Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2016
Александр ФАЙН
Прозаик, драматург. С отличием окончил машиностроительный факультет Московского института химического машиностроения. С 1958 по 1988 год работал в промышленности, был главным конструктором по ряду образцов новой техники. Член МСПС. Автор публикаций в журналах «Слово», «Дети Ра», «День и Ночь», «Крещатик». Автор нескольких книг. Лауреат премии «Писатель XXI века». Живет и работает в Москве.
КРОВНИКИ
(Рассказ)
Председатель экспертного совета, доктор технических наук, лауреат Ленинской премии профессор Сергей Андреевич Хохлов по пятницам возвращался с работы на два часа раньше. Жена, принарядившаяся по традиции к пятничной семейной вечерней трапезе, открыла дверь и, увидев отрешенное лицо супруга, спросила:
— Случилось что?
— Сегодня мы с тобой, Людмила Исааковна, могли богатыми стать… Мне взятку два миллиона долларов за подпись предлагали… Потом три… А потом угрожать стали.
— Прямо так? — Людмила с испугом прикрыла ладонью рот.
— Намекнули, конечно… Дураку понятно!
— Каждый день по ящику такое показывают… Кровь прямо с экрана стекает! Страшно-то как!
— Ребята выросли. У них своя жизнь и свои дети. А этим младохохловым третьего тысячелетия как объяснить, что такое Ленинская премия и почему ее нельзя было купить за три миллиона рублей и даже долларов. Мир другой – надо ориентироваться! А мне уже поздно бояться! – Усмехнулся Хохлов.
— А я? – Людмила чмокнула мужа в щеку и помогла снять пиджак.
— Ты баба завидная. Претенденты в шеренгу выстроятся… Я к Первому, а он, мол, разобраться надо. В чем? Что не подписал, или что отказался?.. Точно, на пенсион пора. – Хохлов поцеловал жену.
— С такими деньжищами хоть на пенсии, хоть без пенсии… Я форшмак твой любимый сделала и салат сельдереевый, очень полезный для взрослых мужчин.
— Ты считаешь, мне уже помощь нужна?..
— Нет, конечно! Ты еще ого-го, молодежи фору дашь. Мне бы за тобой поспеть. Это для профилактики простатита.
— Ну тогда накрывай! А то я заволновался… Только не лафитники, а рюмки с золотыми ободками, которые нам твоя мама подарила, доставай… Может, зря отказался! – Хохлов усмехнулся, — открыли бы кафе домашней еврейской кухни: ангемахт, форшмак, цимес… Я бы продукты привозил, а ты шеф-повар. На жизнь честным трудом заработаем… Солидные люди вечером заглянут — кто по рюмке, кто в шахматы… Музыка достойная, без буги-вуги, тихий блюз… Для профилактики совести!
— Людям нужен реальный интерес! Хоть с буги-вуги, хоть с блюзом… А совесть, профессор, понятие нынче вредоносное. Заманка нужна!
— Хорошо, тогда организуем по вечерам сеансы одновременной игры на десяти досках со мной в шахматы. Я, когда закончил школу Ботвинника*, мог с закрытыми глазами по памяти сразу на трех досках играть… И не проигрывал! С каждого претендента по сто баксов. Кто выиграет – месяц у нас столуется.
— Ты неисправимый романтик! Вдруг придет еще один ученик великого чемпиона и будет у нас на халяву обедать и ужинать. Москва не Мухосранск, еще шахматные умельцы найдутся. А, может, и из Мухосранска на столичные харчи приедут… В пролете будем! — деловито объяснила Людмила.
— Ну хорошо! Лауреату Ленинской премии, одна подпись которого три миллиона зеленых стоит, неужели не заплатят пару тысяч за цыганочку с выходом. Ты мне красную рубаху с черными пуговицами купишь, сапоги с бахромой и металлическими набойками. На бис могу и чечетку бить!
— Сейчас скорее за брэгданс заплатят… Тебе тренироваться долго придется. Молодежь такое вытворяет.
Людмила поставила на стол запотевший хрустальный графин с «Посольской».
— Пожалуй, форшмачка с салатом будет маловато! Хорошо бы сальца с черным хлебом и чесночком по случаю нашей честной бедности, — потирая руки, сказал Хохлов.
— Не такие уж мы и бедные… Два сына, два внука, три внучки. Когда я тебя на смотрины к родителям привела, мама форшмак в блюде поставила на стол и объявила: «еврейская праздничная закуска — рубленая селедка с корицей, яблоками и молóками селедочных самцов». А ты так бестактно: «У нас в детдоме на праздник черный хлеб с салом и чесноком давали».
— Это от растерянности. Семья консерваторская — рояль дома, на столе приборы, салфетки крахмальные, а я детдомовский. Не знал, как этот форшмак есть — ложкой или вилкой. Мы в детдоме все ложкой ели и по лбу друг другу ложками стучали.
— Потом, когда я тебя проводила, мне мама сказала: «Он с перспективой, но манерам приличным обучать надо».
— Ну и как — получилось? — Хохлов взял графин и отвернул пробку. — Водка, как говорил один крупный руководитель, бывает двух сортов: «хорошая» и «очень хорошая».
— Я старалась. Сбои у всех бывают. Брак дело тонкое, в любой момент порваться может. Особо если мужчина серьезный! На таких всегда бабья охота.
— Помнишь, к нам приходил профессор социологии Фогельсон, тебе ручку так виртуозно целовал и цветочки принес? Ты так суетилась насчет вазы. Он подарил свою книгу «Семья и стресс».
— Он межнациональный брак пропагандировал: муж — славянин, а жена — дочь Давида. Как раз наш случай!
— До тебя добирался! Суламифь куприновскую в тебе увидел.
— В каком смысле?
— Он как настоящий ученый-фанат на себе опыты всю жизнь ставил. Знаменитый Гамалея открытую им вакцину от холеры себе ввел… Фогельсон пятый раз женат. Он в пример Членов Политбюро приводил, у которых жены еврейских кровей были. По его теории – количество ошибочных решений Политбюро обратно пропорционально числу их еврейских жен.
— Обаятельный мужчина, но не в моем вкусе. Уж больно шумный! – Людмила серебряной лопаточкой положила на тарелку мужу форшмак, а большой серебряной ложкой — салат.
— Зачем Фогельсону было экспериментировать — его родной брат на хохлушке женат, пятеро детей и все удачные? Она борщ с пампушками, секс на подушке с оторочкой… и нет стресса!
— Ты мне толком о своем брате не рассказывал. Как у него жизнь сложилась после?..
— В детстве разошлись дороги наши, — остановил жену Хохлов и аккуратно наполнил рюмки по золотой ободок.
— А за что он в колонию для несовершеннолетних попал?
— Не будем об этом! За твое здоровье и семью нашу! Без тебя, дорогая моя, так и не узнал бы, что форшмак на хлеб без масла намазывать надо.
Людмила с удовольствием выпила, облизала губы, как делал супруг, и поставила рюмку рядом со своей тарелкой:
— Прости… Не забыл, как мы с тобой в парке на морозе целовались и портвейн пили «Лидия»? Ты меня уговаривал к тебе в общежитие поехать. Я боялась все застудить — на мне белье шелковое было… Заморожу, думала, придатки — и ты на мне не женишься. Знала, зачем зовешь, и хотела, а боялась.
— Ты больше боялась, что Женька рыжая меня уложит… Зря боялась! Давай по-второй. Сегодня не только можно, но и нужно! Пропивать бедность — так с удовольствием! И с очень хорошей водкой, которую мы пока, слава богу, еще можем себе позволить.
— Но ведь уложила. Она всем на курсе хвалилась, что с тобой у нее серьезно. А лучше женщины, чем она, ты не найдешь!
— Заяц тоже хвалился, что волку хвост отгрызет… Когда я к твоим на смотрины собирался, мой учитель по жизни напутствовал: «Посмотри на ее родителей и пойми сам для себя главное — с кем будешь разводиться, если судьба попросит!». Мне во всех отношениях повезло: и хозяйка, и любовница, и умница-красавица. Все по Фогельсону. Давай по-третьей! Тем более что разводиться я не собираюсь!
— У меня голова поехала, — Людмила махнула рукой и выпила.– Утром посуду помою… Я тоже не собираюсь… в ближайшие пятьдесят лет.
