Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2016
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, критик. Родился и живет в РостовенаДону.
Окончил геологогеографический факультет Ростовского
государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России,
литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора»,
«Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», «Встреча», «Московский журнал», «Наша
улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. Редактор
краеведческого альманаха «Донской временник» (Ростов-наДону).
НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО
В Вологде в 2007 году вышла книжка Нинель Старичковой «Наедине с Рубцовым», тираж 200 экземпляров. Но мир бы ничего не потерял, если бы книга не была издана. Полно всяких авторских… не то чтобы глупостей… глуповатого простодушия. Шокирующего ничего нет, но подробности мельчат образ поэта невероятно. Вот милая, кроткая женщина входит в комнату Рубцова: «обрывки грязных газет, окурки. На свежевыкрашенном полу наслежено, словно человек десять топталось, не меньше. В воздухе стоял алкогольный запах, а также от малярных работ и табачного дыма»; вот сожалеет, что хмельной Рубцов, не застав ее дома, в ожидании прилег во дворике на землю и уснул, а вот она держит в руке «Сообщение» из вытрезвителя с фотографией понятно кого. Впрочем, «Сообщение» интересно само по себе, с исторической точки зрения: над фото — стишок, у автора которого представление о поэзии весьма отличное от рубцовского:
Таких как он у нас единицы,
Но мимо их не вправе пройти,
Они мешают жить и трудиться,
Они помеха на нашем пути.
НИКАКИХ ПРОБЛЕМ
Горит костер, варится уха.
— Ты замечаешь, что проблем не существует? — спросил меня друг, еще со школьной
поры инициатор двухдневных поездок на донскую природу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну вот смотри: нам нужно плыть — мы надуваем лодку и
плывем. Нужно найти место для стоянки — находим, затаскиваем на берег лодку, обустраиваемся. Захотели поесть — ловим рыбу, находим
сушняк, делаем костер, варим уху. Вот и все: вопрос — решение вопроса. Никаких
проблем!
— А стоит нам приехать домой, — понимающе продолжаю я, — и мы
месяцами не можем сделать какое-нибудь задуманное нами ерундовое дело:
например, да хоть навести порядок в ящике своего стола. Объяснение — «все никак
руки не доходят!»
…Я часто вспоминаю этот диалог, когда мне предстоят какие-либо хлопоты.
Проблема — чаще всего это всего лишь расстояние между задачей и ее выполнением.
Проблема — это «мысль». Надо просто — делать, и все. И не так-то уж это сложно…
ГОЛОЛЕД
Побывал по делу в станице Ольгинской (это недалеко
от города, за Доном). Стоим близ остановки со случайным попутчиком, беседуем.
Подошел проходящий автобус (конечный пункт — расположенный рядом хутор; там
водитель передохнет, развернется и поедет обратно в город — и нас заберет).
Один из вышедших — бодрый парень в меховой куртке — замешкавшись, вдруг обошел
автобус спереди; его лицо появилось в окошке водителя — да в то же мгновение
пропало. Водитель ждал; даже руки на руле сложил. Потом достал сигарету и,
неприязненно сощурясь, закурил. Лицо не появлялось. Я
заинтересовался, в чем там дело, и прошел чуть в сторону, чтобы расширить себе
обзор. Картина прояснилась.
Итак, теперь с самого начала. Парень обошел автобус спереди, приблизился к
окошку — и тут же поскользнулся на ледяной, отполированной машинами дороге.
Мало того что он старался встать — он старался это сделать быстро: вопрос
задать не успел, а водитель ведь ждет. Парень суетливо извивался на льду, руки
и ноги нещадно скользили, два раза он поднимался, но, не успев распрямиться,
снова падал, словно пародируя комиков немого кино. Наконец отчаявшись, он с
какой-то злой демонстративностью лег на спину,
вытянул ноги, положил руки под голову и хрипло проорал водителю, нарочито
выделяя каждое слово:
— Скажите пожалуйста, во сколько вы поедете обратно?!
