Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2016
Андрей ПОЛОНСКИЙ
Родился в Москве. Учился на истфаке МГУ, откуда был исключен.
Работал на заводе «Kалибр»,
потом немного сидел в тюрьме, немного в психушке. По выходу оттуда зарабатывал
переводами. Публикуется с 1990го года. Вел постоянные полосы в периодике
(«НГ», «Общая газета», потом «Первое сентября»), где опубликовал около 1000
текстов. В конце 90х с друзьями придумал проект Общества вольных кастоправов и сетевой альманах «Кастоправда»,
где регулярно публикует новые тексты. Выпустил два сборника стихов — «Малая
колесница» (1999) и «ИерусалимТибет, далее везде»
(2005). Стихи переводились на французский, голландский, хинди. Проза — на
английский. В настоящее время живет в СанктПетербурге.
* * *
Неизвестная ящерица выходит из моря,
Огненный зев,
Слизывает один приморский поселок,
Другой,
Озирается.
Где Давид для этого Голиафа?
В конторах шушукаются.
Клерк говорит секретарше:
Не может быть,
Бабушкины сказки.
Министр говорит министру:
Никто не примет надлежащие меры.
Спецназ отступил от Байдарских ворот.
Где Давид для этого Голиафа?
Маг Александр и священник Виссарион
Теребят свои маленькие книжки.
Один спрашивает: Как ты думаешь,
Стоит ли принести жертву?
Слезы грешника, — жертва, угодная Богу, —
Отвечает другой.
Где ты здесь видишь Бога,
Очнись! —
И вообще, где Давид
Для этого Голиафа.
И вот он выходит,
Верней она,
Девочка,
Длинные глаза, наглый рот,
Острая грудь, великолепные ноги,
Именно про такие ноги говорят: от ушей.
Уйди, слышишь! —
Как она услышит, ящерица высотой со сталинскую девятиэтажку,
Уйди и не возвращайся! — повторяет она и даже, кажется, улыбается.
Неожиданно чудовище делает один неуверенный шаг назад,
Другой,
И вот оно уже скрылось за линией горизонта,
Только несколько огромных волн,
Выдыхая: ух! —
Накатились на берег.
Это была Лиллит, —
Говорит клерк секретарше.
Эта была ехидна, —
Говорит министр министру.
Какая-то непотребная история, —
Восклицает священник,
И маг кивает ему.
Он обещает поискать хоть какие-то аналоги
в средневековых манускриптах
И неканонических апокалипсисах…
Девушка поднимается от берега в гору.
Случайный прохожий ее спрашивает:
Кто ты на самом деле? —
Я Давид для этого Голиафа, — отвечает она,
Закуривает и смеется.
СОНЕТ НА МАНДЕЛЬШТАМОВСКУЮ СТРОКУ…
В России страх, в Венеции туман,
И власть, и силы постоянно с нами,
Компьютер выключен. Давай теперь словами.
В картинке — ложь, в движении — обман.
Нептица пролетит над головами
Нечеловеков, и для неземлян
Расскажут, где Париж, где Магадан,
Что делать с играми, соблазнами и снами.
Живем, вгрызаясь в личные дела,
Имеем свой паек, свое терпение,
С надменным видом измеряем время,
Разбрасываем вещи и тела.
Но все изменится, когда нептица
В предутреннем тумане раскричится.
* * *
Все получилось как-то так, —
Я говорю о социальном, —
Я думал, будет все иначе,
Преображение грядет.
Я думал, наше поколение
Изменит мира очертание,
Он будет чище и добрее,
По крайней мере, веселей.
Не лучше ли о мимолетном? —
Луч пробивает облака,
И возникает новый свет,
Преображая старый город.
И люди, следуя животным,
Но все же собственным желаниям,
Находят силу и надежду
И жадно лепятся друг к другу.
* * *
Постоянство — незачем,
ницшеанство — в лом,
IQ ниже среднего, но и это еще не предел,
за синим морем, за дальним хребтом
захлебнулся, запутался, недоглядел
там летела лань, там стонала рысь,
ухала сова, брал наряд народ,
мне сказал синебородый: очнись, молись,
а я икал и смеялся как идиот
в море рыба-страх. в горах птица-мед,
в небесах — тени от наших смут,
я, конечно, откликнусь, коли меня проймет,
я, конечно, опомнюсь, ежели нас поймут
заливное время, его луга,
холодеет к ночи висок, и вот
холодеет сердце, и страсть-деньга
о безумном мучается, поет
все цифирь да цифирь, никаких окон
не всплывает новых, программка — дрянь,
а когда поднимешься, спросит Он:
ты чего явился в такую рань?!
