Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2017
ТАТЬЯНА ВОЛЬТСКАЯ
Поэт, эссеист, автор девяти сборников стихов — «Стрела» (СПб,1994), «Тень»
(СПб, 1998), «Цикада» (СПб, 2002), «Cicada» (London, Bloodaxe, 2006), «Trostdroppar» (Стокгольм, 2009), «Письмо Татьяны» («Геликон
Плюс», 2011), «Из варяг в греки» («Геликон Плюс, 2012), «Угол Невского и Крещатика» (Киев, «Радуга», 2015), Избранное (СПб, «Геликон
Плюс», 2015). В 1990е годы выступала как критик и публицист,
вместе с Владимиром Аллоем и Самуилом Лурье была
соредактором петербургского литературного журнала «Постскриптум». Стихи
переводились на шведский, голландский, финский, итальянский, английский,
литовский языки. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия), премии журнала
«Звезда» и журнала «Интерпоэзия» (2016). Печатается в
литературных журналах («Звезда», «Новый мир», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Этажи», «Новый берег» и др). Родилась и живет в Петербурге.
* * *
Спит Нева в гробу хрустальном,
Небеса над ней пусты.
Пересыпанные тальком,
Спят воздушные сады,
Спят двугорбые сугробы
И с лопатою таджик,
На окне пучок укропа
Засыпающий лежит.
Спит бездомный на вокзале
На заплеванном полу,
И с открытыми глазами
Спит прохожий на углу.
Спит Исакий — будто сани
Перевернутые — сквозь
Вьюги рваное вязанье,
Ветра сломанную трость.
Спит пустой почтовый ящик,
Спит собачья — дыбом — шерсть.
Есть ли кто-то настоящий?
Кто-то бодрствующий — есть?
Средь боков дворцовых желтых
И покатых белых спин
Только мы с тобой, дружок мой,
Целый год уже не спим.
* * *
Ну, что, дружок, пожалуй, осень —
Слиняли аисты и цапли,
Осталось долбануться оземь
И в перьях спрятаться, не так ли, —
В чужой судьбе, в чужой личине,
В любви, что светит, но не греет.
При желтой ветке — при лучине
И ночь темней, и боль острее
От синевы небес нетяжких,
Молочной дымки на болоте
И в длинных золотых рубашках
Берез, почти лишенных плоти.
В озябших пальцах все быстрее
Рассветы чиркают, как спички,
Вокруг остывшей батареи
Разбросанные, как кавычки —
Вкруг ветхих слов, оконной рамы
Рассевшейся, кофейной гущи,
Расплесканной в борьбе неравной
И с холодом, и с тьмой грядущей.
Так тихо, что вдали яснее
Бряцанье льдов, снегов раскаты:
Зима на горизонте, с нею —
Ее веселые солдаты,
Ее седые мародеры,
До золота и тела падки.
Ну, что, дружок, ты видишь, скоро
Здесь будут новые порядки,
Полезут друг на друга рати —
И братья, и отцы — войною,
И легковесные объятья
Навряд ли будут нам стеною.
Ну а пока стоит над нами
В тиши полей, в сердечном громе
Седьмое небо — словно знанье
О нашем настоящем доме.
Горят его пустые башни,
И обещая, и пугая.
Береза сбросила рубашку —
И встала перед ним, нагая.
* * *
Нет в Париже красивой такой
тюрьмы, —
Усмехнулся, — конечно, нет,
И подземным огнем просмоленной тьмы,
Заливающей трафарет
Резких улиц, наложенных на судьбу, —
Не загадывай — проживай
Купол, арку, набережную, трубу,
Веток ржавые кружева,
Воздух, пахнущий снова чумой, войной
(Слышишь, люки задраил Ной),
Дом, в котором ты до утра со мной,
А потом — на Гороховой, на Сенной,
Караванной, речной, земной.
В неостывшей чашке оставив муть
Дождевую, оконный мед,
Кто сумел очнуться и ускользнуть
Втихаря через черный ход,
А кому — идти за волной рябой,
Говорящей наперебой
С катерком, мостками, гнилой доской —
С матерком шевеля разбитой губой,
Шепелявя: «Отбой, отбой».
* * *
Ноябрь — как страстная суббота:
Спаситель спускается в ад,
Деревья — обритою ротой
Стоят и молчат.
Просеивается сквозь сито
Ветвей умирающий свет,
Все золото сорвано, смыто,
Лишь тридцать монет
Дрожат на остывшей осине,
На дне оглушенных сердец.
Так сыро — как будто о Сыне
Не помнит Отец.
Мерцающий слиток вокзала,
Рекламы пустое чело
Над лужами. — Что ты сказала?
– Да нет, ничего.
И поезд товарный облезлый
(На краску, наверно, лимит)
Вползает — как будто от бездны
Ключами гремит.
Как будто не щебень с соляркой,
А наши грехи он везет,
Стеная, — как будто бы ярко
Не весь горизонт
Займется с востока на запад,
Как будто Спаситель сейчас
В одеждах из снега внезапно
Не встанет средь нас.
* * *
Так холодно — кажется, Малер
Гудит в позвоночнике. Соль
На ветках. Желтеет брандмауэр,
И тополь острижен под ноль.