— За стабильность и не дай бог нам незапланированных мероприятий, — Хохлов ловко опрокинул рюмку.
Прижимаясь к знакомому телу, Людмила спросила:
— Ты говорил, что тебе предлагали по контракту на пять лет в Канаду?
— С моим послужным списком к империалистам уезжать — это авантюра. Я ведь партбилет так и не сдал. Столько лет взносы платил — пусть память останется. Двенадцать лет я протоколы и посерьезнее подписывал… Хоть кто-нибудь деньги предлагал?! На Старой площади** понимающие люди сидели и вопросы по уму решали… А вот в трудную минуту, когда нужно было волю проявить, никто на себя ответственность не взял. А было кому — я точно знаю! Конечно, ошибки случались, и немалые, но ведь строили, двигали, запускали. Такая мощь была! В одночасье все рухнуло… Ну и времена!.. Мне взятку предлагают!
— Когда мы в Норильск собирались — а я боялась — ты что сказал: «Мужчина до тех пор мужчина, пока способен на подготовленную авантюру». В Канаде зима наша, а птички на всех языках одинаково поют.
— И переждем этот бардак, хочешь сказать? — Хохлов обнял жену.
— Не бардак, а кавардак. В бардаке как раз порядок… Иначе девицы денег заведению не заработают… Но, естественно, ты знаешь об этом только от меня.
— Ты мне еще анекдот про расстановку кроватей в бардаке расскажи… А что в Канаде вечером буду делать? Здесь у меня лекции в институте, аспиранты.
— Скорее аспирантки!.. В бассейне собственном плавать… Что мужики настоящие с бабами делают?! Я еще хоть куда — сам говоришь… В талмуде написано: «Согрейте в кровати сердце жены приятной беседой и соблазнительными словами…»
— Ну что ж, придется в Канаду талмуд везти и по вечерам не лекции читать, а с запозданием мужской мудрости учиться. Хорошо, хоть в Канаду, а не в Африку.
— Почему?
— Фогельсон уж больно хотел тебе понравиться. Даже сальный анекдот рассказал… «В окно заведения зимой высовывается полуголая барышня и кричит: Тихон, кончай топить, работать нельзя — клиент скользит». Ты краснела и смеялась.
— Не помню!.. Скоро юбилей.
— Какой?
— Ничего вы, мужики, не помните! Тридцать пять лет, как я стала твоей… Я встретила недавно Женьку рыжую.
— И как у нее жизнь сложилась? – незаинтересованно спросил Хохлов.
— Три раза сходила замуж… Не родила. Собирается опять.
— Где будем отмечать?
— Дома. Я приготовлю все и очень красиво оденусь. Увидишь, как я все еще хороша!
— А я портвейн настоящий, португальский, принесу. Устроим праздник по полной программе… Все по талмуду!
— Я танец живота исполню и буду тебя совращать… Как будто у тебя не одна жена, а я хочу стать любимой!
Через полгода Хохловы стали готовиться к отъезду. Утром в накинутом на голое тело кимоно Людмила провожала мужа. Она поправила ему галстук и, как всегда, поцеловала в щеку. От нее пахло дорогими утренними духами. Хохлов недовольно кивнул в сторону шеренги чемоданов, выстроившихся в прихожей:
— Не маловато тары?!
— Не на неделю едем!.. Вдруг понравится, — Людмила со значением посмотрела на мужа. — Я везде хочу жить среди вещей, к которым привыкла… И пусть Ванька к нам переедет — ребята в разных комнатах разместятся — уже взрослые. Сонечке бюстгальтер купили. А у Толика и так места всем хватит.
— Я сегодня на работу не пойду. Водителя предупредил, чтоб не приезжал за мной. В посольство сам поеду. Ключи и техталон на месте?
— Как всегда. Я туда днем их положила, когда из бассейна вернулась.
— Письмо из университета Торонто пришло. Приглашают. Посол ждет.
— А ты говорил — нечего делать. Меня не забудь только. А талмуд все равно перед сном читать будем, – Людмила кокетливо покачала головой, — особенно важные разделы.
— Надо составить список книг, которые возьмем с собой. В чужой стране, я слышал, проблема семейного стресса актуальна. Трактат Фогельсона включи, — засмеялся Хохлов, — понадобится!
Раздался звонок.
— Это сантехник. Я вызывала. Пусть перед отъездом все проверит. Открой, а я оденусь. Надеюсь, в Канаду без меня не поедешь? Профессора, лауреата и мужика сразу и без талмуда оприходуют, канадские хохлушки ядреные… Пампушками и салом тебя завлекут.
Пожилой худой мужчина в длинном плаще стоял на лестничной площадке:
— Сергей Хохлов? Я Николай… Не ожидал?..
Мужчина, не дожидаясь ответа, энергично плечом оттеснил хозяина и, задев его рюкзаком, вошел в прихожую.
— Пригласишь, брат? – гость, прищурившись, внимательно посмотрел на хозяина и поиграл желваками.
— Проходите, — Хохлов растерянно рукой показал на дверь в кабинет.
— На «Вы», значит… Лады!
Из кухни донесся голос Людмилы:
— Кто там, Серёжа?
— Это ко мне, — громко ответил Хохлов. – Мы у меня поговорим.
Войдя в кабинет, гость уверенно направился к окну и, отодвинув портьеру, оглядел двор. Потом оглянулся и, прищурившись, посмотрел на Хохлова:
— Не слабо живешь, брат!
— Не жалуюсь.
— Разговор есть. Присядем. Давно, чай, не виделись!
— Лет сорок.
— Да нет, сорок один год и сто семнадцать дней, а точнее суток.
Гость подошел к креслу, стоявшему у письменного стола, постучал пальцами по шахматной доске:
— На что играешь?
— На победу, — ухмыльнулся Хохлов. – Не люблю проигрывать.
— Достойно! А я больше в буру*** или очко — на интерес… Как карта ляжет. Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.
Только сейчас Хохлов обратил внимание, что на правой руке гостя указательный и большой пальцы срослись, а на лбу его были оспины – следы детской ветрянки. «Это брат Коля — никаких сомнений!»
Гость перехватил взгляд Хохлова и улыбнулся:
— Ну что, опознал?
Гость снял рюкзак и плюхнулся в кресло, вальяжно вытянув ноги. Потом оглядел стены и показал рукой на боксерские перчатки, висевшие на ручке книжного шкафа.
— По-серьезному или для понта?
— За институт, когда учился, выступал… Теперь иногда в зал хожу с молодежью размяться, чтоб совсем не забыть.
— Грамотно! Помнить надо, что умел по первости… У меня тоже учеба была… Разная… И жизнь, и люди уважаемые учили… Ты присаживайся, брат. По-быстрому не сладим… Дело серьезное!
— Я у себя дома. Что за дело? – спросил Хохлов.
— Вишь, как! Я к брату с открытой душой издалече, а он, вроде, и не рад. Забыл, как тебя в детдоме величали?..
— На память не жалуюсь.
— «Хлюпой» звали. Чуть что — в слюни. Не хохлись ты, Хлюпа. Не каждый день кровник по делу является!
— Детство не хотел бы вспоминать. Мало радости было.
— Что так? Али нынче уже не Хлюпа?.. Перчатки повесил, чтоб очко у других мокрым стало? — заулыбался гость.
— Ты хоть бы написал, где тебя искать?
— Адреса больно разные были. А вдруг не приветил бы ты брата?.. Давай хоть обнимемся!
Николай встал, расстегнул плащ и развел руки. За поясом у него торчала рукоятка пистолета. Хохлов вздрогнул:
— Ты чего театр одного актера пришел устраивать?
— Я в клоунах не ходил, — спокойно сказал гость. — И здесь не за подаянием объявился… Сдается мне, что ты России толком не видел. А она, матушка, большая и неровная. На экскурсию позвать хочу… А это, — Николай медленно вытащил парабеллум, — братка**** мой… нареченный. Ты присядь, я тебе историю одну поведаю.
Хохлов, сохраняя спокойствие, сел за свой письменный стол и придвинул к себе телефонный аппарат. Николай усмехнулся:
— Зря! Фарт и дальновидность мимо меня не ходят… Директора детдома однорукого помнишь?
