Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2016
Б. А. Голлер, «Неназванное.
Несколько страниц…»
«Дружба народов», № 5, 2015
К написанию этой краткой заметки меня подтолкнуло прочтение воспоминаний Б.
А. Голлера («Дружба народов», № 5, 2015), воспоминаний, скажу сразу, очень
ярких, сочных и в то же время исполненных простоты, благородного лаконизма и
того внутреннего достоинства, которое не так часто встречается в наше время.
Собственно говоря, я не ставлю перед собой задачу анализировать и тем более
рецензировать текст Б. А. Голлера. Дело в другом.
«Неназванное. Несколько страниц…» — это, строго говоря, мемуары. Но автор
начинает свои мемуары с того, что достаточно жестко и парадоксально заявляет о
своем принципиально скептическом отношении к мемуарам вообще. И я его понимаю.
Как там рассуждал булгаковский Шарик: «Повар попадается разный». Вот и мемуары
«попадаются разные». Уж очень неоднозначный жанр. Такая скользкая-скользкая
дорожка между «императивом объективности» и «соблазном-искушением
субъективности».
Мемуары — это изложение того, что есть в памяти мемуариста. Жанр мемуаров — это
то, что максимально полно отражает человеческую память со всеми ее, так
сказать, плюсами и минусами. Никаких строгих законов написания мемуаров не
существует. Наоборот, мемуары принципиально асистемны. Расцвет этого жанра
приходится на эпоху сентиментализма, наряду с эпистолярием, путевыми заметками,
дневниками и другими жанрами «чувствительного века». В
принципе, мемуары — это то же, что и анекдот в его исконном понимании, т. е.
«неопубликованное» (греческая «анекдота»), то, о чем раньше не печатали.
А принцип мемуаров прост: что и как помню, так и пишу.
Поэтому все-таки, прежде чем говорить о мемуарах, позвольте несколько
слов о памяти.
Проблема памяти как философской категории посвящена огромная литература. Память
и т. н. припоминание (тот самый знаменитый античный «анамнезис») — одно из
центральных понятий в самых разных системах — от учений орфиков, Платона и
Аристотеля до доктрин Гегеля или Бергсона. Было бы безумием здесь, в этой
небольшой статье, пересказывать и анализировать все эти доктрины и учения, не
говоря уже о памяти как понятии психологическом, психиатрическом,
лингвистическом и т. п.
Так или иначе, все системы рассматривают память как вообще отличительное
свойство человека (Человека), как мощное организующее, одухотворяющее,
«катарсически»-очищающее (дальше — долгий шлейф
«хороших слов») начало, без которого человек не может существовать. Казалось
бы, предыдущее предложение — «общее место», банальность, трюизм. Пожалуй, что
так. И все же, продолжая развивать «систему общих мест»…
Многие пишут (и я разделяю эту точку зрения), что XXI век — век, если можно так
выразиться, тотальной амнезии. И дело здесь не в том, что мы (и не только «мы»)
не помним своего прошлого, в нашей школе (и не только «нашей») плохо изучают
историю и т. д. и т. п. Хотя и это все верно.
Прежде всего (сейчас будет еще один трюизм), XXI век — век бума информационных
технологий и — как его апофеоза — Интернета. А что такое Интернет для
человеческой памяти? Вопрос не такой уж и простой, как это может показаться на
первый взгляд. Тут без древних не обойтись.
Еще древние греки, как известно, четко противопоставили Память Забвению. Говоря
их языком, Мнемозину — Лете. Все мы помним, что можно «кануть в Лету», и, может
быть, не настолько все помнят, что Мнемозина все-таки — мать всех Муз, т. е. в общем-то прародительница Культуры. «Биг мама» цивилизации.
Нет Мнемозины — нет культуры.
При этом греки не менее четко понимали, что Мнемозина и Лета, так сказать,
диалектически взаимосвязаны, примерно как Жизнь и Смерть (Бог и Дьявол, Добро и
Зло, Эрос и Танатос, Вишну и Шива, Ян и Инь и проч. и проч.).
Память не может без Забвения. И наоборот. Это — система: нет Памяти — нет
Забвения. Нет Забвения — нет Памяти. Чтобы вспомнить, надо забыть. А забыв,
надо очень сильно «напрячься» и вспомнить, «припомнить» («санамнезировать»).
