Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2016
Владимир АЛЕЙНИКОВ
Родился в 1946 году. Поэт, прозаик, переводчик, художник. Один из
основателей и лидеров знаменитого содружества СМОГ. В советское время
публиковался только в зарубежных изданиях. Переводил поэзию народов СССР. Стихи
и проза на Родине стали печататься в период Перестройки. Публиковался
в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Звезда», «Знамя»,
«Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Огонек», «НЛО» и других, в различных
антологиях и сборниках. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат премии
имени Андрея Белого. Живет в Москве и Коктебеле.
* * *
Посмотри: расцветает миндаль —
И гнездо забытья розовато,
Будто не к чему помнить печаль —
Ведь звезда, как всегда, виновата.
Расцветает миндаль за окном,
Как родник многоструйный, целебен,
Словно храм в расставанье земном,
Точно в нем отслужили молебен.
Словно звон услыхал за стеной
В колокольцах воздушной купели —
Сколько б ни было сердца со мной,
Только верность хранила доселе.
Нашепчи мне, раскинутый куст,
О тоске — о кольце с аметистом —
Чуть белес, лиловат, златоуст
В лепетанье листов шелковистом.
Прошепчи хоть подобие слов,
Лишь зачин убаюканной песни, —
Чтобы не был непрошенным кров,
Из упрямства, как Феникс, воскресни.
Как пчела прилетает к цветку,
Я тянусь к тебе, Свет Воскресенья, —
До сих пор ты один на веку,
Без тебя я не мыслю спасенья.
Так возвышен и столь приземлен
Всею сутью завидной неволи,
Ты живешь, словно сдержанный стон
Порывавшейся свидеться боли.
* * *
Для бабочки в мае огромный простор
Не нужен — она домовита, —
Пусть сад раскрывает цветущий шатер —
Она-то никем не забыта!
Она успевает цветы навестить,
Сложить бархатистые крылья —
И, если откажется с нами грустить,
Уходит танцующей былью.
Узорчатым шелком приманивать глаз
Она, долгожданная, рада, —
В последний — быть может, единственный раз —
Прозренья раздастся тирада.
Ведь бабочке этой не место в стихах,
Ее наважденье бескрайне! —
И вот промелькнуло лукавое «ах!» —
Туда, к неразгаданной тайне.
Ты вновь, как и встарь, донимаешь меня,
Ушедшая павою фея,
В тени предвечерья иль в логове дня,
Где рвется к супругу Психея.
Ты голову чарами мне не морочь,
Виски не тумань сединою
И лучше не мучь — но еще напророчь,
Чтоб сердце осталось со мною.
Свирель мою хриплую где-то услышь —
И, голосу чутко внимая,
Запомни: твоя безраздельная тишь
Ранима, как бабочка в мае.
И вьется созданье, в лучах трепеща,
Да бьется в цветах многоликих,
Как рвутся рубахи и полы плаща
При шпаге и прочих уликах.
* * *
Утром жемчужным, в час пробужденья,
Думать отрадно мне о былом —
Что ему нужно? — миг зарожденья
За небосклоном, как за столом,
Добрый хозяин вешнего сада,
Старый знакомец, — ах, погоди!
Что за наивность? — лучше не надо:
Слышишь — забилось сердце в груди?
Утром жемчужным, утром прохладным,
Скифским укрытьем полуседым,
Жестом недужным, словом превратным
Брезжит над нами призрачный дым —
То он, как старец, бороду клонит
К вишням цветущим и миндалю,
То он в обнимку с горлицей стонет
И вопрошает: вправду люблю?
Свищет синица, горлица плачет,
Гул нарастает валом морским —
Кто это знает? — что это значит?
Что называют счастьем людским? —
Шум воробьиный, крик петушиный,
Звон изначальный, — кто бы ни спас,
Там, за оградой, тихой машиной
Сдвинулось с места что-то сейчас.
Крик петушиный, щебет пичужий,
Лепет отпетый, ропот в глуши, —
Встань, как впервые, меж полукружий —
И пробуждайся, и соверши,
И расскажи им, нежным и дружным
Вишням цветущим и миндалю,
Как же дышалось утром жемчужным, —
И отвечаешь: вправду люблю!
* * *
Цветы еще не встречены теплынью,
Гостями, что попали в круг семьи, —
Вульгарною школярскою латынью
Гурьбою щеголяют воробьи.
Весна еще, как страсть, неощутима,
Светило где-то прячется от нас.
И следствие хлопот необратимо —
Пускай его постигнет невеглас.
И это двуязычие — прохлады
И брезжущего сговора садов —
Такие обозначило рулады,
Что сразу я прислушаться готов.
Свежи еще несчастий полумеры —
И, памяти словарь перелистав,
Ищу необъяснимого примера,
Событий и химер полуустав.
