Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2017
АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ
Поэт. Родился в 1933 году в Москве. Окончил сценарный факультет ВГИКа. Печатался в журналах «Юность», «Дети Ра», «Новый мир»,
«Стрелец», «Континент», «Кольцо А», «Наша улица», в
альманахе «Эолова арфа» и т. д. Автор многих песен, в т. ч. популярной песенки
Крокодила Гены. Член Союза писателей Москвы. Автор книг «Песня скорбных душой»
(М., «Книжный сад», 1998), «Опоздавший стрелок» (М., «Новое книжное обозрение»,
2003), «Сто восьмистиший и наивный Гамлет» (М., «Самокат», 2008), «Размышления
на берегу моря» (М., «Воймега», 2008), «Краштест», (М., «Время», 2009) и др. Лауреат премии СП
Москвы «Венец».
* * *
Мне что-то навевает грусть,
Гнетет, ползет за мною тенью,
Кто этот гость — понять я тщусь,
Мне явно не хватает чувств
О нем составить представленье.
Я в лес спешу, где листьев вязь,
Бреду шуршащими коврами,
Но с облетевшим лесом связь
Не в силах выразить словами.
Слежу за точкой в вышине,
Ветрами осени несомой,
И с птицей сознаю родство.
Но в доказательствах его
То, что невидимо — весомо,
А то, что видимо — мертво!
Крыло и посвит — коростель…
Но разве это точный образ?..
Ведь звук и форма только ребра
Нам неизвестных плоскостей.
И мало двух координат,
Где шесть не разрешат сомнений.
О, осень, ясный перепад,
Пора смертей, пора рождений.
Пора, пора подняться над
Шаблоном наших ощущений,
Вглядеться пристальней в предмет:
В нем пробивается упорно
То, что не запах и не цвет,
Не звук, не вес, не вкус, не форма.
* * *
Нам страсти душу жгут
И судорогой сводят,
Закручивают в жгут,
Терзают и изводят,
Но бережет нас Бог:
Положено от века
Не более двух-трех
Страстей на человека.
Лишь чистым из детей,
Чьи имена — поэты,
Биографам страстей
На страсти нет запрета.
Дана над страстью власть
Тем, кто у муз в служенье,
И у которых страсть —
Лишь страсти отраженье.
Тем, кто избрал судьбу
Или имеет прихоть
Изображать алчбу,
Желание и прихоть,
Но жалок тот пиит,
Кто лишь на миг единый
Себя преобразит
В раба из господина.
Придет к нему недуг —
И Бог его оставит,
Игрушкою не двух,
А тьмы страстей он станет.
Как страшен для больных
Заразный врачеватель,
Опасна в этот миг
Душа его, читатель,
Она, оставив мир,
Умчится меж звездами,
Забытая людьми
И проклята жрецами.
* * *
Так просто женщиною быть:
Хотенье в долг преобразить
И дерзко этот долг исполнить.
Покуда страсть жива — все помнить,
Страсть исчерпавши — все забыть.
* * *
Не вижу смысла в фарте
я,
В удаче много ль проку?
Я партию за партией
Проигрываю року.
Рок смотрит на меня, форся,
С победною усмешкой,
А я дарю ему ферзя
И проходную пешку.
И рок победно щерит рот —
О, как же он наивен —
Не понимает, что живет
Подачками моими.
* * *
Рабу, лакею и тирану
Жить предлагается по плану,
Где и тиран, и эти два
Получат равные права.
Лакей тирану станет братом,
Раб будет вольным и богатым,
Поскольку лучшие умы
Решили, что рабы — не мы,
И в конституции статья
Гласит, что все теперь братья´.
Чтоб эту обойти статейку,
Тиран всегда найдет лазейку.
Вы не успели счесть до ста,
Все стало на свои места:
Уже склонясь, как инвалид,
Лакей пред деспотом юлит,
А у раба одна забота —
Работа до седьмого пота,
Пока не явится злодей
И скажет смерду: не радей!
* * *
Где плещет море голубое,
За тоном изменяя тон,
Постигнуть вечность тщатся трое
Философов — Кант, Маркс, Платон.
Они исполнены значенья
И думами отягчены,
Ужасным времени вращеньем
Они в коров обращены.
И глядя на закат багровый
И на прилива пенный кант,
Стоят у моря три коровы —
Карл Маркс, Платон и мудрый Кант.
Хозяйки крик нетерпеливый,
Платон и Кант пошли назад,
И лишь один Карл Маркс бодливый
Упрямо смотрит на закат.
