Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 8, 2015
Евгений Мякишев
& Ольга Земляная, «В поисках райских кущ & Я искала поэта»
СПб., «Дом садовода», 2014
В мире авторов желание воздвигнуть себе какой-либо памятник имеет статус традиции, известной нам еще со времен золотого века римской литературы, когда умами только-только начинала править лира достойнейшего из мужей — Горация. Глядя на сохранившиеся/дошедшие до наших дней множественные изваяния, даже представить невозможно, какое количество авторов в действительности предпринимало попытку увековечить себя в бронзе ли, в мраморе, на бумаге ли, на пергаменте — не суть. Думается, что им несть числа. Годилось все, что имелось под рукой. Страсть к увековечиванию своей собственной персоны не затихала, даже если под рукой вообще ничего не было. В такие моменты на помощь приходила народная молва, которая разносила заветную лиру по всему свету, мифологизируя автора, придавая значение нерукотворности воздвигнутого им самому себе памятника.
И Лев Толстой на чердаках — в ночи
Махал во тьме неутомимой лирой,
И царственный хорал вставал над миром
При свете керосиновой свечи.
Именно об этой древнейшей традиции можно (и нужно!) говорить, открывая книгу Евгения Мякишева & Ольги Земляной «В поисках райских кущ & Я искала поэта», выпущенную при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга в издательстве «Дом садовода» (2014). Безусловно, никакого отношения к садоводству книга не имеет. Издательство — это всего лишь издательство, а Комитет по печати — всего лишь Комитет по печати. И первое, и второе — материал эпохи, благодаря которому любитель современной поэзии может потрогать руками, вынужденная тавтология, «нерукотворный памятник» одного из самых амбициозных питерских авторов самому себе.
Местами Питер рос не из-под ног — из воздуха,
На каждый новый вздох — этаж за этажом.
Начну по порядку — с описания формата книги, потому что не зная каков он, читатель вряд ли поймет, зачем я писал два предыдущих абзаца и к чему веду. Хотя, «к чему веду» я и сам пока еще не знаю.
Возница поднял кнут, телегу
Дорога вдела в колею
И конь, приноровившись к бегу,
В сыром сентябрьском клею
Копытом раздавил змею.
Книга разделена на две части. Одна из них — стихи Евгения Мякишева плюс четыре предисловия авторитетных в своих мирах персонажей к его стихам, а другая — интерпретация Ольги Земляной стихов Евгения Мякишева. Так, чтобы читатель не обвинил последнего в чрезмерном самолюбии, ибо организацией выпуска занимался именно он, каждая из частей может считаться первой, ровно как и второй, поскольку у книги две лицевые стороны, каждая из которых служит задней стороной обложки соседствующей части. То есть, если вдруг, читая стихи, захотелось узнать, о чем они, то вам достаточно перевернуть книгу на 180 градусов — и вот уже интерпретация стихов Евгения Мякишева в исполнении Ольги Земляной перед вашими глазами. Фактически, две книги под одним переплетом. Как бонус, для любителей послушать, а не почитать, к книге прилагается аудиодиск «Звуковые ландшафты», на котором записано авторское чтение стихов. Над диском работал Владимир Джумков — основатель группы «Конец фильма». Чем не памятник? Самый настоящий — самому себе. Присутствуют все симптомы: есть стихотворные тексты и есть преисполненная любовью одиозная трактовка этих стихотворных текстов, выполняющая роль народной молвы. Ведь очень важно, чтобы хоть кто-то говорил о стихах. Они есть, только если о них говорят.
Сюжетец так себе — грошовый — хоть справедливый, но паршивый.
Скажу сразу, книга прекрасна, но прекрасна с оговоркой: по-своему. Она переполнена таким количеством милых (очень милых!) глупостей, что читая ее, хоть с одной стороны, хоть с другой, чувствуешь себя дебиловатым ребенком, чистым аки младенец, не затронутым суетой мирской, находящимся у врат рая, только не с нашей — земной стороны, а с той (самой, что ни на есть) небесной, даже несмотря на то, что тематика и самих стихотворных текстов, и, соответственно, разбор этих текстов далеки от высокого и светлого. Земная жизнь, описанная там, ничего общего с твоей земной жизнью не имеет. Скорее, противопоставляется твоей земной жизни, как ад противопоставляется раю.
