Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 8, 2015
Дмитрий Чернышев, «Железная
клетка»
Тверь: «Издательство Марины Батасовой», 2014
На фоне грязной весны, ссутуленный, с лицом, скрытом под
кепкой, — вот он, поэт, то есть творец слов, творец игры слов. Это он, —
а на парадной стороне обложки какое-то здание, обглоданное ветрами дерево и
часть мешковатой фигуры, темная, неясная. А на задней стороне обложки — личная
часть, нечитаемая, только руки хорошо видны да три японских иероглифа в белом
небе: «син-каге-рю».
«Железная клетка» называется книга стихотворений Дмитрия Чернышева.
Предваряется книга посвящением несуществующему Эзре
Александру Льюмису Паунду.
Взгляд ошибается, выхватывает Эзру и Паунда, а оказывается в итоге, что и Эзра
не тот, и стихотворения, которые последуют за посвящением, не совсем то, чем
выглядят на первый взгляд.
Они странны, они построены на аллюзиях, сносках и комментариях, на игре в
слова. Они и родились потому, что слова столкнулись с образами, реальное с воображаемым, и сотворились некие эпизоды или
историйки, которые автор бережно записал. От средневековых легенд и античных
анекдотов до современности уже вымершего поколения и нашей, прожитой, — все
слова, все игра слов, игра смыслами слов…
Так валлийская легенда о Рианнон становится
поводом для упоминания ритуала сакрального совокупления претендента на трон с
белой кобылицей, а взятые из Калевалы речка Туонелла
и один из ее лебедей (черный) встают в строку в «Балтийском море номер 17», где
категорический императив Канта звучит так: на асфальтовой дорожке не раздавить
улитку. Закавыченное «плыла и пела, пела и плыла» относится не к Офелии, а к
окровавленной голове Орфея, или все же к «дохлой нимфе
Офелии»? Убийство на трассе в глазах обдолбанной
стопщицы превращается в танец: один танцор покидает
сцену, другой остается лежать навсегда, пока она рисует на асфальте мандалу, где-то в пространстве между Волочком и Новгородом.
Все — эпизоды, анекдоты минувшего. Запечатленное (памятью, хронистом,
безвестным рассказчиком) мгновение. «Остановись, мгновенье» — и вот оно
остановилось, Чернышев его остановил, восстановил, перерассказал.
Такой вот соглядатай Чернышев — отражением летнего «я»
в замерзшей луже, неясной тенью на фоне стены — одни очертания. Творец
квантовой параллельности, другого мира, который — по сути — живее нашего,
обыденного. В нем Михаил Кузмин и Константин Вагинов
прогуливаются и ведут себе разговоры со своими мертвецами, которые — вот чудо!
— не умерли. Даже Помпей вполне себе жив-здоров.
А безымянный пятнадцатый младший садовник китайского императора приземлился в
нем, в этом мире, на лепестке пиона, на розовом
облаке, с флейтой у самых губ. И все, что вдруг в этот мир попало — по
определению бессмертно. Обречено бессмертию — кАтегорический
имп!
Слова и образы, образы и слова. Все не то, чем кажется. Приветствуются сноски и
комментарии. Их много.
Слова, многократно использованные, стали просто знаками на бумаге.
Ты носитель этого языка, как мусором
придавленный им
Или:
Даже если порвешь петли этих неподатливых фраз
и запихаешь себе в рот,
и будешь жевать, —
только твоя слюна смочит их
Поэзия пребывает за гранью использованных слов, ей нужны сочетания, неожиданные для глаза и уха. Ошеломительные. Иначе этот мир рухнет. Слова — они как бы сигиллы. С их помощью автор не дает ткани этого мира расползтись по швам синтаксиса и грамматики.
…московская весна
хризолитовая, хризопраз зеленый, хризоэлефантина!
Или:
мокрое небо висит как-то косо, все в складках
Или:
Арбузные ломтики рассвета — пахнут рыбой
Или:
закаты — полосаты, а восходы — смешны и радостны!
Или:
утром небо зевало,
как котенок, — как китайский герой перед казнью, —
розовым зевом пугало…
сводом неба!
Слова прошлого, попавшие в мир современности, остаются на языке оригинала.
Не нужно удивляться множеству иноязычных слов. Они тоже держат этот мир в
целостности. Они швы. Швы бессмертия. Поскольку языки меняются.
В этом мире бессмертия, в параллельной реальности, поэт как очевидец становится
залогом бессмертия. От него зависит — продолжится вечность, или же все рухнет.
Границы миров строго определены. Наша обыденность — наша реальность — не терпит
присутствия чужеродного вещества. Тем, кто не слышит шелеста прошлого, вход в
бессмертие задраен, как аварийный отсек в подводной лодке. Иначе обыденный мир
рухнет. Речь для них — стальная дверь, сдерживающая напор свободной стихии.
Клетка, если хотите. По сию сторону — зритель, в панике зажмуривающий глаза. По
ту сторону, — вещевидец, зверок, чудовище со своими
ужимками, мантикора, ехидна, левиафан — то бишь поэт. Речь по сию сторону и по ту сторону — это совсем
не одно и то же, даже если слова одни и те же, то есть — на одном языке.
Посюсторонняя речь для потусторонней речи — это клетка, короб для слов,
узилище, но ведь можно же вытащить слова на свободу?
Я знаю, чем откупиться.
Есть и соломинка — воткнуть себе под сердце,
есть и ясень,
и хорошая веревка
Или:
когда выжимаешь все цвета из радуги, остается
грязная тряпка.
— Милый, выжми радугу!
Или:
Я знаю: здесь должен быть яспис,
а здесь халцедон!..
А я — везде натыкаюсь на пустоту
Можно же процарапать хоть щелку в тот мир? Можно, если упорно трудиться и
хорошо царапать. Тогда клетки рушатся. Мантикоры,
ехидны, левиафаны, не имеющие детей, возвращаются к жизни. В параллельном мире
вечности, где звучит хор живых еще голосов на множестве наречий, где Одиссей
столь же историческое лицо, как и Помпей, а Иоанн Дамаскин — современник Дмитрию Чернышеву…
Творение живо, пока творец не оставит его. Смысл творчества в том, чтобы выйти
за пределы обыденного смысла. Создать мета-реальность. Это именно то, что
Дмитрий Чернышев и делает в своих текстах. Исторические
реминисценции органично вплетаются в современный быт, низкое соединяется с
высоким, эрудиция автора не мешает движениям его сердца, а склонность к
парадоксальному мышлению не превращает тексты в сборник шарад и головоломок.
Иными словами, мы наконец-то имеем дело с настоящей поэзией. Такое в наши дни
случается совсем не часто.
А еще был Эзра Уэсли Льюмис Паунд, его держали на
площади в железной клетке, он сказал: «На меня обрушился мир».
Елена Филиппова