* * *
Зашли мы в прачечный отдел,
Для простыней купили бирки.
Там в рамке на стене висел
Большой специалист по стирке.
* * *
О, Господи, бедный твой раб
К владенью душой непригоден,
Ты видишь, как духом я слаб
И мыслями неблагороден.
Ты б дал мне мандат, Иисус,
На то, чтоб я сделался лешим,
Я жил бы в сосновом лесу
И был бы судьбою утешен.
Уж я б наслаждался в засос
Своим положением птичьим,
Пас божьих коровок и ос,
А ночью пил водку с лесничим.
Г. ШПАЛИКОВУ
1
Гены Шпаликова нету,
Он летает на пари
Между тем и этим светом,
Словно Сент-Экзюпери.
Там, где райские долины
Меж летейских вод и сел,
Бениславская Галина
Подает ему рассол.
2
Перед кладбищенской конторой
Автобус, побуревший снег,
Бензина запах, треск мотора,
Гудки, венки, двадцатый век.
А за оградой небо птичье,
Старуха нищенка с клюкой,
И тихо. И за этой тишью
Уже нет времени. Покой.
МАМЕ
Смирившись с тем, что я не мальчик,
Ты про себя решила так,
Что сын твой — вечный неудачник
И неустроенный чудак.
Что где-то по дороге к славе,
Он дыры на локтях протер,
И снова во втором составе,
Как неудавшийся актер.
Ты эту боль скрываешь, мама,
День ото дня, день ото дня,
И только грустными глазами
Украдкой смотришь на меня.
Ах, мама, на судьбу не сетуй.
Я неудачник — что за вздор!
Пойми, как важен в жизни этой,
Как нужен для нее дублер!
Когда рождается живое,
Жизнь действует наверняка,
Ей надо выдвинуть героя,
А с ним дублера, двойника.
Чтобы надежность обеспечить,
Чтоб тот расточек не зачах;
И двое подставляют плечи,
Где нужен лишь один рычаг.
И нам грешно роптать на Бога.
Корить его, пенять ему,
Что он работы задал много,
А славу даст лишь одному.
Да! Путь истории коварен,
И этот слух не устарел,
Что прежде, чем взлетел Гагарин,
Другой — без имени — сгорел!
Нет, мама, страховать кого-то —
Не неудача, не позор.
Ведь и у Пушкина, и Гёте,
Должно быть, тоже был дублер.
А слава — ей цена полушка,
Пускай горит она огнем!
Потомки скажут, кто был Пушкин,
А кто был Батюшков при нем.
* * *
Меня штурмует память, как пехота,
Я в беспощадном огненном кольце.
А ваша память — след от самолета,
Вначале четкий, тающий в конце.
Породу прошлых дней буравлю,
Закладываю динамит,
Сегодняшнее в грош не ставлю,
А будущее не манит.
Я становлюсь такой дурной,
Невыносимее и вздорней,
Лежат на вывернутом дерне,
Отброшены взрывной волной,
Мои же собственные корни.
Я не в тебя свой взгляд вперил,
Не по тебе грущу, прелестница,
Вся жизнь моя, как от перил
Вдруг оторвавшаяся лестница.
Я на нее гляжу в упор
И вижу всю ее в пролете,
Уже без связей и опор
В рапидном медленном полете.
* * *
Бессмысленно писать стихи,
Напиться не дает изжога,
А прежние мои грехи
Мне не дают поверить в Бога.
Из всех любимых мной чудес
Остался только зимний лес.
Лес был всегда таким богатым,
Но чистоту свою храня,
Не хочет лес принять меня,
Меня признать не хочет братом.
Среди заснеженных полян
И сосен, погруженных в думы,
Я, как еврей среди славян,
Встречаю в спину взгляд угрюмый.
А может, никакой не взгляд,
А просто я от стужи стыну,
А просто я продрог до пят,
А просто ветер дует в спину.
* * *
Мне все равно в горах или во ржи…
Я успокоюсь, где б ни схоронили,
Когда бы, схоронив, межи и рубежи
Вы распахали и заборонили.
Чтоб вся земля — своя, чтоб люди все — свои…
А на меня сирень лила свое лиловье,
И надо мной текли прозрачные ручьи
Не замутненные ни их, ни нашей кровью.
Мне все равно среди каких полей…
Ведь для того земля, должно быть, нас рожала,
Чтоб, в землю уходя, принадлежать ей всей,
Чтобы живущим вся она принадлежала.