На землю опускаются поэты
(Здесь — «ад» и «рай» — с маленькой буквы, потому что книга не религиозна, даже при том условии, что напичкана христианской символикой, что называется, до краев. Само название предполагает: «В поисках райских кущ & Я искала поэта», которое можно трактовать, как: земная (Ольга Земляная) женщина — грешница ищет человека — святого или почти святого (Евгения Мякишева), идущего к Богу. А читатель — дебиловатый ребенок, выглядывая из ворот рая — пока еще находясь в раю, наблюдает за этой милой картинкой. Оформление обложки: женская сторона — темная, мужская — светлая. Никакого святого в Мякишеве она, что естественно, не найдет, ибо нет его там, но само стремление двух половинок одной книги — облагораживает. Требуется уточнение, дабы воцерковленные люди и служители Церкви не предали анафеме всех участников этого издания: книга — все-таки свой, хоть и маленький, но отдельный мир. Там свои правила и законы. Свое небо и своя земля. Свой рай и свой ад. Она может имитировать общехристианскую мораль, пользуясь соответствующей символикой, но быть ею и выполнять ее истинные функции — она не может.)
Так в чем же тут, собственно, суть?
Не ищи ее здесь, многомудрый пытливый читатель,
Эта сказка — лишь бред воспаленного мозга — ужель
Интересна она? — Нет, конечно, и видит Создатель,
Я лишь время терял, заполняя во времени щель.
Часть книги, написанная Ольгой Земляной и обозначенная как «филологическое исследование», начинается в жанре женского детективного романа — бульварного чтива. Дескать, приспичило мне найти стоящего внимания, пишет Ольга, хоть одного современного поэта, и принялась я читать стихи. А все какая-то жуть несусветная попадается. Но вдруг натолкнулась на стихи Евгения Мякишева и поняла: это Он! Постепенно Ольга Земляная переходит к анализу стихов, который, на мой взгляд, всего лишь преподносится как анализ, но в действительности является попыткой найти свой собственный мир там, где его даже не предполагалось, поэтому периодически Ольга скатывается на притягивание за уши смыслов к рифмованной (читай, милой) болтовне Мякишева. Однако это все делается на таком белом — почти рыбьем глазу, что, читая ее, умиляешься. Все, как по нотам. Вплоть до обращения к будущим еще не рожденным «мякишеведам». Мякишевед — ну разве не забавно? Чистота помыслов высветляет милую глупость, сказанную с умным и серьезным видом. Ах, думаешь, какая чудесная…
Зубами длинными сверкая,
Бредет любовь тропинкой узкой.
Она хромая и слепая —
И потому зовется русской.
К сожалению, в связи с тем, что Ольга скоропостижно ушла от нас, ее — женская часть книги — осталась незавершенной. Незавершенность чувствуется. Не смущает, но чувствуется: огромное количество примечаний, плавающий стиль, несвязность некоторых фрагментов, отсутствие вывода из «вот нашла и что дальше?». Но даже в этом есть какая-то чистота. Черновики всегда отличались от финальной рукописи первозданностью, незамутненностью. Думаю, что читателю, как профессионалам, так и любителям, будет интересно.
Достойная всего, что хочется тебе,
Угодная тому, кому ты будешь рада.
Другая часть — мужская. Туда вошли четыре разного формата предисловия, написанные Виктором Топоровым, Александром Басовым, Эмилем Сокольским, Владимиром Кончицем и, конечно же, сами стихи Евгения.
Всепоглощающим бездельем искушая.
«Предисловие к Мякишеву» Виктора Топорова читал
раньше. «В поисках райских кущ» была бы неполной без этого текста. Да и вообще
без какого-либо упоминания имени Виктора
Стиль — не порок, а вредная привычка…
Предисловие Топорова добавляет книге гендерную составляющую. Проще говоря, оно — предисловие — показывает, с какой стороны надо смотреть на памятник, чтобы увидеть правильно торчащий мужской половой орган. (Написал бы короче, но цензура мешает. Не опубликуешь потом.) Вспомните известные памятники человеку с кепкой в руке. Вспомните и то, что с определенного ракурса кепка, зажатая в кулаке и находящаяся на уровне мужских гениталий, демонстрирует окружающим ярко выраженную принадлежность памятника к сильному полу. Вспомнили? Так вот, теперь представьте, что вы маленький мальчик (или девочка, что еще забавней!), прогуливающийся подле одного из таких памятников. Беззаботный маленький чистый ребенок. К вам подходит бородатый старикашка, хитро улыбается, гладит по головке, а потом показывает на странную особенность этого памятника. Вы смущаетесь и убегаете. Пройдет время, но старикашка и показанная им «особенность памятника» навсегда останется частью вашей жизни. Именно таким видится мне «Предисловие к Мякишеву» Виктора Топорова.
Фалической любви московское сю-сю,
Но в Петербурге жизнь прозрачнее и жестче.
При жизни Топоров благоволил Евгению. Сделал многое, чтобы вписать фамилию «Мякишев» в современный литературный контекст культурной столицы. Рассуждать о том, что было первично — топоровское покровительство или мякишевский талант — не мне. Совпадение звезд, выпадание карт, несбалансированность официальной и неофициальной петербургской поэзии, примета времени, скандальность Топорова и наглость Мякишева, а, может быть, все сразу… Не знаю.