Я горе понимаю с полуслова —
Куда как приосанилось опять!
Как любит безнадежно и сурово
Перуны неизменные метать!
По-вражески уронит полуимя,
Нетронутый присвоив талисман, —
И дышишь ты желаньями благими,
И горек расставания туман.
Хотелось на живую только руку
Прорехи нитью Парок мне зашить —
И вспомнил я недобрую науку,
И понял я, что некуда спешить.
И молча я встречаю в отрешенье
Бессрочный одиночества призыв,
И чувствую: исчезли прегрешенья —
И голос мой немотствующий жив.
* * *
Как странно в одиночестве своем
Искать неумолимую дорогу,
Ведущую к надменному итогу,
Где судят нас, — ведь были мы вдвоем!
Нахлынувшего чувства не сдержать —
Сближение тогда неповторимо,
Когда в груди, как таинство, хранимо —
А рук уж ни за что нам не разжать.
Утешь меня хотя бы тем, что въявь
Жива еще и странствуешь по свету,
Как птица, отыскавшая примету
Участия, — его-то ты и славь.
Оно уже настолько велико,
Что, мир души сияньем заполняя,
Подъемлется, сердца воспламеняя, —
А верность достается не легко.
Так в комнату внесенная свеча
Обитель эту светом озаряет —
И мучится, покуда не узнает,
Зачем она в ладони горяча.
Так пламя негасимого костра
Согреет леденеющие щеки —
За то, что были слишком одиноки
В извечном постижении добра.
И смотришь сквозь растущие цветы,
Застигнута метелью лепестковой,
Туда, где к первозданности рисковой
Воздушные протянутся мосты.
* * *
Одна половина луны — надо мной,
Другая — во ртах у лягушек, —
И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,
Завесой пространной иль думой одной,
Дыханье стеснив, как окно за стеной,
Как очи в любви у подружек.
Одна половина лица — на виду,
Другая — в тени невесомой, —
Не лай ли собачий звучит на беду,
Не конь ли незрячий идет в поводу
У месяца мая в забытом саду,
Где созданы ветви истомой?
Где сомкнуты веки и ветер пропал,
Ушел отдышаться к собратьям,
Не сам ли очнулся и вновь не упал —
И к этому саду всем телом припал —
И в листьях зеленых глаза искупал,
Как будто тянулся к объятьям?
Не смей возражать мне — ты не был со мной,
Не видел ни сумерек зыбких,
Где пух тополиный, как призрак родной,
Напомнил дождю, что прошел стороной,
О звездах, — ни звезд, — и зачем, как больной,
Бормочешь, слепец, об ошибках!
РОЖДЕНИЕ ГАРМОНИИ
На склоне мая, в неге и в тиши,
Рождается неясное звучанье, —
Но думать ты об этом не спеши —
Забудешь ли напрасное молчанье?
Запомнишь ли все помыслы его,
Оттенки безразличные и грани,
Как будто не случалось ничего,
К чему б не приготовились заране?
Желаешь ли прислушаться сейчас?
Так выскажись, коль радоваться хочешь, —
Не раз уже и веровал, и спас, —
О чем же вспоминаешь и бормочешь?
Ах, стало быть, не к спеху хлопотать —
У вечера на всех простора вдоволь,
И воздух есть, чтоб заново шептать
Слова сии над россыпями кровель.
Холмы в плащах и в трепете река
Весны впитают влагу затяжную —
И жизни зелье выпьют до глотка,
Чтоб зелень им насытить травяную, —
И вербы, запрокинутые так,
Что плещутся ветвями по теченью,
Почуют знак — откуда этот знак?
И что теперь имело бы значенье?
Пусть ветер, шелестящий по листам,
В неведенье и робок, и настойчив —
И бродит, как отшельник, по местам,
Где каждый шаг мой сызмала устойчив, —
Еще я постою на берегу —
Пусть волосы затронет сединою
Лишь то, с чем расставаться не могу, —
А небо не стареет надо мною.
Как будто ключ в заржавленном замке
Неловко и случайно повернулся —
И что-то отозвалось вдалеке,
И я к нему невольно потянулся —
И сразу осознал и угадал
Врожденное к гармонии влеченье, —
Звучи, звучи, отзывчивый хорал,
Оправдывай свое предназначенье!
А ты, еще не полная луна,
Ищи, ищи, как сущность, завершенность,
Прощупывай окрестности до дна,
Чтоб пульса участилась отрешенность, —
Что надобно при свете ощутить,
Набухшие затрагивая вены? —
И стоит ли вниманье обратить
На тех, кто были слишком откровенны?
И что же, перечеркивая тьму,
Сбывается растерянно и властно,
Как будто довелось теперь ему
О будущности спрашивать пристрастно? —
Присутствовать при этом я привык,
Снимая летаргии оболочку
С округи, — и, обретшую язык,
Приветствую восторженную почку.