Как оказалось, он тоже собирался ехать обратным рейсом.
Тут подоспела подмога…
СТУЖА
Каждый день от кого-нибудь да слышу: когда же кончится холод? Завтра будет
то же самое: скоро ли придет нормальное тепло? В середине мая: лето на носу, а
еще так прохладно! А летом сосед дядя Вася по обычаю вздохнет и безнадежно
качнет головой, словно жара главная забота в его жизни: как надоела эта
парилка, когда уж ей конец…
Нет, я всем доволен. Будет и промозглость, и тепло, и жара, и снова
холод, все будет. Торопить погоду, то есть времена года, значит торопить жизнь.
А сейчас пусть все вокруг в снегу, пусть длится мороз: ух, как бодрит, как
студит!..
КАПРИЗНАЯ ГОСТЬЯ
«Вдохновение — дешевая вещь», сказал, как отрубил, Георгий Гурджиев, и я иногда повторяю фразу этого категоричного
философа-мистика. Помнится, так же считал и Чайковский Пётр Ильич (говорил:
вдохновение — гостья, которая не всегда является на первый зов, и приходит к
тому, кто сумеет победить свое нерасположение). А недавно, благодаря Арсению
Ларионову, узнал и точку зрения Юрия Бондарева, одного из лучших стилистов в
советской литературе.
Я не верю во вдохновение, говорит Бондарев. Если ждать вдохновения, можно всю
жизнь проходить с вытаращенными глазами и ничего не написать. Вдохновение
приходит тогда, когда уже сидишь за работой!
Ждать вдохновения простительно только малоталантливому
(ничего не сочинит — так это даже и к лучшему)…
РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
Когда стемнеет, темно и в его окне. Если б с ним что случилось — дочь,
внучка с зятем сообщили бы. Но странно: почему темно? Он ведь не может долго
без движения (а перенес два инсульта!) Если лежит — смотрит телевизор: ему надо
знать обо всем, что происходит в мире. Но в окне, повторяю, ни отсвета. Завтра
буду проходить мимо — загляну…
Во время войны он служил в Иране, на защите границы. В мирное время
работал бригадиром на авиационном заводе. Главные же воспоминания его жизни —
охота и рыболовство (на рыбалку иногда брал жену, случалось — и меня, —
понятно, совсем маленького). «Из моих сверстников никого не осталось, —
жаловался. — Не с кем былое вспомнить… Столько
всего позади! А впереди — уже все, понимаешь, все! — вот что мне покоя не
дает!»
«А Матишов Александр жив?» — спросил я. «Нет, недавно
похоронили»…
Кто такой Матишов? Страстный охотник: на волков, лис,
зайцев, кабанов, оленей, лосей, разных водоплавающих, на боровую, степную,
болотную дичь… На старости лет он засел за
воспоминания, и в 2000 году в Ростове выпустил книгу тиражом в 500 экземпляров
(510 страниц). В ней бесхитростным разговорным языком описаны все его
наблюдения, впечатления, приключения, — «охотничьи» сухопутные и водные
путешествия едва ли не по всем уголкам Дона и Приазовья. Зачитаешься! Не
исключено, что жена говорила: «Что за блажь на тебя нашла? Лучше бы что полезное сделал, а то все пишешь и пишешь. Кто твою хрень читать будет?»
А в результате этот не известный широкому миру Матишов
не сгинул бесследно, а сохранил жизнь и себе, и своим друзьям. Он записал свою жизнь (точнее, самое для него прекрасное в ней),
стал книгой. Все богатство, что было позади, никуда не пропало.
И еще я думаю, что жизнь, которая проносится так быстро и которую называют
реальной, — нереальна. Реально только то, что записано.