— Помню! У него сапоги всегда скрипели и палец большой за ремень засовывал… От него одеколоном сильно пахло… Он Эдика из старшей группы усыновил, которого потом убили.
— Видать, Бог тебя и вправду памятью не обидел. Мы с Эдиком вместе доппитание к хавке тырили. Он мне в подвале этот отцовский парабеллум показал и обещал дать по воронам пошмалять, если я ему сосать буду. И погрозил: откажусь — тебя кокнет. А когда директора в госпиталь свезли, сука эта за дровяной склад позвал. Вынул парабеллум, две обоймы к нему полные и поманил: отсосешь — нашмоляемся. Там пилорама работала, пока шумит — мы шмоляем. Магазин выпустили весь. Я в ворону попал. Он предложил вторую обойму зарядить, если я еще раз исполню… Ну короче, я в голову этой гниде, а потом в глаз. Жутко стало, одно дело — ворона, а тут… Братку с патронами сховал и ждать стал. Когда в детдом менты явились, кто-то вякнул, что я с Эдиком в прятки играл… А после колонии один «Духовой»***** на воспитание взял и в дорогу красивую благославил. Братку с собой брал на все дела. А потом решил — пусть крови лишней на нем не будет… Всяко в жизни может быть!.. Вот и вся песня! Четыре ходки в длинную… До тебя я стучаться не стал.
— Что так?
— Радовался, как ты взбирался… марать не хотел. Каждому Бог нужный свет в семафоре зажигает… А теперь должок за тобой мне засветился.
— Какой? — искренне удивился Хохлов.
— На экскурсию вместе поедем. Там расклад будет.
— В другой раз… Я неподготовленные авантюры не признаю. Уезжаю я надолго… по своим делам.
— Чемоданчики в прихожей… И вправду далеко собрался. А я на перекладных — все свое с собой. Обижаешь, брат! Хоть и фартовый я, но тоже по уму люблю все делать. По пустому, неподготовленный — не пришел бы!
Николай нагнулся, достал из рюкзака глушитель и стал деловито привинчивать его к стволу парабеллума:
— Глушак этот умелец знатный сделал… Спец!.. Время, брат, штука скользкая… Не ухватишь! Что откладывать? Поездочку твою, Хлюпа, придется отложить… на неопределенное время, — уверенно, с улыбкой сказал гость.
— Не стращай! Не из пугливых. — Хохлов встал. — У меня свои планы. Я их не собираюсь менять!
— Пугать пустое дело! — Николай сунул пистолет в карман.
Открылась дверь, и в кабинет вошла Людмила с кошкой на руках:
— Я чай свежий заварила и пирожки подогрела.
— Скажи родственнице — снохе моей, чтоб в разговор братьев не встревала, — жестко и спокойно сказал Николай.
Людмила в испуге отпустила кошку, та спрыгнула и стала тереться о ноги гостя. Он отбросил кошку ногой, выхватил пистолет и навскидку выстрелил. Кошка отлетела и ударилась в стену, на ней стала растекаться кровавое пятно. Людмила качнулась, побледнела, закрыла рот руками и упала.
Хохлов некоторое время смотрел на бьющуюся в конвульсиях тушку, потом бросился к жене, встал на колени и приподнял ее голову. Николай спрятал пистолет и подошел к Хохлову:
— Оклемается. Не всяк и мужик на кровь смотреть обучен. Тренировка нужна. Короче, брат! Мое предложение остается в силе… За мной, Хлюпа, выбор!
Хохлов, демонстрируя хладнокровие, повернулся к гостю:
— Квартира под охраной.
— Я, брат, столько автоматов и псов видел.
Гость, не глядя на Хохлова, неожиданно носком ботинка резко ударил его по печени. Давясь от боли, Хохлов отпустил голову жены:
— Что же ты делаешь, гад!
Гость промолчал, потом сложил обе кисти в замок и жестко, с придыханием, стукнул Хохлову по затылку. Тот стукнулся лицом о пол и затих.
— У нас, брат, свой бокс. Без перчаток — ручонками… Иногда по суровой необходимости приходится… Гладко-то у дураков на букву «му».
Гость сел на Хохлова, за спину завел ему руки, вытащил наручники и ловко застегнул их. Потом подошел к Людмиле и взял ее за подбородок. Она приоткрыла глаза.
— Быстро, красавица, встанем и у батареи белы ручки свои протянем родственнику.
Людмила беззвучно выполнила команду. Гость достал нож и отрезал телефонный шнур у аппарата на письменном столе:
— Я по второй ходке на зоне с одним боцманом о жизни по ночам ворковал. У нас шконки рядом были. Полезный человек! Он меня не только морские узлы учил вязать.
Гость привязал обезумевшую женщину к трубе отопления.
— У нас есть деньги, — произнесла она, всхлипывая. — Что вам надо?
— Через них, — гость поднял растопыренные пальцы, — бумаги столько прошуршало, сколько тебе и не снилось, родственница, хоть брат мой и большой начальник. Этот узел, милая, развязать — фокус надо постичь. А тебе зубки беречь надо!
Хохлов пришел в себя и подергал плечами:
— Ты паскудняк!
— А ты, Хлюпа, видать в женщинах толк постиг. Какую красивую выбрал. Небось в койке клопов не давила!
— Будь мужчиной и не хами, — строго сказал Хохлов. — Здесь не зона!
— Прости, брат, ты сам напросился.
Гость повернулся к Людмиле:
— Тихо себя веди, а то рот алый с зубками перламутровыми кляпом заткну. Насморк случится — чем дышать будешь? Второй телефонный аппарат где?
— На кухне, — Людмила с ужасом смотрела на гостя.
— Ну и ладушки-оладушки. Отдыхай, родственница, а у нас с братом дела географические… и дальние.
Гость неспешно надел рюкзак, потом подошел к Хохлову и помог ему встать:
— На кухню заглянем. Полотенце в дорогу надо взять. Мы люди предусмотрительные!
На кухне Николай оборвал шнур от телефонного аппарата. Потом сдернул кухонное полотенце, обернул его вокруг рук брата и обвязал поверх шнуром:
— Так приличнее будет. Сейчас, Хлюпа, выйдем на свет божий… На спусковом крючке палец… Ученый я — и алгебру с геометрией давно постиг. Очко у меня крепкое!.. Не гневи!.. Я не то видал!
Гость кинул взгляд на чемоданы в прихожей и покачал с пониманием головой:
— Бывалые говорят — в гробу карманы зашивают. Не обижайся, брат, это я не по злобé… Коли нужда будет, добрые люди в миру, чай, не обидят. Россия щедрая!
Гость открыл входную дверь и выглянул:
— Ну с богом! Без нервов, брат! — Николай захлопнул дверь, проверил — не открывается ли она, и несильно толкнул в спину Хохлова.
У подъезда стояла обшарпанная грузовая «Газель».
— Садимся молча. Извини, что колымага не по чину… Заждалась Россия-матушка своих сыновей. Ей все в ровную: хоть Профессор, хоть Деловой!
За рулем сидел щуплый молодой представитель бывшей Советской Азии. Он искренне обрадовался и завел двигатель:
— Сказал совсем мало — полчаса ждать. Давно сижу.
— Брат между нами сядет, у него руки болят, — Николай втиснулся на сиденье и захлопнул дверцу. – Аккуратно вези и правила не нарушай. Мы люди законопослушные!.. Ну, Самарканд-Узбекистон, по Калужскому шоссе поедем. Знаешь?
— Знаю, почему не знаю.
— Давно в столице?
— Три лет.
Когда проехали под Московской Кольцевой, Николай достал из бокового кармана фляжку:
— Без микстуры нутро горит. Тебе, брат, не предлагаю. Настойка больно злая и пахучая. Вырви глаз! Тебе ни к чему! Знахарь таежный облагодействовал. Жаль кончится скоро… Подмога достойная!
Николай сделал пару глотков, прокашлялся и громко сказал:
— Как в Самарканде рыбки?
— У нас мала рыба.
— Девушки у вас, спрашиваю, красивые? Небось и ночью неленивые?
— Очень красивые. Зачем спрашиваешь? Деньги надо. Нет деньги — нет жена.
— Строго у вас… Я подремлю пока. Как восемьдесят седьмой километр проедем, толкни, Хлюпа. Может, наших рыбок красивых увижу.