Так вот, возвращаясь к Интернету. Интернет (помимо всего
прочего) — это особый планетарный, как сейчас принято говорить, «проект»,
который, с точки зрения его «памятливой составляющей», вполне мог бы
именоваться, к примеру, Интер-Мнемозина (или Гипер-, Транс-, Пан-Мнемозина).
Подразумевается, что в Интернете можно найти всю информацию о мире. Это,
конечно, далеко не так, но в принципе, потенциально — почему нет? Оцифровать
все, что было записано или сказано, чисто теоретически можно. И тогда в Лету
кануть уже будет некому и нечему. И наступит некий информационный коммунизм.
Как сформулировал Андрей Платонов, — «счастливая остановка жизни». В принципе
Интернет — это и есть «информационно-коммунистический» проект.
Понятно, что «счастливой остановки жизни» никогда не случится, как и коммунизм
никогда не будет построен. Но на пути к этой «счастливой остановке» происходит
много интересного.
Если в Интернете есть все (или почти все), то значит — человечество ничего не
забывает. Отдельно взятый человек может забывать сколько угодно (кликнул — и
вспомнил), но в целом человечество помнит все. То есть, иначе говоря, Интернет
начисто убивает механизмы коллективного забывания. Но ведь без забывания — нет
и припоминания. Получается какая-то ерунда. «Ничего не забываем, а значит —
ничего не вспоминаем». Оксюморон какой-то.
Но на самом деле все это в высшей степени логично.
Человеческая культура всегда развивалась, как бы диалектически пульсируя. Взять хотя бы историю последних веков: т. н. возрождение и
классицизм «забыли» средневековье с его «дикой» готикой, романтики «вспомнили»
готику, как когда-то средневековье, в свою очередь, «забыло» античность, а
возрождение ее «вспомнило» и т. д. и т. п.
В современной России изо всех сил «вспоминают» СССР, который активно «забывали»
в 90-х. Я не про политику, а про культуру. Кто читал, к примеру, великую
лейтенантскую прозу в 90-х? Единицы. А сейчас о ней все чаще говорят и пишут.
Кто в 90-х интересовался фигурами Максима Горького,
Таких широко известных, банальных примеров можно привести множество — и
глобальных (античность — средневековье), и более локальных.
Скажем, «наше все» А. С. Пушкин в 40-50 годах XIX века был, если называть все
своими именами, начисто забыт. (Перечитайте, к примеру, замечательную книгу И.
Н. Розанова «Литературные репутации»!) Собрания
сочинений Пушкина в 50-х продавались за бесценок. Чуть ли не на вес. Читали
Пушкина, опять же, единицы. «Некрасов выше Пушкина» и т. д. Пока не прозвучала
речь Достоевского. А потом, в двадцатых годах века ХХ, он снова был сброшен с
того самого парохода. А в 1937-м — «снова здорово». Мнемозина — Лета… Память —
Забвение… Как говорили в моем ностальгическом
советском дворе, «нормальный ход поршня».
Дело в том, что Память — это всегда труд, работа, усилие, напряжение, та самая
культура с ее сельскохозяйственной этимологией. Или, по Блаженному Августину:
Память, Интеллект и Воля — это аналог Отца, Сына и Святого Духа. Или так:
«Рабочий союз» духовного усилия и интеллектуального труда. Анамнезис — тяжелая,
кропотливая работа, сложный трудовой процесс. «Пахота».
Интернет, и в этом его принципиальная специфика, не предполагает такого усилия.
Это — «сеть». Или, изъясняясь очень популярной пост— и постпостмодернистской
терминологией — ризома, грибница. Нечто, где все легко переходит во все. Что
угодно — во что угодно. Здесь нет ни воли, ни систематического труда, здесь
ничто не забывается и ничто не вспоминается.
В одной из программ «Культурной революции» я предложил такую формулировку:
«Интернет — это предсмертный сон человечества». (Программа с этим названием
выложена в том же самом Интернете.) По-моему, так оно и есть. У Интернета —
логика сна, т. е. «логика ризомы». Человечество в Интернете словно бы видит
свой «предсмертный сон», подобно тому, как принято считать, что перед смертью
человек видит всю свою жизнь, причем опять же — не хронологически, а как бы
«разом», «все в куче», бессистемно.