НАЕДИНЕ С РАДИО
Так вот: я, не откладывая, заглянул к своему охотнику-рыболову…
У него, оказалось, все по-прежнему. Говорит
кряхтя, напористо; когда сменяет тему, старается не останавливаться, чтобы я,
вклинившись в паузу, не успел сказать что-нибудь вроде «ну, я уже пойду»:
— Почему у меня вечером темно, спрашиваешь?.. Нет, я не сплю. Раньше смотрел
телевизор. Но я ведь люблю интересные, тематические передачи. А сейчас что ни
включишь — клоунада, кривлянье. Я не в состоянии
видеть все это позорище, я же не дурак
в конце концов! Перешел на радио. Нравится «Эхо Москвы», зубастые такие
передачи; вот радио мне и хватает. Все время не лежу — хожу: пять раз в день по
комнате обязательно. Читать не получается: лежа не могу, а сидя сразу устаю. А
несколько дней была беда, мучился: моча не идет через х… Пришлось
ложиться в больницу, это в мои восемьдесят четыре. Думал, только у меня такая
проблема, а как лег — о-о-о! — для пожилых обычное
дело! Сделали операцию, очухался. Но радостного мало.
Родичи со мной не разговаривают: неинтересно, по телевизору — шутки для идиотов, а по радио… знаешь, я никогда не любил
Жириновского, но вот какое-то время его долго не было, и мне стало без него
скучно, Скучно, понимаешь? Вот кто меня веселит! А ты ко мне редко заходишь, и
знаешь — я этим недоволен. Недоволен.
Тут-то я и вклинился, пообещал прийти и попрощался. Приду, конечно, раз обещал.
Ведь любой приход может быть последним…
БЫЛА И ТАКАЯ КРИТИКА
Читая то, что Боратынский писал Киреевскому о Пушкине, я ловил себя на том,
что не могу спорить, поскольку Боратынский — как поэт мысли — совершенно прав.
Но если подходить к роману в стихах со стороны формы, такая критика кажется
никчемной…
«Иногда мне “Онегин” казался лучшим произведением Пушкина, иногда напротив. Ежели бы все, что есть в “Онегине”, было собственностью
Пушкина, то, без сомнения, он ручался бы за гений писателя. Но форма
принадлежит Байрону, тон тоже. Множество поэтических подробностей заимствовано
у того и у другого. Пушкину принадлежит в Онегине характеры его героев и
местные описания России. Характеры его бледны. Онегин развит не глубоко.
Татьяна не имеет особенности. Ленский ничтожен. Местные описания прекрасны, но
только там, где чистая пластика. Нет ничего такого, что решительно
характеризовало бы местный быт. Вообще это произведение носит на себе печать
первого опыта, хотя опыта человека с большим дарованием. Оно блестящее; но
почти все ученическое, потому что почти все подражательное. Так пишут
обыкновенно в первой молодости из любви к поэтическим формам более, нежели из
настоящей потребности выражаться».
Именно благодаря Пушкину я понял, что форма — это и есть содержание. И потому
все сочинения в школе я писал на «тройки»: мне скучно было раскрывать «идею»,
«основную мысль», «содержание» (то есть идти по сюжету).
Я очень сомневаюсь в том, будто Боратынский завидовал Пушкину. Вообще
сомневаюсь в том, что если одни художник нападает на другого,
значит — непременно завидует. Это банальность, схематизм мышления. Точнее,
отсутствие мышления. Как, впрочем, и любое обобщение.
ПРОСНУТЬСЯ
В детстве я вычитал у Александра Грина: только поэты, для которых закон не
писан, открывают нам глаза на «необыкновенное» внутри явлений, то есть — на
саму подлинную действительность. Но почему же для поэтов закон не писан? Именно
для них и писан, если они открывают нам глаза. Только
поэт, художник видит мир таким, каков он на самом деле. Остальные живут в
нереальном мире.
Я время от времени напоминаю себе слова Роберта Фалька о машинальности, о
механическом восприятии действительности (то есть о невосприятии!):
«Мы все — люди привычки, и мы все забываем наши первоначальные живые свежие
ощущения. Лук, картошка — почти каждый день мы видим эти предметы и знаем, что
их можно съесть и т. д. Но мы потеряли живое ощущение: картошка
шероховатая, плотная, тяжелая, лук — гладкий, скользкий, с блестящей, легкой
шелухой и т. д. Люди — ленивые, сонные существа, мы не любим каждый день
зарабатывать себе жизненные ощущения заново, любим
жить привычными представлениями. Надо проснуться. Только тогда начинается
искусство».
