Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2016
Виктор Смирнов, «Собрание
стихотворений»
Екатеринбург-Москва: «Кабинетный Ученый», 2014
О Викторе Смирнове мне хочется сказать так: трогательный поэт! В его стихах много распахнуто-добрых чувств, много пейзажных зарисовок, много интересных наблюдений и размышлений, и во всем этом на первый план выступает какая-то трепетная, почти по-детски наивная преданность поэтическому слову. Смирнов, по моему ощущению, поэт-ребенок, он заворожен стихом, он не может без него, он все хочет словом «схватить»; иногда не понимаешь — то ли Смирнов владеет образом, то ли слово его ведет, «дописывая» рифму, ради которой приходится расщедриться на строчку, не имеющую решающего смыслового значения. Впрочем, рифма у Смирнова — понятие весьма условное; я даже не могу сравнить его с шестидесятниками (у которых рифма может держаться на одной гласной); это удивительный звуковой росчерк — лихой, безоглядный, «неправильный», это какое-то стихотворное хулиганство, которое прощаешь за образный словесный напор, за сверхобостренное художественное зрение, за упрямство «письма без правил».
начало — баскетбольный
двор
и праздников канун вечерний.
Как схлопываются ширмы створки,
как полумесяц всплыл с мечети.
Можно, конечно, сравнить Смирнова с поэтическим безумием Леонида Губанова, но Смирнов — поэт продуманного, негромкого слова, — может быть, и хватаемого с воздуха, но взвешенного, поверяемого в комнате, перед листом бумаги. И еще: Смирнов — не поэт отбора; у него все, когда либо сочиненное, строго на учете, даже милые экспромты — послания друзьям. Мне это видится вполне органичным: ведь у автора не просто стихи, у него — чувственно воспринимаемые слова, с которыми он идет, как на праздник, как на показательное выступление, или даже — как на парад! Я думаю, что по энергии стиха Виктору Смирнову наиболее близок ранний Борис Пастернак (смирновская строка «и легшие вповал дома» — это же и есть Пастернак: «На земле зима, и дым огней бессилен/ Распрямить дома, полегшие вповал»). Да-да, Пастернак в некоторых местах проявлен до того узнаваемо, что никаких сомнений в родстве не остается, — причем Смирнов — что ой как у него редко — отбивает ритм строго и движение стиха становится столь «правильным», что и не замечаешь «неправильных» рифм (то есть, по сути, их отсутствия):
В колоннах белых, пальмах маленьких
душа приморского района
Кавказ изрезал море скалами,
как сыр зеленый, посоленный
Сок винограда пел в стаканах,
и Дионис в тяжелых ветках
на каждом шаге спотыкался,
Подхваченный холодным ветром.
«Кавказ изрезал море скалами»… «Сок винограда пел в стаканах»… И образ опьянения безобидным, по первому ощущению пьющего, вином: спотыкающийся Дионис. А вот строки из стихотворения, которое мне напомнило пастернаковскую рифму «Шекспирову—репетировал», примеченную Маяковским и Георгием Адамовичем, — правда, здесь рифма по звуку другая, но сказано вполне по-пастернаковски:
В середине июля светлючего
и похожего этим на Балтику
из шиповника выйдя колючего,
я тебя веселил и забалтывал.
Впрочем, разве можно Смирнова ограничить Пастернаком? Он в родстве и с
Заболоцким, и с Фетом, и с китайской, японской, греческой, английской поэзией;
как же точно сказал о смирновских стихах его земляк
Олег Дозморов: они словно выпали «откуда-то из XVIII века, архаичные и свежие,
с живым и необработанным языком, а главное музыкой».
Я читал стихи Виктора Смирнова с радостью, с раздражением, с недоумением, с
восхищением его свободой. Вот уж кого трудно представить в поэтической тусовке! Одинокий поэт, ощупью — да, и спотыкаясь, и даже
падая, — бредущий своим путем. И его стиховая походка все время меняется,
как «повадка лисья»:
Мы перестрадали, донна Анна:
серый пепел наполняет душу.
Ягодою красных бус стеклянных
свет к нам проникает золотушный.
С нами Бог и с нами демон ада:
бестолково в их двойном терзанье!
И, ни в чем не находя отрады,
Ты зальешься горькими слезами.
А уже зима во всем разгаре.
В черное покрашены кулисы.
Жизнь была прекрасна и угарна
и менялась, как повадка лисья.
Вот пишу в очередной раз отзыв — и в очередной раз думаю: большой ли в нем смысл? Что толку убеждать, насколько любопытный поэт — Виктор Смирнов, если его мало кто читал. Но ничего не поделать: не отозваться нельзя, а значит, надо попробовать объяснить, чем он своеобычен, и привести хоть несколько его строк. Вот я и привел — и все же кое-что еще добавлю. Одно из стихотворений этой большой книги называется — «Невнятно, кроме смысла», — слова, которые в некоторой степени относятся к стихам самого Смирнова. Да, встречаются и невнятности; он не считает нужным разъяснять читателю, для чего написана та или иная строка, и может сразу же приступить к главному:
Любимая! Всему виной
не краткость нашего знакомства,
не недопитое вино
и не моя к нему влекомость.
В чем вина любимой? Неясно. Ясен лишь факт какого-то грустного конфликта, который обыгрывается и с горечью, и с легким юмором одновременно, причем юмор заключается в самом подборе слов, в самой задумке поиска причин размолвки, в изысканности фразы, в ее тихой старомодной торжественности. Автор не погружает нас в свою печаль никогда; он всю ее берет на себя, а нам — предлагает стихотворный театр, в котором выступает в роли доброго фокусника, мастера словесных фейерверков. Но фокусы — это они для нас фокусы, для поэта же они — счастливый способ оригинально, иногда цветисто выговориться — и, может быть, заговорить свою боль, — если речь идет о боли. Он не перебирает детали, чтобы растравить себя; напротив — уходит от них, словно убеждая себя: да уж ладно, жили как жили, и на том спасибо.
О жизни: жили, чай заваривали,
свет жгли и в гости приходили,
дни не считали — их вповалку
вычеркивал я и чернилил.
В общем, скажу попросту: Виктора Смирнова читать чрезвычайно интересно. И если, листая первые страницы, удивленно приподнимаешь брови — то потом быстро привыкаешь к этой странной, угловатой и бесконечно обаятельной стихотворной речи.
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