Я ХАРИСОН
Я Харисон я Харисон
В палате совершенно один
Моего соседа доктора Швешника
Вчера доставили к мертвым собакам
Я видел их черепа
Я слышал их рэгги
Я чувствую их запах за тысячу километров отсюда
Харисону дайте гитару
Закурить
На сильную долю
Я буду сплевывать а на слабую
Произносить слова
Анастезиолог девушка анастезиолог
Брюнетка зовут Маша
Все время думает как вчера
У нее все было
Совсем неплохо
Если в сущности представить себе
Как у других
Длинноногая волосы до лопаток
Чуть вьющиеся темнорусые волосы
Губы
Несколько бледноваты
Но пропорции рта и носа
Не без изящества
Только вот лобик
Узкий
Я Харисон Харисон
Когда я учился у Рави Шанкара
Мне было наплевать
На…
НА СТАРЫЙ СЮЖЕТ
Любая дальняя дорога
лежит сквозь время и печаль,
мне неизвестно имя Бога,
но я отлично различал
Его в случайных сочетаниях
на транссибирских полустанках,
в необязательном молчании,
когда приходится расстаться, —
в чужих объятиях, в мороке,
в ознобе утра, в злобе дня,
в полночных обмороках легких
Он проявлялся для меня.
Но тот, другой, и тот не дремлет,
тот с нами, здесь и навсегда,
злой, обаятельный и древний,
как похоть, прелесть и еда,
тот превращает все в отходы,
тот — почва, гумус, перегной,
его бежать — бежать свободы
во имя участи иной,
нечеловеческой…
* * *
Ну и куда мне деваться от того,
что я уже тут,
бежать отсюда? —
но тогда я окажусь там,
а там, на берегу лазурного моря,
демонические сущности с шестьюдесятью глазами
будут также приставать ко мне
и смеяться:
защекочем, уволочем…
От них никуда не деться,
пока я здесь,
но ведь там
я тоже буду здесь.
* * *
В этой скудости ранней
И безбытности строгой
Мне идти полупьяному
Непроезжей дорогой
Сквозь забыть и случиться
К неизвестному граду,
Где летают жар-птицы,
Да по весеннему саду,
Где живет император
Моего подсознания,
Превращающий в опиум
Понты и желания.
* * *
Один видел поле, остывающее от войны,
второму выпала доля дойти до восточных ворот,
третий не знал покоя, бежал из своей страны,
хотя знал, что никуда не уйдет.
А мы разбираем брэнды. Лыжи и самолеты,
лажа, — она сказала, и, закурив Davidoff,
стала переписывать набело сотый
очерк об изобилии земных плодов.
И я, глядя на соседнее офисное здание,
блуждая одновременно по sport-exrpess.ru,
думал о невозможности обладания
тем, о чем я здесь вру.
Потому как человек, забывший, что пара штанов —
это всего лишь пара штанов, а не стиль и цель,
готовит своего ангела, чтоб тот нажал кнопку off
и пошла канитель.
Взрывы в метро, тревожная информация
о новой эпидемии на юго-востоке Азии,
сплетни, мистификации
и прочие безобразия.
Но все равно не поможешь беде. Один уже крепко спит
и видит, как торжествует простое — «воздух исчез»,
второй никуда не идет, в землю по пояс врыт,
а третий плотно забыт, не пойман и не убит,
а просто попутал бес.
Мы через поле от них. Но вязнет отчаянный крик.
Взирая на серые окна, как разглядишь ты свет,
льющийся не отсюда. Не наследник, не ученик,
человек, которого нет.
* * *
Спишь ли Ты, или Ты никогда не спишь,
следишь, как мы здесь, во тьме времен
готовимся умирать, курим гашиш,
глядим, в свою очередь, на Твой храм, на Твой схрон.
Из ребер у нас растут деревья, в горле цветут цветы,
вишни и апельсины, одуванчики, маки,
электрические линии, станции, блокпосты,
странствия, буераки.
Седок говорил с конем, путник путал пути,
голосовать лучше днем, ночью скорей брести
к заежке, откуда слышится женский голос и грубый
смех.
Твоей щедрости хватит на всех.
Достань мне из схрона то, что не знаю сам,
для чего еще нет музыки, что еще только гул,
а я уж развлеку Тебя, яко Адам,
разочарую Тебя, яко Саул.
* * *
Страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
страна моя как женщина ревнива,
но где-то там, я знаю, там, вдали
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
есть темно-синие моря, оливы,
дельфины и большие корабли.
За окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
за окоем, увы, не бросить взгляда,
но где-то там, я верю, быть должна
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
земля без призраков, где все вино без яда,
песок и девушка, прилив, луна.
Но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
но мне и здесь просторно и привольно,
я знаю, кто, зачем и отчего,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны,
все эти ссоры, ужасы и войны
лишь приближают наше торжество.
* * *
Ну, вот и я. Такой, как прочие,
Среди сомнений и причин,
Осознаю заветы Отчие,
Но не исполнил ни один.
За окнами зима. Смеркается.
Свободным прожил я? Рабом?
И очень хочется раскаяться,
Как староверу — об пол лбом.
Мытищи — Ялта
— Санкт-Петербург