БЛИЗКО ПО ДУХУ
Роберт Фальк:
«В юности я совершил путешествие по Италии (1911). Деньги на это путешествие я
получил от первой продажи моей картины с выставки. Так как сумма была невелика,
то я почти весь маршрут… проделал пешком, останавливался на ночлег в придорожных
тавернах, обедал в самых дешевых трактирах… Но это
имело свои преимущества: я увидел Италию не глазами туриста из окна отеля или
автомобиля, а заглянул… так сказать, с черного хода, в интимную, скрытую от
посторонних глаз жизнь».
Мне это очень близко. Туризм, экскурсии (за редкими исключениями) и вообще
всякое коллективное познание — не для меня.
Я НЕ ЖИВУ В СУБЪЕКТЕ!
Москву называли Первопрестольной, Белокаменной… Прекрасные слова, значение которых я с детских лет остро чувствовал, редко навещая столицу. Теперь приезжаю часто и остро чувствую значение уже других, жутких слов: сити, мегаполис… Подмена — форма уничтожения, сказал мне давно мой старший товарищ. И вот годами мне внушают, что я живу в «субъекте», в «регионе», словно стараются СМИ заставить меня забыть, где я живу.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ МЕЛОЧИ
Какой милый городок! Провинция узнается по мелочам. Вот магазинчик; на
дверях бумажка, крупно отпечатано: «РЫБЫ НЕТ», ниже, ручкой, раздраженно
приписано: «ВООБЩЕ НИКАКОЙ».
На улице — банкомат; им мало было предупредить, что ведется видеонаблюдение, —
уточнили: «ВЕДЕТСЯ СКРЫТОЕ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ».
Как забавно. В большом городе мне трудно такое представить. Хотя, конечно же,
кое-где «провинция» проскакивает и здесь…
ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ
На днях ко мне в руки неожиданно попала книжка Евгения Мякишева «Морская», а
я-то считал, что эта библиографическая редкость мне недоступна (издана в 2007
году в Петербурге, тираж 500 экземпляров). Какое виртуозное владение
специфической лексикой! Цитировать бесполезно, поскольку такие вещи если
воспринимать, то лишь цельным сборником, с его внутренней драматургией. В связи
с этим напросилась интересная параллель.
В Историческом музее хранится копия рукописи Даля: собрание непристойных
пословиц. И вот осенью 1921 года их в приличном обществе
читал Мстислав Цявловский, известный пушкинист и толстовед (по словам Вересаева, Цявловский
в Москве и Модзалевский в Ленинграде знают о Пушкине
все; а чего они не знают, того и никто не знает. С. Кара-Мурза ставил Цявловского на
первое место среди текстологов по эрудиции и познаниям). Записи Даля
литературовед прокомментировал так: «Русский язык могуч и гибок и в этой
умопомрачительной похабщине».
В СТРАНЕ ДОЛГИХ ЗИМ
Такое мнение, наверное, известно: в России долгие зимы, а энергозатраты зимой сильно увеличиваются (тепло, свет и
прочее), оттого у нас неизбежное отставание в отношении материального уровня
жизни от Западной Европы и Америки.
Но ведь если так, то этим объясняется идиотизм
российских реформ: представители власти, насмотревшись, как живут на Западе,
решают, что и мы не должны быть хуже. И — не учитывая специфических условий
русского климата (или плюя на них) — поднимают свой жизненный уровень,
«компенсируют» отставание России. Понятно, за счет кого.
СОСЕД ВИТАЛИЯ СЁМИНА
Показательна «рабочая запись» Виталия Сёмина о том, насколько может внутри
нас меняться отношение к человеку. И как легко осуждать, спешить с оценками.