И облако цвета шинели,
Повисшее на золотом
Гвозде, над мостом, — неужели
Сорвется? Не будем о том,
Что чудится вдруг в этой черной,
Бурливой, блудливой волне,
Свистеть и хрипеть обреченной
В хваленом граните, во мне,
В скукожившемся прохожем,
Напялившем город, как плащ, —
О, как он потерт и поношен,
И легок, и складчат. Не плачь.
То плац, то дворец, то казарма,
И сдавленный вдох — вопреки
Имперскому шарму и сраму.
И выдох. И трепет руки.
* * *
Человек, который дышит рядом,
Дан тебе до утренней поры:
Он растает в воздухе, разъятом
На пролеты лестницы, дворы,
Мокрый снег над вывеской погасшей,
Он исчезнет в шорохе шагов
У метро, во тьме, в перловой каше
Сонных лиц, беретов и платков,
Растворится, потеряв приметы,
Сохраняя в ледяной крупе,
Как в окошке, слабый сгусток света,
Видный только Богу и тебе.
* * *
В темной утробе зимы шерстяной —
Словно в огромной варежке.
Толпы шуршат. За стеклянной стеной —
Жарко, и кофе варится.
Маленький рынок — разложен товар
Важный, торгуют рейтузами,
Медом и салом. Шаги Рождества —
Издали, сбоку, неузнаны.
Толстою кожей обтянутый дом,
Окна, светящие скупо,
Снег утыкается мне в ладонь,
Как лошадиные губы.
* * *
Не дал мне Бог дочерей, а были бы —
Назвала б Евдокиею да Прасковьей:
Евдокия смеется — слыхать до Киева,
А Прасковья гуляет по Подмосковью.
Целый день бегали бы за братьями,
Целый день бы в доме хлопали двери.
По углам бы шептались, мелькали платьями.
Ну, а младшую назвала б Лукерья.
* * *
Когда под грудой дел унылая
любовь
Растерянно сидит, как золушка меж зерен,
То не зови ее, не плачь, не пустословь —
Она рассеянно глядит поверх голов
Невидимой толпы, ей голос твой — зазорен,
И берег засорен, и глаз запорошен
Известкой, призраком, не скажешь — дорогого,
Сквозь мутную слезу ей видно хорошо
Нетрезвое вчера, что лезло на рожон,
А в будущем — ни зги, ни Мги, ни Бологого.
Густой смородины кипящие тазы
И тайна, что жива до первого скандала, —
Вот мирозданья жгучие азы,
А внятный лишь двоим извилистый язык
Травой подернется, где тикают часы
Кузнечика. Светло, как посреди вокзала.
* * *
Если не с кем почувствовать себя несчастной,
Значит, это не жизнь никакая и не любовь.
Все бы тебе на качелях качаться,
То взмывая над деревьями, то — о землю лбом.
Встанешь, отряхнешься, приговаривая — не по чину
Кувыркаться над крышами, тут тебе не Шагал,
Тут гуляют по Невскому нарядные женщины и мужчины,
И когда еще в темной воде зашуршит шуга,
И когда еще в темной крови перегорит желанье —
Листва еще зелена, почти что лето, почти тепло,
Но в сердце вдруг прозвенит звоночек — почти трамвайный,
А номера не видать — наверно, идет в депо.
И где-то внутри зазубренным краем льдинка
Звякнет, будто о дно стакана, и в гладкой волне витрин
Метнется взгляд твой — почти незнакомый, дикий —
Значит, ты жива еще, значит, благодари
Разомкнувшееся объятье, впустившее эту стужу,
Как распахнутое окно. Отвернись. Иди
Домой, выравнивая дыханье, — ну же,
С ледяным цветком, распускающимся в груди.
* * *
То ли выпить водки, то ли не пить,
То ли выпить, то ли уснуть.
Отливает кровь от гранитных плит,
Подо льдом замирает ртуть.
Полицейскому УАЗику лень шнырять,
Охраняя покой семей,
Обвивается вьюга вкруг фонаря,
Как вкруг райского древа — змей.
В серебристых кольцах — парадняки
И припудренные сады,
У подъездов запертых — огоньки,
На поземке — твои следы.
Я стараюсь попасть, но иду не в лад,
И встает меж тобой и мной
Императорской площади циферблат
С тяжкой стрелкою часовой.
Этот город живет по законам сна,
И когда я среди живых
Окликаю тебя — предо мной стена,
Иероглифы чертит вихрь.
Не пойму, к чужому припав плечу, —
То ли тот, то ли этот свет,
Но когда среди мертвых тебя ищу —
То и там тебя тоже нет.
* * *
С каждым днем, с каждым сном все короче,
Все прямее оставшийся путь.
Только не торопи меня, Отче,
Дай отравленный воздух глотнуть,
Дай поежиться — холодно, братцы! —
Проходя по дрожащим мостам,
Дай мне досыта нацеловаться
С сыновьями Адама — а там —
Как листва в ноябре, отпылаю,
Упаду, как неслышное «ах!»,
Только имя Твое сохраняя
На рассыпавшихся губах.