Можно сформулировать эту мысль и еще более радикально. У Интернета —
шизофреническая логика. Об этом много пишут и говорят современные философы
(принцип т. н. шизоанализа и т. д.).
Можно сказать и так: Интернет — это глобальные «предсмертные
мемуары человечества» (можно и без «предсмертные»), написанные «по волнам моей
(человеческой) памяти».
А если так, то и наоборот: любые «персональные» мемуары — это словно бы
персональный «Интернет мемуариста».
Прошу понять меня правильно: я не «ругаю» Интернет и мемуары, ставя между ними
знак метафизического равенства. Я пытаюсь констатировать очевидное.
Но отчасти и «невероятное».
Возвращаюсь к тому, с чего начал. На мой взгляд, ключевая проблема нашего времени
— это проблема человеческой памяти — и коллективной и индивидуальной. Памяти
как стержня культуры, которая собственно и живет одним — трудом припоминания.
Память и Забвение — это систола-диастола сердца культуры.
Несколько лет назад, работая с американскими студентами, я был поражен
следующим фактом. Оказывается, в ряде американских университетов и школ
заставлять студентов или школьников заучивать что-либо, особенно наизусть, есть
нарушение прав школьников и студентов. Категорически запрещено. Хочу — учу, не
хочу — не учу. Мое дело. Хочу «кануть в Лету» — кану. И не лезь ко мне со своей
Мнемозиной. За навязывание Мнемозины ученикам и студентам преподаватель может
попасть под суд.
Другой пример совсем из другой оперы. В античной риторике обязательной т. н.
частью риторики являлась «memoria». То есть любой Демосфен с Цицероном в
обязательном порядке перед выступлением заучивали свою речь наизусть. Потом уже
можно было импровизировать, но заучить — это святое. Кто сейчас заучивает речи
наизусть? Мыслимо ли вообще такое заучивание?
Главный аргумент в пользу Интернета, и аргумент вполне веский, это то, что
Интернет удобен. Но ведь и не работать «удобнее», чем работать. Запоминать,
вспоминать и припоминать труднее и «неудобнее», чем быть чуть что «кликающим»
манкуртом…
Именно воспоминания Б. А. Голлера натолкнули меня на все эти размышления
о памяти, жанре мемуаров, Интернете, ризомах и Демосфене с американскими
школьниками. Почему? Потому что эти воспоминания, мне кажется, — образец
классического культурно-трудового платонического анамнезиса. Честного труда
памяти. Я бы даже ввел такое почетное звание: «Труженик памяти». Или: «Ударник
Мнемозины».
Вроде бы внешне: сплошная «мемуаристская ризома». Автор то
вспоминает о том, что всех на Урале, где он был в эвакуации, взволновало
сообщение об освобождении именно Наро-Фоминска (никто не знал, что это, но все
с восторгом вспоминали, что освобожден именно Наро-Фоминск!), тут же — что
картошку сажали не клубнями, а глазками — и урожай получался ничуть не хуже,
тут же — про узбеков — «хунхузов», тут же — про то, что Лермонтов был основоположником батального жанра, тут же — о том, что автор
был тогда ростом
Но вся эта «ризома» удивительным образом оказывается абсолютно гармоничной,
бодрой, жизнеутверждающей (извините за советский, дискредитированный когда-то,
а сейчас воскресший по закону Мнемозины-Леты термин), я бы сказал, радостной.
В чем здесь секрет? Если угодно, в чем «магия» этих мемуаров?
На мой взгляд, именно в «культурно-трудовом усилии» авторского
анамнезиса. Думаю, что таких мемуаров (все-таки галлицизм
«мемуары» — легковесное словечко, в чем-то чисто по-французски
куртуазно-поверхностное — лучше бы от исконно латинских «memorialis»,
«memorialia»), итак, думаю, что таких литературных «мемориалов», к сожалению,
будет все меньше и меньше. По крайней мере — в обозримом будущем.
А дальше — кто знает?.. (Хотя: дай Бог, чтобы я оказался не прав.)
Поэтому очень советую читателям воспользоваться
случаем и внимательно вчитаться в тексты Б. А. Голлера. Если что, в этом вам
поможет так грубо оскорбленный в этой статье Интернет. Спасибо ему за это.
И удачного вам анамнезиса. А значит и катарсиса. То
есть, говоря по-русски, всего Высокого и Чистого.
Владимир Елистратов