Через час они свернули на разбитую дорогу. Газель скрипела и дергалась, попадая колесом в яму.
— За поворотом мост и озеро. Там, Самарканд, и остановишь. Нам с братом отдохнуть надо. Воздухом подышать. У него сильно руки болят.
— Подвеска старый. Сломаться будет.
— К озеру подрули поближе, я твою подвеску посмотрю. Домкрат есть?
— Есть. Деньги нет, чем платить.
— Я тебе сам заплачу — хорошо довез. Мы народ благодарный, к добру чувствительный дюже!
«Газель» остановилась у самой воды. Николай деловито вышел из кабины и помог спуститься брату. В полубредовом состоянии Хохлов стал смотреть на воду. Он никак не мог связать себя с происшедшим. «Это был какой-то страшный сон. Что с Людой?.. Неужели это наяву?».
Николай присел на корточки у заднего моста:
— Сюда, Самарканд, домкрат ставь и доску подложи, а то земля мягкая. Домкрат провалится. Посмотрим твою подвеску.
Узбек стал устанавливать домкрат. Николай приставил парабеллум к затылку узбека. Раздался хлопок. Несчастный упал лицом на доску. Из-под головы его потекла кровавая жижа.
— Ну вот и ладушки-оладушки!.. Был узбек — нет узбека. Жизнь штука сложная, порой даже непредсказуемая и даже несправедливая!
Хохлов стоял с раскрытым ртом. Николай подошел к нему и неспешно снял наручники:
— Ну что, Хлюпа? Теперь кровь на тебе. Возьмут — тебе одну ходку подарю как кровнику, и на кич6* близнецами7*… уверенным шагом. У меня последняя ходка будет. А у тебя — как сложится… Стало быть, ты теперь двойной мне кровник… Узбека хоронить по-морскому будем. Домкрат привяжем. У него еще детей нет. Все греха поменьше.
— Тоже мне праведник херов, — Хохлов с трудом приходил в себя.
— Не скажи! На сковородке можно жариться с маслом, а можно без. Полотенцем обвяжи ему голову. Приличнее будет… Поедем дальше, там болото большое. Засосет к утру товарку нашу… Ты пока ноги не делай. Я тебе расклад дам, а там обмозгуем. На что две думалки?! Твоя небось за три пойдет!.. Гляди какая гладь, тихо-то как!
Хохлов автоматически передвигал ногами и не понимал, что с ним происходит. К вечеру братья подошли к полузаброшенной деревне. В нескольких домах светились окна.
— К крайней двигай. Береженого волки боятся. Может, здесь и заночуем. Глянь, Хлюпа, на жизнь простую, — Николай усмехнулся и подтолкнул брата плечом.
Хохлов молча подошел к окну и заглянул:
— Старуха картошку чистит.
Николай вздохнул, осмотрелся и неожиданно спросил:
— Откуда взялся наш хлеб второй, ведаешь, Хлюпа?
— В середине шестнадцатого века картофель в Европу завезли, а в Россию в семнадцатом. А как продукт культурного земледелия возделывать начали в Южной Америке… Когда только — не помню.
— К святым просвещенным пойду. Ты меня к просвещению прислоняй по-братски! Я к знанию интерес имею. Не ко всякому, конечно! – тихо сказал Николай и многозначительно добавил. — … Кто по жизни фары не успевает менять, а кто всю жизнь с одним фонариком толкается. Я твоим лампасам не завидую, а просвещением обошел ты старшего брата! Умывшись во дворе из ведра, братья сели за стол…
— Скоро картошечка поспеет, мои милые. Вы мне сколько заплотите?.. Намедни участковый заходил, докýменты проверял. Я ему хлеба с салом дала, — десяточку оставил.
— Нехорошо, старая, пугать нас. Какой тут участковый! — Николай беззлобно погрозил старухе пальцем.
— У меня сын в городе живет, он три года за пьянку отсидел. Вот милиция интересуется. Я сыну пенсию отдаю, чтоб в сохранности.
— А нас, старая, не боишься? — Николай достал фляжку и глотнул. – А вдруг мы разбойники?
— Чего мне бояться? Брать у меня нечего. А для утехи не годна уж. Погадать на здоровье могу.
— На картах гадаете? — вмешался Хохлов.
— И на глаз могу. Вот у тебя, — старуха посмотрела на Хохлова, — кость крепкая и кровь чистая.
— Про меня что прощебечешь? – Николай выразительно посмотрел на брата. – Только правду вещай, старая. А то обижусь, — Николай постучал костяшками рук по столу. – Я неправду сильно не уважаю!.. Хотя жизнь-краса такое завертит! Не всякий умник правду от вранья отличит.
— На погосте, может, еще ты меня погодишь? — уверенно сказала старуха и принялась фартуком сметать со стола.
Похоже, она поняла, что ей беды не будет, и успокоилась.
— Веруешь? — Николай прокашлялся, встал, кинул жесткий взгляд на старуху и подошел к иконке, укрепленной на печке.
Старуха изменилась в лице и ладонями стала разглаживать юбку на коленях. Николай снял иконку, там был небольшой проем. Он засунул туда руку и вытащил сложенный пополам и перевязанный бечевкой толстый бумажный конверт, завернутый в полиэтиленовую пленку.
— И много здесь? Не дури, старая, откуда берешь? – спросил Николай грозно.
— На похороны себе собрала.
— Не боись, старая! Нам твоя заначка к погосту не в усладу! А помрешь, кто про заначку знает? – Николай поиграл желваками.
— Соседка… Старый участковый меня настиг. Уж и забыла, когда было, — старуха вздохнула. — Мы с ним поладили: ему стакан и удовольствие, а он молчок. Потом его убрали, а он другому передал уговор наш.
— По полной программе? — спросил Хохлов с улыбкой.
— Новый-то совсем не потреблял.
— Значит, развлекался по двойной программе. Сразу или с остановкой?.. Крепкий мужик, видать, был, — заулыбался Николай. – Раньше что здесь у вас было?
— Колхоз был… Потом деловые приехали, пайки какие-то, леший их знает, собрали… Бумаги подписали. С ними нахтарис какой-то приехал — все печатку на бумаги ставил… И заглохло дело. По сто рублей дали.
— Паи на землю, наверное, — уточнил Хохлов.
— А бес его знает… У нас хор был. Я с председателем пела…
— Небось не только пела? — покачал головой Николай, — И куда делся председатель –сокроватник твой?
— Убили его те деловые. Никого так и не словили. — Старуха напряженно переводила взгляд с одного гостя на другого.
— Ну будет, стращать нас, полюбовница власти и начальства! В койке, видать, не халявничала! Тащи картоху. Может, и выпить чего поищешь в сундучке или подвальчике? Только не пудри больше нам мозги, гадалка.
— У меня тут самогону для добрых людей осталось. Вы уж меня денежкой не обидьте! – старуха явно осмелела.
Она дала им два вонючих порванных тулупа и предложила переночевать на полу в горнице, а сама устроилась на печке.
Обоим не спалось. Они лежали молча. В голове Хохлова крутилось все как в калейдоскопе. Когда стало светать, Николай тихо сказал:
— Давай, брат, выйдем — подышим. Совет в Филях держать будем. Я тебе диспозицию изложу, чтоб у тебя ясность была, а я в понятке жил. Короче, инвентаризацию полную нашей будущей жизни проведем. Нехорошо когда на глазах повязка…
Поеживаясь от утренней свежести, они сидели у сарая на полугнилых топчанах.
— Я в розыске, слинял из тюремной больнички. Если меня возьмут — сам понимаешь, в отказ по узбеку не пойду. Два шанса у тебя: меня собственноручно к святым или вместе идти и охранять. Завалишь меня — твой фарт, но с кровью брата дальше жить будешь… Дойдем — по-честному твой путь укажу… А теперь, Хлюпа, на свежем воздухе, без фаянсового удобства, рекомендую в одиночестве подумать над моими словами.
— Хорошо! Но зачем этот театр, философия, парабеллум. Если тебе нужна моя помощь, скажи. Причем тут узбек несчастный, путешествие по России? Какая-то мешанина. У меня тоже есть жизнь, интересы, обстоятельства… Извини, и семья… В отместку за детскую беду и мое спасение ты решил меня сделать уркой?