«Сосед долго ходил из комнаты в кухню и пел. Не напевал, как это обычно в таких
случаях бывает, а пел. Слуха у него нет, а голос мощный, к тому же репертуар
весьма ограниченный:
— Где это видано, где это слыхано, старый осел
молодого везе-от!
И все. Через десять минут это: где это видано, где это слыхано — невозможно
терпеть, голова разламывается. Пожилой сосед начинает казаться невоспитанным
старым дураком. В коридор за надобностью неохота
выйти, чтобы не встречаться с ним, так он противен. И начинает непроизвольно
складываться его “психологический” облик: и глуп он, и нехорош характером, и
как с ним можно жить…
Потом сосед вдруг замолкает. Тихо. Постепенно остываешь. А минут через
двадцать с умилением слушаешь, как этот же сосед разговаривает по телефону со
своим взрослым сыном:
— Сынуля… мальчик мой…
И все это отнюдь не сентиментально. Сдержанно. Просто очень хорошо. Такой в сущности приятный чувствительный человек».
ОТРАВА
Недавно встретил местного пожилого литератора, и разговор зашел о Виталии
Сёмине, «новомирском» авторе, ценимом Твардовским. Как всегда, услышал много
проникновенных слов. «Он мне был как духовный отец. Когда он умер, я его
оплакал»…
Уже не в первый раз мне о Сёмине напоминают… Вчера взялся читать «Нагрудный
знак „OST“», в котором рассказано о пребывании будущего писателя в гитлеровском арбайтслагере.
Это не то чтобы роман… Скорее мемуары, написанные сдержанно-эмоционально,
местами торопливо, даже где-то и монотонно, без стилистических прикрас,
психологически тонко. В скуповато преподносимых деталях узнается художник. Я снова и снова оценил значительность человеческой жизни, каждого
ее мгновения; снова остро осознал, сколь много повседневно-ценного оказывается
неоцененным, незамеченным… «Я уже видел в лагере людей, у которых представление
о счастье сжимается до самых жалких размеров: маргарин, сигарета, день на
больничном листе»… Не стыдно ли не быть счастливым, имея гораздо большее?
Или вот — о постыдной нерешительности:
«А я лежал и чувствовал одно: я во всем виноват, иначе не был бы здесь, на дне
этой тюрьмы. Я думал о том, что упустил: должен был бежать — не бежал,
собирался рискнуть — не рискнул. <…>. Из того, что я не сделал,
складывалась совсем другая жизнь. Каждую ночь я… возвращался к одному и тому же
— один несовершенный поступок складывал с другим. <…>. Они жили в моей
памяти. Когда-то они обожгли меня: надо прыгнуть из вагона — конвоир
отвернулся, поезд тянет на подъем и лес близко. Но минута прошла, лес ушел в
сторону, и конвоир смотрит. Я с места не двинулся, никто ничего не заметил, а я
отравлен тем, чего не сделал. И вся эта отрава жила
теперь во мне. Теперь я прыгал на ходу из вагона, бежал к лесу, добегал,
находил партизан и опять возвращался к тому моменту, когда я должен был
прыгнуть, и заново представлял себе, как я это делаю еще лучше, чем в первый
раз. Бегу петляя или, наоборот, остаюсь лежать в
канаве и жду, пока пройдет эшелон. Я улучшал свои несостоявшиеся побеги,
задыхался, радовался, мстил и чувствовал, как отравляет меня это бесплодное
жжение мысли. Но остановиться было невозможно потому, что, как только я
останавливался, я слышал спертую темноту камеры,
кислый запах своего грязного пальто…»
Ну и — как же иначе? — Кушнера вспомнил:
А если в ад я попаду,
Есть наказание в аду
И для меня: не лед, не пламя!
Мгновенья те, когда я мог
Рискнуть, но стыл и тер висок,
Опять пройдут перед глазами.
Все счастье, сколько упустил,
В саду, в лесу и у перил,
В пути, в гостях и темном море…
Есть казнь в аду таким, как я:
То рай прошедшего житья.
Тоска о смертном недоборе.
