая астма
(Ничто ее не берет).
Снова в зубах сигара…
— О великое чудо!
Амиго, мы ждем сигнала,
Мы ждем приказа, барбудо!
Мы — твоя гвардия личная,
Мы — двадцать девять верных
Эрнесто Рафаэля Гевары Линча
И далее де ла Серны.
— Я с вами, мои камрады,
Романтики революции,
Никто нам теперь не важен,
Ни patria, ни muerte,
Нам дела нет до Фиделя,
Раулю до нас нет дела,
Есть лишь огонь революции,
Пламя любой революции!
И нет иного сигнала,
Чем первый случайный выстрел,
И нет иного приказа,
Кроме приказа «огонь!»
Так вейся, бандера росса,
А также otra bandera,
Мы — прошлой жизни отбросы,
Мы — кости из Ла Игера.
Мы будем менять нашивки,
Бежать и стрелять куда-то,
Вчера боец по ошибке
Назвал меня «комайданте».
И нету над нами власти,
И нету за нами Кубы…
Вот только болят запястья.
Запястья болят. К чему бы.
* * *
Меж камней обреченно лежит пехота,
К ней все ближе и ближе танковая колонна,
И тогда внезапно встает господин Минамото,
Первый лучник нашего батальона.
Минамото, майор, позывные «Том»,
Двухметровый детина с перекошенным ртом,
У него гигантские плечи
И руки — каждая больше метра в длину,
Говорят, что он был в плену
И там покалечен.
Он глядит на стрелы свои и выбирает одну
С раздвоенным наконечником.
Господин майор, улыбка твоя крива,
Как могуч твой лук, прочна его тетива.
Многоножка мукадэ ползет, тяжела броня,
Но майор смеется: — Херня!
То есть, он, скорее всего, говорит иное,
По-японски, а мы лежим за его спиною,
Наблюдая, как двуязыкой, стальной, звуковой волной
Танк пробит головной.
Мы пошли в атаку, победно бил барабан,
Пехотинцы суровых эпох и суровых стран,
Те, кто древа не посадил, не построил дома.
А потом жгли костры и каждый думал о том,
Что когда-нибудь вырастит сына — великого, словно Том,
Минамото-но Тамэтомо.
Gloria mundi
Хорошо жить в маленькой стране,
Издавать книги за счет государства,
Получать премии из рук генерал-губернатора
Или даже премьер-министра.
Дайте мне премию, господин генерал-губернатор,
Я пишу о бабочках и тюльпанах,
А ведь мог бы писать о голодных и мертвых,
О тюрьмах и о том, что неплохо бы назначить нового губернатора.
В большой стране все по-другому:
Можно писать о бабочках и тюльпанах, как поэт Х,
О тюрьмах и мертвецах, как поэт Y,
Но есть еще поэт Z,
Который оторвал себе голову,
Четыре часа гулял с нею по площади,
А потом прибил над дверью резиденции
Сами понимаете, кого.
Голова еще открывала рот,
Наверное, шептала стихи.
И поэту Z дали премию
С орденом на шелковой ленте.
Слава героям!
Алковесна
Когда мы крепкого вкусили
И не слегка,
Явилась ночь в халате синем
Трудовика.
Опилок звезды на сатине,
Рукав помят.
Сказала ночь: — Ну ты, скотина,
Давай скворечник сколоти нам,
Поскольку март.
Кому сказала — другу, мне ли,
Пойди пойми,
И что за птицы прилетели,
И что за «мы».
Но надо мастерить скворечник,
Таков приказ.
Стезя нетрезвости, конечно,
Погубит нас.
21 марта
Седой поэт — как спившийся индеец,
Летящий Бык,
Неугомонный в прошлое гляделец,
Когда по вечерам один сиделец
На стопке книг.
Все боевые поминает шрамы,
Тот, у бедра,
Где критики, вцепившись, мякоть жрали,
Зато друзья потом бросали шляпы —
«— Поэт, ура!»
Татуировки — ямбы да хореи —
На память знак
О том, как зажигали и горели,
Поклонниц утонченные гаремы
Любили как…
Летящий Бык тогда летал и лился,
И строки лил,
А нынче стало время бледнолицых,
Коварство лисье,
Пустой верлибр.
CAT and PATERSON
Включили кино про Патерсона.
Кошка глядит, прижимая уши,
Она стихами потрясена,
Кошка — любитель Джармуша.
Патерсон пишет в секретном блокноте
Про спички и женщину что-то,
У кошки секретного нет блокнота,
И даже обычного не найдете.
Кошка — тоже поэт, но лежачий,
Кошка — тоже поэт, но кошачий,
Возможно, она — Ахматова
Измерения пятого.
Из мягкого кресла мы смотрим кино,
Но слышать двуногим, увы, не дано,
Как там, в измерении пятом,
Читают котам и котятам:
«Славный мурлыка, прыгун и бегун,
Где ты теперь, сероглазый мейн-кун.
Спрыгну с лоточка, себя оближу,
В серые глазки котят погляжу…»