— На жалобь не дави и не гони пароход, Хлюпа! Всему свое время, наш фарт и интерес. Главное наперед не загадывать, а грамотно по обстановке действовать!
Николай щедро отблагодарил старуху и пообещал на обратном пути навестить ее:
— Придержи для нас самогонку, старая, а язык свой длинный за икону спрячь! А то вольные люди отрезать задумают. А нас не будет — кто заступится?! — Николай ухмыльнулся.
— Мы с понятием, — деловито и спокойно сказала старуха, потом аккуратно пересчитала деньги и перекрестила гостей.
— Ну, в путь, кровник, — Николай поднял рюкзак и тяжело задышал. Потом достал фляжку, глотнул. — Еще на пару раз микстуры осталось. Без нее тяжко мне будет!
Они молча шли по тропинке рядом с дорогой. Изредка мимо проносились автомобили, чаще грузовые, обдавая их пылью. Николай внимательно оглядел брата и ухмыльнулся:
— Форменка твоя помялась чуток и запылилась!.. За жену не тащи обиду. Другого выхода не было. Сам не захотел по-хорошему!
— Надо было предупредить… Я бы костюм для рыбалки взял, — задумчиво и примирительно сказал Хохлов. — В таких ботинках далеко не уйду — шнурки вот-вот порвутся.
Мысль о том, как строить свои отношения с Николаем, сверлила мозг Хохлову.
— Не горюй, братан. Посетим по случаю магазин типа сельпо — прибарахлишься. Я за тебя в ответе. Стало быть, финансирую… Или ты по-большевистски… за экспроприацию? Поддержу, хоть и не партейный. — Николай усмехнулся. — Молодость красивую вспомню.
— Как у тебя все просто? — покачал головой Хохлов.
— Сложно, когда жизнь из окна кабинета или машины оглядываешь… На станции рекогносцировку один проведешь… Нет ли ко мне интереса?
— В каком смысле?
— Объявления на розыск. А на тебя еще рано… Два билета возьми до конечной. В восточном направлении, естественно. Географию-то еще не забыл, в кабинете сидячи?! Скажешь, мол, инвалида — брата везешь, еле ходит. Пусть одно место нижнее найдут.
Возвращаясь со станции, Хохлов даже похвалил себя, что способен хладнокровно и системно оценивать бредовую несуразицу, в которой оказался, что не искал возможности связаться с женой, которая при ее эмоциональности могла усугубить эту фантасмагорическую ситуацию. В своих мыслях он подошел к месту, где его ждал Николай, и, увидев сидящего на пеньке мужчину в кепке, спортивной куртке и очках, вздрогнул. Но, узнав брата, с деланной исполнительностью доложил ему о выполнении задания.
— В поезде при маскараде поеду, — сказал Николай и встал. — Клифт мой, фасона плащ дюже модный, накинь, форменку твою беречь будем — вдруг к празднику какому попадем. За харчами здесь не пойдем.
Николай тяжело дышал на нижней полке, вздрагивал и кашлял. Хохлов лежал над ним и в который раз пытался хладнокровно оценить происходящее.
«Вот уж действительно наперед ничего нельзя загадывать… Еще недавно референт отдела машиностроения на Старой площади в буфете обдумывает тезисы к справке по проблеме развития Дальневосточного комплекса; речь в Кремле на вручении ордена Октябрьской революции; ночью заканчивает экспертизу для Генпрокуратуры по аварии в Северодвинске; вчера должен был встретиться с послом Канады, а вместо беседы на английском берет у объявившегося спустя полвека родного брата — уголовного авторитета уроки фени и выживания, превратившись в урку… Впереди то ли тюрьма, то ли зыбкая надежда возвратиться к прежней жизни путем кардинального решения. А как тогда жить дальше, если нажать спусковой крючок парабеллума, из которого полвека назад пули, посланные Николаем, определили судьбу его — Хохлова… Ведь он практически никогда не вспоминал о брате. А Николай на тюремной шконке считал ночи и ждал встречи… А чем виновата Люда, дети, внуки, что судьба поставила его перед страшным выбором?.. Время нынче другое, произошло смещение нравственных ориентиров в сторону разумной целесообразности. Разве история не знает примеров, когда во имя жизни совершали жертвоприношения?! В конце концов почему он, честно проживший, должен все заработанное спустить в фаянсовое удобство?».
Вечерело, когда Николай остановил старенький «Пазик», в котором ехали строители. Они возвращались после года напряженной работы на строительстве торгового центра в Подмосковье. Строители были навеселе и нестройно пели по-татарски. «Пазик» потряхивало. Бригадир — пожилой татарин — подошел и сел у прохода рядом:
— Последний раз пьем. Дома нельзя… Мусульманский закон… Куда собрались, уважаемые? К нам в Бугульму?
— Дальше, — спокойно сказал Николай.
Бригадир обернулся и громко сказал:
— Ринат, принеси перепечи и выпить гостям. Это беляши по нашему, — уточнил бригадир. — Такой красивый центр построили, люди придут — нам уважение.
Высокий молодой красивый татарин в фетровой шапочке фиолетового цвета принес пакет беляшей, бутылку водки и три алюминиевых складных стаканчика.
— Мусульмане, иудеи, православные! Ну какие строители без керосина, — доброжелательно сказал Хохлов.
Они выпили и взяли по теплому беляшу. Хохлов отвернулся и стал смотреть в окно.
— Еще бери, — сказал бригадир. – Раньше дома работы много было, теперь везде ищем. Никогда не знаешь, что завтра будет. — Бригадир вздохнул и повторил вопрос.
— Вот с братом землю выбирать едем, будем дом строить, хозяйство заведем, — улыбнулся Николай. – Мы люди работящие! Нам к земле поближе надо!
— Мало похожи, — бригадир недоверчиво перевел взгляд с Николая на Хохлова.
— Жили далеко друг от друга. У русских отношение к семье хуже стало, — повернулся к беседующим Хохлов. — У вас детдомов мало! А у армян вообще нет.
— Иногда надо посмотреть на жизнь обратно, — задумчиво произнес Николай и слегка толкнул плечом Хохлова.
— Как обратно? – удивился стоявший с бутылкой и пакетом белящей в руках Ринат.
— Живет человек, живет… Дети, работа, жена. Думает все в ажуре. — Никому не должен! А тут приходит один и говорит: «Должок отдай, дорогой».
Неожиданно «Пазик» резко остановился, Ринат выронил пакет. Он выругался по-татарски, нагнулся и стал собирать рассыпавшиеся беляши.
— Вишь, как в жизни… раз и стоп! — спокойно сказал Николай. — Всяко может быть!
Послышалась громкая речь. Все, кроме Николая, обернулись. В салон вошли четверо в спортивных костюмах. Первый держал перед собой обрез от охотничьего карабина, в руках остальных были обрезки водопроводных труб. Николай незаметно расстегнул куртку, быстро вытащил из кармана парабеллум и заткнул его за пояс спереди.
— Обосрался что ли от счастья? — ухмыльнулся подошедший бандит с обрезом и ткнул стволом в спину Рината.
— Да что вы, ребята? Мы ж работяги! — встал один из строителей.
Бандит вскинул обрез и, не целясь, выстрелил. Говоривший схватился за плечо.
— Значит так, водопроводчики-сантехники, молча достали бабули и в пакет аккуратно полóжили… Вась, подскажи, куда класть. Кто вякнет, яйца враз отшибу, а то башку снесу как не было!
Вася шел по проходу, держа в руке пакет, и ударом трубы по шее или спине приглашал к активному «жертвоприношению».
— А ты кто, электрик? — бандит с обрезом повернулся к Николаю и приставил к его шее ствол.
Николай, улыбаясь, встал и широко развел руки в стороны. Полы куртки разошлись. Увидев рукоятку пистолета, бандит попытался перезарядить карабин, но не успел. Николай левой рукой отбил ствол в сторону, а лбом резко ударил в переносицу угрожавшему. Тот вскрикнул, выронил карабин и, согнувшись, схватился руками за лицо. Николай сложил кисти в замок и сильно с придыханием ударил бандита по затылку, подняв колено. Тот ткнулся лицом в колено, повалился в проход и замер. Николай поднял карабин и, взяв его за ствол, прикладом придавил лежавшего к полу. Потом выхватил пистолет и приказал:
— Всем лежать, сучки корявые. Завалю как легавых… Брат, возьми волыну8*. Уходим.