ДОЧИТАЛ СЁМИНА
Виктория Николаевна, вдова писателя Виталия Сёмина, желанного автора «Нового
мира» при Твардовском, подарила мне старую именную кружку; имя «Виктория» и
цветочки полустерты — жалко пользоваться! Я и не
пользуюсь: храню…
Конечно, имя Сёмина в русской литературе осталось. В Ростове оно пользуется
стойким уважением — тем большим, что и сам писатель был человеком честным,
порядочным.
Недавно я, под влиянием его ценителей, дочитал и «Нагрудный знак “ОST”», и «Плотину» (неоконченный роман). Тяжелый опыт
пребывания автора в фашистском лагере для военнопленных, осмысленные
впечатления о первых послевоенных днях переданы с глубоким чувством. Но я понял
и то, почему Сёмин и раньше не оказался мне близок.
Нет живости. Совершенно нет — ну пусть не юмора (автор где-то говорит прямо:
юмора в такой жизни быть не может), то хотя бы спасительной самоиронии.
Названы, но не выражены сильные чувства (радость, ненависть и прочие). Явная пересказность; постижение
прошедшего — без преображения (а воспоминания — это ведь преображенное прошлое,
если говорить о художественном произведении). То тут, то там одинаковые слова… В общем, характерная для советской литературы «первая
реальность». Документальная проза. Впрочем, сильная.
Автор не раз признается в потребности прилепиться к какой-то сильной личности,
быть принятым в ее компанию, и таким образом самому «вырасти»: обрести
внутренний стержень путем подражания.
Таков мой взгляд на прозу Сёмина. Может, я не прав… Однако
в «Нагрудном знаке» есть и такая фраза: «Кто сохраняет чувство собственного
достоинства, сберегает по каким-то важным жизненным законам и больше шансов на
жизнь» (подобное я встречал в «лагерных» воспоминаниях Аркадия Штейнберга и
Григория Померанца). И вот еще — понятное, близкое мне на все
сто процентов: «Великодушие выше справедливости — это надо было
запомнить».
КНИГИ-ТАБЛЕТКИ
Честное слово, у меня давно сложилось стойкое впечатление, что книжки по
популярной психологии читают те, кто на самом деле не хочет ничему учиться. Им
нужна теория. Удобно расположившись в кресле или улегшись на диване, они ждут,
что им преподнесут рецепты. Рецепт действует — во время чтения: оно
успокаивает, принуждает взглянуть на вещи с другой стороны. Но внутри человека
ничего не меняется.
Не книги учат терпению, равновесию и прочему. Учит, как ни банально, —
сама жизнь, ее обстоятельства, которые бесконечно повторяются в различных
вариациях. Учит сама заложенная в природе человека способность к пониманию
природы вещей.
Зачем пособие по плаванию, когда научиться плавать можно на практике?
…А по-моему, человек просто не хочет ни за что
расставаться со своими особенностями. Он любит не только то, что помогает ему
жить, но и то, что вредит. Он даже гордится — и тем, и другим: да, я такой
(некоторые прибавляют: это только на словах все легко)…
А жизнь идет. Пишутся, переиздаются, покупаются книги по психологии, эзотерике, практической философии. «Профессиональные
психологи» с удовлетворением подсчитывают бабки, полученные за консультации страждущих помощи…
РУКОВОДСТВО КО СНУ
Счастье, как воздух горных вершин, не каждый может вынести (не могу
вспомнить автора этой мысли).
Иначе сказать — скольким оно попросту не нужно! Это я говорю под влиянием
очередной беседы с человеком, живущим с психологией неудачливого, заранее
знающего, что ничего хорошего в жизни его не ждет.
Больше, чем приведенный выше афоризм, мне нравится такой «восточный» сюжет:
Однажды рыбачки шли с рынка домой. Разыгралась непогода, и они постучались в
дом садовника. Тот предложил им комнату с окном в сад.
Душистые ароматы не давали уснуть. Рыбачки ворочались, ворочались… и нашли
выход из положения: очистили корзины от грязи и подложили себе под голову. И
только тогда уснули.