мы путешествуем вниз по течению жизни
город раскрыл перед нами крапленые карты
(…)
если движение вниз упирается в стену
значит ли это что правилен выбор дороги
Небольшая, но пылкая заметка «Евгений и безъязыкая улица» Александра Басова, исполняющая роль второго предисловия к стихотворной книге Мякишева «В поисках райских кущ», по своей интонации напоминает ломоносовскую «Оду на день вошествия на престол Государыни Императрицы Елисаветы Петровны». По интонации — да, по наполнению — нет. Восторженность и величественность момента — появление в жизни Александра Басова такого автора, как Евгений — приправлено сожалением о том, что окружающим неведомы те чувства, которые переполняют его. Прямая рефлексия апостола, которому кажется, что он встретил нового мессию и клянется до конца дней своих служить ему — нести миру «слово его». И в таком поступке есть мощная духовная составляющая. Если вспомнить известный постулат «Всякая власть от Бога», то в этой заметке самодельный памятник Мякишеву приобретает черты властвующей особы — Царя — помазанника Божьего.
Угрюмый крестьянин храпел и сквозь зубы
Дурные слова изо рта вытеснял.
Третье предисловие «В зазеркалье и обратно» Эмиля Сокольского выполнено в форме рецензии на стихи Евгения и носит этакий псевдонаучный, почти мистический характер (см. название). Вставка подобного текста — умелая попытка оправдать воздвижение памятника самому себе с научной точки зрения. Хороший слог и относительная подкованность Сокольского, его умение ввернуть там, где нужно, какое-нибудь умное словцо, привести в пример пару известных имен, противопоставить автора, как бы возвышая его, всему общелитературному пространству, пустить слезу, приклонить голову, снабдить направлением, похлопать по плечу, снова упомянуть кого-нибудь из великих/известных мира сего и закончить риторическим вопросом, дескать, разве хорошего бывает достаточно? — вполне себе состоявшийся рецепт для среднестатистической рецензии, которая вызывает у обывателя чувство глубокой привязанности к рецензируемому автору. Как обойтись памятнику без такой, столь очаровательной и милой, краски? Оп-паньки, а вот уже и я заканчиваю абзац о предисловии Эмиля Сокольского в духе самого Эмиля Сокольского.
Взойди надо мной, как усталость восходит над спящим…
Четвертое заключительное предисловие принадлежит перу Владимира Кончица и называется «Чистая лирика». Как мне показалось, — самое человеческое (читай, земное, понятное всем и каждому), что есть в этой книге. Не значит, что лучше всего остальное. Просто другое. Человеческое: так пишут письма друзьям, не заботясь о том, что (спустя годы) эти письма войдут в собрание сочинений; так разговаривают люди, сидя на кухне за бутылочкой хорошего вина; так смотрят в глаза друг другу те, кто не обеспокоен проблемой воздвижения памятника самому себе. Спокойно, тепло, не имея задних мыслей. Легко.
Настало утро — солнце встало, и высоко ударил
бубен,
А мне опять по жизни мало и короля, и дамы бубен,
Шестерка треф меня не греет, и тройка масти вороной
мне улыбаться гадко смеет и брызжет старческой слюной.
Вот, кажется, вкратце я и рассказал вам о двухстах (из трехсот) страницах книги-памятника. Оставшаяся третья часть (целых сто страниц!) плотно забита стихами Евгения Мякишева — настоящего героя самого себя и всего этого милого безобразия. В книгу вошли избранные стихотворные тексты, датированные 80-ми годами прошлого века — тире — настоящим временем, из предыдущих сборников, а так же еще нигде не публиковавшиеся стихи. Тридцать пять лет жизни автора. Самое время под всеобщие аплодисменты сдернуть с памятника белое покрывало и посмотреть, каков он — этот «бронзовый» Евгений Мякишев в действительности. Читайте. Книга в твердом переплете. С фотографиями и рисунками.
В Петербурге рожденному свойственна свежесть
сорочки
Из матерой материи — тертой трухи неживой;
На болотистой почве торчит, уцепившись за кочки,
Очарованный город, склонивший главу над Невой.
Неспроста, засмотревшись с моста на простудные воды,
Я внезапно увижу, как кружит над зеркалом бриз,
Разрывая в кривой амальгаме свинцовые своды
Петербургского неба — чухонский природный каприз.
Я увижу круги на воде от упавшего с моста,
Оскверненного северным вздором прожженного дня…
На другом берегу покачнется Васильевский остров,
И тягучая тина течения смоет меня.
Дмитрий Артис