Николай пошел по проходу, размахивая пистолетом. Дойдя до лежащего Васи, выдернул из его руки пакет с «жертвоприношениями», вынул пару кошельков:
— Это гонорар… Бывайте, однополчане. — Николай засмеялся и бросил не глядя, через себя пакет в салон. — Аккуратнее с оккупантами-экспроприаторами, чтоб не обоссались от счастья. Свинца жалко, а то перешмолял бы как собак бешеных.
Последнему бандиту, лежавшему у входа, Николай выстрелил в ногу. Тот вскрикнул.
— Извини, разбойничек, не могу убрать, коли не шмальнул. Мы люди законопослушные… Ну так, друзья-водопроводчики. С вшивотой приблатненной сами разбирайтесь. У нас свои дела… Да и времени в обрез.
Они вышли из «Пазика». Хохлов шел за братом как пьяный.
— Дай волыну, — приказал Николай и медленно вытянул обрез из рук Хохлова.
Он прострелил три колеса, удостоверился, что патронов больше нет, разбил карабин о последнее колесо и ухмыльнулся:
— Зачем тебе фарт из моих рук давать… Пойдем, Хлюпа! Главное — не поддаваться эмоциям и оружием пользоваться умеючи!
Братья свернули в лес. Неожиданно Хохлов подвернул ногу и, присев на карточки, стал растирать голеностоп:
— «Привычный вывих» называется по медицине. В футбол играл в институте.
— Давай руку, Пеле. Не такой уж ты и здоровяк, как бабка щебетала.
— Я посижу малость. У меня это быстро проходит.
— Вижу, что пургу не гонишь… Здесь сыровато для меня. Прихватит — тебе фарт как два туза. Место посуше выберем — там и оклемаешься!
На пригорке Николай постелил куртку. Братья сели рядом, касаясь спинами. Неожиданно Николай схватился за горло и стал, захлебываясь и отхаркиваясь кровью, кашлять. Он скинул рюкзак и встал на колени:
— Растегни, — сквозь приступы рвоты и конвульсии прошептал он, дергая себя за ремень.
Хохлов вытащил парабеллум и отпустил ремень. Держа в руках пистолет, он стоял над братом, не зная что предпринять. Постепенно приступ ослабевал. Николай откинулся на спину и закрыл глаза. Конвульсии прекратились. Спустя пару минут он открыл глаза:
— Первый раз крепко так мутузило. Вроде полегчало, — побледневший Николай вытер пот со лба и, показав рукой на пистолет, спокойно сказал, — что путевочку мне не вручил и свой фарт не словил?.. Не просто, Хлюпа, в лежачего шмальнуть… Неужто братская кровь за меня заступилась? Али кишка тонка? Жизнь-то, брат, не диссертация!
Хохлов протянул брату парабеллум и деловито спросил:
— Идти сможешь?
— Чуток отдышусь… Глотну последки… — Николай достал фляжку. — Похоже там поселок, огни горят… Ты когда-нибудь тушил пожар в душе?
— Тушил… пошли, пожарник, — многозначительно ухмыльнулся Хохлов и помог надеть рюкзак брату.
Около крайнего дома стоял столб, на котором раскачивался тусклый фонарь.
— Чую утробой — провиант нам судьба заготовила. Замок на щеколде, стало быть, нас ждут… Ваши главные как наставляли: грабь награбленное. По-ленински-сталински действовать будем. Вон доска. Неси голубу — отворять будем!
Сидя на крыльце, Хохлов сортировал продукты. Николай стоял рядом и с улыбкой наблюдал за братом.
— Быстро ты дело, Хлюпа, освоил… А может, темнишь – специальность имеешь, а мне фраера битого9* гонишь? – Николай громко засмеялся и закашлялся. – Тебе по другой специальности идти надо… В авторитеты быстро выбьешься. Я словечко замолвлю… Родимую по полной грузи… Понадобится и самим, и людей уважить…
— Я слышал, что коронованным ворам нельзя участвовать в делах, иметь материальные блага, семью. Они только от казны воровской живут… Споры разрешают.
— Закон ослаб… Много лишних звезды накололи, чужие пришли – славы и власти, не заслужив, захотели!.. Мог меня в лесу закопать с концами. Что не стал? Благородство, брат, дело опасное… А самосохранение перспективное! – Николай усмехнулся. – Согласен?
Хохлов не ответил, откупорил бутылку и сделал пару глотков:
— Как такое люди пьют? Это ж форменный денатурат.
— Ничего, попривыкнешь! — Николай взял бутылку и, запрокинув голову, стал вливать содержимое в горло, ритмично пульсируя кадыком.
— Я так не смогу.
— Попробуй, — Николай улыбнулся и протянул бутылку. — Освоишь, к чифирю потянешься.
Хохлов повторил упражнение, отдышался и сказал:
— Давай закусим, а то в голову ударит.
— Дело говоришь. — Николай отхаркнул кровавый сгусток.
Они допили бутылку и закусили с ножа свиной тушенкой.
— Как бы опять не прихватило… Рюкзак дальше ты понесешь. Мне тяжко будет, братуха! Дыхалка не тянет.
— Давай постелю — отлежишься.
— Нельзя, притянет к земле раньше времени. Не встану! Пойдем в магазин. Там переночуем.
— Как в магазин? — искренне удивился Хохлов.
— По очереди покемарим… Утром хозяйка придет, все объясним, втройне заплатим. Договоримся. Мы люди серьезные, порой даже образованные.
— А если мужик?
— Баба! Там сапоги у входа женские стояли и косынка на вешалке… И запах женский, — Николай засмеялся. — Из тебя разведчик… как из меня домоуправ.
Хозяйка Люба оказалась разумной и сговорчивой. Она без скандала взяла деньги, навела порядок в магазине, с помощью Хохлова навесила щеколду и повела братьев к себе домой. Николай периодически останавливался и тяжело кашлял.
— Что с ним? — заинтересованно и тихо спросила Люба. — Он кто тебе?
— Брат. Ему отлежаться надо пару дней. Мы заплатим, — деловито сказал Хохлов.
— Да что вы все заплатим да заплатим — небось не нищая! Чего людям не помочь?!
В доме было ухоженно и чисто.
— Может, наливочки с устатку — я сама делаю, кровь чистит… Меня тут ведьмой зовут. Насквозь людей вижу.
Она достала графин с темной жидкостью, быстро собрала на стол и наполнила небольшие граненые стаканчики.
— Как наливочка? — спросила хозяйка, оглядывая гостей.
— Больно сладкая, — тихо сказал Николай. — Мне бы прилечь. Скребет в горле, дышать тяжко.
Люба помогла Николаю лечь на кровать и вернулась к столу.
— Ты я вижу в историю попал. На душе пожар у тебя… Не знаешь, что делать. Оставь мне брата, я его выхожу — ему кровь успокоить надо. Одинокий волк он. А ты домой к жене возвращайся.
— Вы, Любовь, я чувствую, серьезная женщина.
— А я молода, на все годная! Брат твой и проверит… Между вами черное было и кровь… чужая. Ты, видать, начальник!
В окно сильно постучали. Люба встала недовольно, подошла к окну, отодвинула занавеску:
— Федя, иди домой. Гости у меня. Завтра придешь.
Она вернулась за стол.
— Ухажер… Глазюки налил спозаранку, видать, кто-то угостил… Учителем у нас работал… Школу уж два года как закрыли. Теперь в поселок торфяников детей возят… Замуж зовет… Какой из него муж! Давай, еще наливочки налью. С тобой выпью…
— Мы нарушили ваши планы? — с улыбкой спросил Хохлов.
Дверь затряслась от ударов.
— Я ему объясню! — Хохлов встал. — Настырный, хахаль твой!.. Или ревнивый?
— Не надо. Я сама. На кулаки полезет… Какой из него хахаль! За стакан держится… А человеком раньше был!
Они вместе вышли на крыльцо. Перед ними, качаясь, стоял худосочный пьяный мужик в длинных черных трусах, резиновых галошах на босу ногу и несвежей ковбойке.
— Дружище, чего расшумелся?! Видишь, родственники приехали. Погостим пару дней и уедем. Не обидим твою пассию.