Теперь дождаться только до утра:
Проснутся птицы, солнце отзовется —
И в мире ощущение добра
Щебечущею песнью разольется, —
И сердце постигает бытие
С единством Божества неповторимым,
Обретшее прозрение свое
В звучании, гармонией даримом.
ВЕЧЕРНИЙ ДОЖДЬ
Не только с мокрою листвой
Он всласть натешится высоко,
Играя с нею, как с плотвой,
В необозримости потока.
Не только в лоне тишины
Он вмиг подметит разногласья —
И посчитав, что не нужны,
Ее нарушит в одночасье.
И, на щедроты не скупой,
Звеня воздушными цепями,
Зовет сады на водопой,
Согнав их в стадо со степями.
Течет живьем по желобам
Благословенная водица —
И барабанит по столбам,
Где фонарям пора гнездиться.
Струясь отвесно по стене,
Прохладу стекол ощущая,
Он сам доверится вполне
Тому, кто смотрит, защищая.
Тому, кто в памяти своей
Его оставит, как событье,
Он впрямь поверит плотью всей,
Лишь суть нащупывая нитью.
Он так хотел бы перестать
Смущать отшельника слезами —
И, чтобы вечер скоротать,
В сирень зароется глазами.
Но там — чего там только нет! —
И только зеркало вздыхает
И отражает силуэт,
В котором страсть не утихает.
И различаешь ты вне тьмы:
Черты, не тронутые болью,
Алмазом врезаны в умы,
Морской забрызганные солью.
И если исподволь извлечь
Неприхотливую цевницу.
Похитить — не предостеречь —
Дерзнешь спартанскую царицу.
Пред нею разве устоишь? —
И, отмахнувшись вдруг от кары,
Ее истомой напоишь —
О, всеобъемлющие чары!
Не говори, что хороша, —
Ей похвалы твои не лестны —
Пусть соглашается душа,
Что вам обоим в мире тесно.
Не говори, что никогда
Тебе любви ее не хватит, —
Она в соблазнах, как звезда,
С другим зрачки еще закатит.
Благодари за свет, за связь, —
Да воздадут хвалу Елене,
Губами оба наклоняясь,
Сирень к дождю — и дождь к сирени.
ДОМ
Где солнца явленье, как выварка соли,
В кипящей от счастья садов гущине
Иглою коварства кольнуть не позволю
Крамолу пространства, — ведь силы при мне.
Пусть яма воздушная, вроде ловушки,
Разбросанных в небе летающих ждет —
Еще на реке распевают лягушки
И ближе к полудню паденье не в счет.
И думы, в отличье от мыслей невнятных,
Забытых, как листья, в скупой синеве,
Яремными венами лоз виноградных
Протянутся к дому — к его голове.
Ему не впервой, отодвинувши шторку,
К затылку прикладывать влажность теней —
И гостеприимство войдет в поговорку —
Ведь он, как хозяин, скучает по ней.
Он взваливал на плечи наши разлуки,
Забыв, что смешон, и признав, что нелеп, —
Он так по-отцовски протягивал руки
И даже сегодняшней выпечки хлеб.
Он выразил окнами волей-неволей
Все то, что слыхал в фортепьянных азах, —
И как-то сдружился с неслыханной долей,
И выплакал очи, и вырос в глазах.
И если сейчас, отстранясь от разбоя,
Себя он по-прежнему в жертву принес,
Стеной защитив и всецело с тобою,
Ты с ним воедино? — ну что за вопрос!
* * *
Есть состояние души,
Непостижимое для многих, —
Оно рождается в глуши
Без лишних слов и правил строгих.
Оно настигнет наобум,
Неуловимо-затяжное, —
И там, где явственнее шум,
В листве встречается со мною.
Переливаясь через край,
Оно весь мир заполонило —
И в одиночестве решай:
Что сердцу бьющемуся мило?
Покуда дождь неумолим
И жребий брошен, как ни странно,
Бессонный мозг заполнен им,
Как храм — звучанием органа.
Давно разбухшая земля
Уходит в сторону прибоя,
Как будто смотрят с корабля
На брег, прославленный тобою.
Среди немыслимых запруд
Есть что-то, нужное влюбленным,
Как будто лебеди живут
За этим садом затененным.
И, словно в чем-то виноват,
Струится, веку в назиданье,
Слепой акаций аромат,
Как предвкушение свиданья.
Велик страдальческий искус —
Его почти не замечают —
И запах пробуют на вкус,
И вкус по цвету различают.
И в небесах без тесноты
Непоправимо и тревожно
Пустые тянутся мосты
Туда, где свидимся, возможно.
И как собою ни владей,
В летах увидишь отдаленье,
Где счастье прячут от людей,
Но прочат нам его в даренье.