— Она моя женщина… Всех перетравлю как собак бешенных. А из нее Жанну д’Арк сделаю.
Неожиданно открылась дверь, и на крыльце появился Николай. Он молча отодвинул брата и Любу, подошел к Фёдору и ногой ударил его в пах. Зажав руки между ног и вскрикнув, Фёдор встал на колени. Николай, не глядя на него, прокашлялся, сплюнул и ушел.
Днем они все помылись в бане. До вечера Люба суетилась, обхаживала гостей. К вечеру Николаю стало лучше. Люба постелила Хохлову в сенях, а сама в красивой ночной рубашке легла в кровать к Николаю. Она провела рукой по его лицу:
— Находился ты, устал от волчьей жизни. Оставайся, я тебя обихожу. У меня достаток есть, а мужика нет. Баба я сладкая — не пожалеешь… Деток нет, хозяйство, магазин есть… Я и за гадание беру…
— Это кто? — спросил Николай, показав на фотографию, приколотую к ковру над кроватью. — Твой бывший? Вроде не наш.
— Радж Капур. Фильм такой индийский — «Бродяга». Как ты! Вот хочу съездить в эту самую Индию по путевке. Хочешь вместе поедем, — засмеялась Люба.
Хохлов лежал на матрасе в сенях и в очередной раз обдумывал, как выбраться из этой запутанной ситуации. Самое страшное, что он не испытывал никакой неприязни к брату, судьбой так жестоко наказанному за то, что когда-то в детстве заступился за младшего брата.
Его тяжелые мысли прервал запах гари, который тянулся от входной двери. Хохлов вышел во двор и пошел на запах. У сарая тлел комок пакли. Николай затоптал его и огляделся: «Небось это Фёдор. Несчастный человек. Даже сарай поджечь не смог!.. А я?!».
Утром, когда Люба позвала мужчин за стол, Хохлов рассказал про ночное происшествие.
— Пристроила его на торфоразработки. Сбег… Сдохнет под забором. Жалко!
Люба щедро угощала гостей.
— Нам с братом отъехать надо. Дело есть, — сказал Николай и встал.
У дома остановился «Газик». Спустя минуту в дверь сильно постучали. Послышался командный мужской голос. Вместе с Любой в горницу вошел немолодой старший лейтенант милиции.
— Гости? Попрошу документы. Я участковый.
— Садитесь, — предложил Хохлов.
— Не положено. Документы предъявите, — повторил участковый.
— Ко мне гости. Что такого, Василий Иванович?
— Твой прибежал, говорит, бандиты какие-то приехали.
— Ты чего, Иваныч, пьянь эту слушаешь? Он петуха мне красного чуть не устроил. Хорошо мужики в доме были.
— Сейчас достану. Ты куда мой паспорт сунула? — Николай по-хозяйски повернулся к Любе и глазами показал, чтобы она вышла с ним на кухню. — Коли власть хочет познакомиться, мы со всем уважением.
Люба и Николай пошли на кухню. Он быстро достал парабеллум:
— Спрячь! Если что, пусть у тебя побудет. Договорюсь — возьму. – Николай протянул ей паспорт, — Покажи власти.
Люба молча сунула пистолет в нижний ящик кухонного стола. Они вместе вышли из кухни. Женщина положила на стол документ. Николай встал у окна.
— Васильев, значит, Николай Андреевич. А чего такой докýмент свежий? Сам-то не молодой, чай. – Участковый полистал паспорт.
— Старый выкрали. Беспокойно нынче, — спокойно сказал Николай.
— Ну хорошо, а ваш?– участковый обратился к Хохлову.
— Я дома забыл.
— Торопимся мы больно с братом. Люди ждут… Конкуренция! — опередил с ответом брата Николай. — У нас денег в обрез. Как бы не перехватили.
— А ваша фамилия? — участковый с прищуром посмотрел на Хохлова.
— Сергей Андреевич Хохлов.
— А почему фамилии разные?
— У меня по матери, — вмешался Николай, — а у него по отцу. У нас родители разошлись, мы еще маленькие были. Померли они. Вот решили вместе с братом доживать. Землю нашли. Сколько Бог отпустит — рядом побудем.
Хохлову вдруг стало легко: «Может, сама жизнь решит все!.. Задержут и разберутся».
— Ну чего ты, Иваныч, дурку ломаешь? Коля свататься приехал. Мне что до погоста куковать? Ты Клавку, а не меня взял. Чем я хуже была?.. А Федька заревновал — простая песня! Старый что ли ты совсем стал? Забыл, что бабе нужно? Я у печки жопу устала греть… Коля жить здесь будет. И проверишь, что тебе нужно. Распишемся — на свадьбу позовем.
— На свадьбу приду, — доброжелательно сказал участковый и встал.
Когда власть ушла, Николай подошел к Любе, обнял ее со спины и восхищенно покачал головой:
— А то как и распишемся, Федьку куда определим?
— Магазин по ночам сторожить… от всяких. — Люба засмеялась. — Днем шляться меньше будет!
— А я куда? — засмеялся Хохлов.
— На свадьбе отцом посажóнным, — засмеялся Николай и стал надрывно кашлять.
Вечером Люба несколько раз убегала из дома, потом пришла довольная, отозвала Николая на кухню. Они долго шептались.
Утром к дому подъехал старенький фургон, из кабины вышел водитель с сигаретой. Он открыл задние двери и повернулся к Любе:
— У меня время в обрез.
Люба подошла к нему и протянула два пакета:
— Как договаривались. Верхний твой. Скажешь, что люди серьезные — я отвечаю. Лечиться один брат другого везет.
Во двор вышли братья и полезли в кузов. Откуда-то появился с букетом цветов Фёдор. Он был в костюме, рубашке с галстуком и чисто выбрит.
— Пришел извиниться, Любовь Петровна. Я вчера малость понервничал. У меня обиды нет.
— Да ладно, Федя. Я зла не держу… Цветы где взял?.. Неужто в лес ходил?
— Сам собрал.
Люба взяла букет полевых цветов и помахала им отъезжавшему фургону.
Спустя час фургон подъехал к пристани, у которой пришвартовалась баржа со штабелями досок. Водитель передал пакет капитану — седому плотному мужчине в несвежем белом кителе, застегнутом на все пуговицы, и мятой фуражке с кокардой.
— Давай, зови… Они кто? – спросил он, посмотрев на фургон.
— Мое дело довезти. Люба сказала, что увáжить надо. На лечение едут!
— Сутки пройдем, на берег высажу — хоть хворых, хоть здоровых, — сказал капитан.
Когда братья подошли к трапу, капитан позвал матроса, который стоял на борту у лебедки. Тот спустился.
— Переночуешь у боцмана… У тебя разместятся. По моей команде сойдут. Таньке скажи, чтоб на довольствие поставила.
Через полчаса Николай и хозяин каюты разговаривали вполголоса. На маленьком столике еле уместились две открытых банки тушенки, ножи, крупные ломти серого хлеба, пучок зеленого лука и две поллитры водки. Иллюминатор был закрыт, по нему ползали жирные мухи, которые принимали участие в трапезе. Но беседующие не обращали внимания на мух. Хохлов сопел на верхней полке, периодически бормотал что-то невнятное и вздрагивал. Мерно стучал дизель.
— Давно бороздишь? – Николай постучал кружкой по столу.
Они чокнулись.
— А чем худо?! Концы отдал — концы взял… Борщá нальют.
— Не темни. Коли харчами делимся, побазарить от души можно. На матросню не тянешь… Душняк у тебя!
Николай разделся до пояса. Матрос открыл иллюминатор. Повеяло речной прохладой. Мухи улетели.
— Нажрались залетные, — улыбнулся Николай.
— Я ж не пытаю, почему расписной, — матрос кивнул на татуировку, покрывавшую плечи и грудь Николая.
— Ты прямо как опер. Еще лампу поставь на стол… Хлопотал? — Николай поднял бутылку и налил в кружки. — Поделись от души, легче будет!
— А ты кто, чтоб меня исповедовать?!
— Твоя воля! — Николай улыбнулся.
Мужчины сидели молча. Хохлов перевернулся на спину и стал храпеть.
— Брат! — Николай кивнул в его сторону и посмотрел внимательно на матроса. — Чего злобу носишь? Еще примешь?
Николай в упор посмотрел на матроса и налил обоим по полной кружке.
— Не откажусь, — матрос выпил, поставил кружку на стол и ножом подцепил мясо из банки. — Я на сухогрузе капитаном ходил. В ремонт поставили, а денег не дали. Тут времена пришли. Я кредит взял, выкупил железо, отремонтировался. Зарабатывать стал. Сын родился. Дом стал строить новый. Местные деловые предложили кругляг вниз возить, а обратно доску. Дело выгодное в оба конца не порожняком. Сказали — документы на обратном пути сразу будут, короче — не было документов. Я уперся. Ночью у меня менты на борту подснежника10* нашли.
— Хомут какой повесили?
— Год процесс шел и четыре на зоне. Жена с долгами на адвокатов крутилась… Женщина она красивая, один умелец стал помогать. В общем, живут они, сыну за отца стал. Узнал я про их жизнь – совсем невмоготу стало. Ночью спать не могу, хавка в рот не лезет… Ноги сделал. А потом опомнился — всем все сломаю. Сыну я кто — коли покажусь?.. Короче, меня на эту баржу без документов до зимы взяли. На берег по ночам схожу, когда приспичит… А потом в каюте волчарой вою.
— А зимой — лапу сосать?
— На дно лягу, — матрос тяжело вздохнул, закрыл глаза и опустил голову.
— А дальше?
— Не знаю! Каяться — дадут столько, что откинешься на зоне — меньше красненькой11* не объявят… Адвоката приводили… У меня таких денег нет.
— Слушай, беглый, сюда. Мне топтать недолго. Черно-белое12* у меня чистое есть. Найдешь умельца, он портрет твой нарисует. Бабу нормальную возьми, вон их сколько на «бай-бай» просится. На глубинке осядешь — Россия большая! Молчи больше и делай чаще.
Николай вынул паспорт и протянул матросу.
— Могу заплатить… не густо, правда! — матрос раскрыл документ.
— Не суетись. Я не пустой. У меня «вездеход». Брат пропуск хоть в Мавзолей — с Володей без ксивы полежать устроит, — Николай засмеялся.
Неожиданно у него начался приступ с конвульсиями. Проснулся Хохлов. Вместе с матросом они положили Николая на нижнюю полку. Скоро ему стало лучше. Хохлов поблагодарил хозяина и сказал, что дальше сам справится.
— Ну что, Серый, видать курносая13* заяву на меня подала… Ты кино «Бродяга» видел?
— Давно.
— А я не видел. У него, бродяги того, женщина была?
— Была вроде… не помню.
— Опоздал я, Серый!
— Мы еще твою свадьбу с Любой сыграем. Я «цыганочку» на ней с выходом исполню. — Хохлов взял за руку брата. — Могу и чечетку отбить.
Николай захрипел, потом стал стонать и вдруг заснул. Хохлов всю ночь сидел рядом с братом и утром принес ему поесть. У Николая опять начался приступ, но к обеду ему стало лучше. В каюту зашел матрос. Он обратился к Николаю:
— Чем могу ответить?
— Семью заводи. У каждого своя дорога. Сына роди…
— Швартоваться будем. Идти сможешь?
— Не горюй, матрос… Курносая меня на берегу ждет… Она подруга верная! — Николай усмехнулся. — Люди рассказывали — безотказная!
Братья медленно поднимались по узкой дороге. Хохлов поддерживал под руку Николая. Навстречу им шла пожилая женщина в черном платке и длинном черном платье.
— Уважаемая, нам бы в больницу поскорее, — обратился к ней Хохлов.
— Через парк пройдете — там больница. Здесь недалеко.
— А что музыка играет? — задыхаясь спросил Николай.
— По праздникам после службы народ с детьми собирается. А я в храме служу. Вон на горе стоит.
— Вид оттуда красивый, — мечтательно произнес Хохлов. — В старину знали где храмы возводить. Сколько лет вашей церкви? Судя по архитектуре, она в восемнадцатом веке построена.
— Поболе будет. Нам три иконы Великий князь Кирилл, дай Бог ему память народная, пожертвовал.
Николай стал сипеть и, держась за брата, сел на землю:
— Отдышусь… А кладбище при церкви есть? — еле слышно спросил он.
— Там нынче не хоронят. У нас в больнице главврач добрый, верующий. Он там и живет… Дай бог здоровья!
Женщина поклонилась и пошла, не оглядываясь.
— Достойное место… Что-то резко взяло… Воздух хороший… Что Бродяга тот в кино пел? Хорошо, Серый, в праздник уходить… Вот и твой костюм пригодился… Хорошо, что шнурки целы, — Николай глубоко вздохнул и подмигнул брату.
— Я уж и слов не помню. «Бродяга я…» вся страна пела.
— Это про меня… Не той дорогой шел я, Серый! Топтал впустую землю?.. Ты прости меня, Серёжа.
В больничной палате рядом с кроватью сидит Хохлов. Он полотенцем стирает с губ Николая кровавую пену.
— Амба14* мне. На груди, Серый, крест… Открой его.
Хохлов вынул свернутую фотографию мальчика лет тринадцати с грустными умными глазами.
— Читай, — еле слышно произносит Николай. — Там адрес, сын… тезка твой… в детдоме… Здесь недалеко… Боксу и шахматам учи… За кошару прости.. Узбека… кровь на себя возьму. Не тужи, Серый… Ты человек… с такими мне по жизни… а я… мимо!
— Держись, Коля, сейчас врача позову. — Хохлов взял ладонь брата в свою и сжал.
Ладонь Николая была влажная и безжизненно холодная.
— Поздно, Серый!.. Кранты15*… Меня сам закопай, братку под меня положи,.. со мной уйдет… Серёжа — кровь наша… За меня ему не говори… Ты отец… Жене твоей поклон низкий… Проси, чтоб за мать была сыну… У него на свадьбе «цыганочку»… Денег дай… Чтоб у церкви рядом…
Людмила открыла дверь:
— Что так долго? Серёжа с обеда тебя ждет, расставил шахматы и отказывается без тебя есть. Пятница…
— Что делает?
— Узнал, что ты на похоронах Фогельсона, и взял читать его книгу. Говорит, что хочет стать психологом и помогать людям сохранять семью в стрессовых ситуациях… Какие же дети умные нынче!
— Благородное и выгодное дело! Но теория и практика разные вещи, особенно в межличностных отношениях. Столько нюансов!.. Фогельсон считал, что самый надежный брак – второй, а сам своим женам счет потерял. Одна американка сказала, что в основе успешного брака простая истина: «Кормить этих мерзавцев надо». А в условиях существования теперь отделов кулинарии — это особенно важно. Женщины обленились готовить… Но это тебя выгодно отличает.
— И все, что меня отличает?
— Нет, конечно! Но вкусно поесть домашнее, приготовленное любимой женщиной, важное дело. Не ленивая ни днем, ни ночью — вот что тебя отличает!
— Как все прошло?
— Хорошо, когда на похоронах много людей. Значит, не зря прожил! Наверное, не меньше трехсот попрощаться пришло. Два оркестра. Цветов гора… Человек десять выступало. Его книги на английском и немецком издавали. Все его жены были… Накрой по полной программе и хлеба черного с салом не забудь… Помянем Фогельсона по-православному!
________________________________________________________________________
* Легендарный советский гроссмейстер, 6й чемпион мира (194857, 195860, 196163), доктор технических наук, основатель школы юных шахматных талантов, работал над созданием компьютерной шахматной программы. — Здесь и далее прим. автора.
** На Старой площади размещался аппарат Центрального Комитета КПСС.
*** Тюремная карточная игра.
**** Пистолет (блатн.), в тексте употреблено в двойном смысле.
***** Опытный, авторитетный вор (блатн.).
6* В тюрьму, место отбытия наказания (блатн.).
7* Неоднократно судимые подельники (блатн.).
8* Огнестрельное оружие (блатн.).
9* Опытный бывалый человек, не связанный с блатным миром (блатн.).
10* Труп (блатн.).
11* Десятилетний срок наказания (блатн.).
12* Паспорт на чужое имя, фальшивое удостоверение личности (блатн.).
13* Смерть (снисх., блатн.).
14* Конец (блатн.).
15* Крах, смерть (блатн.).