Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2015
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил
геолого-географический факультет Ростовского государственного университета.
Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и
рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь»,
«Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем»,
«Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник»
(Ростов-на-Дону).
«ЕСЛИ НАСТРОИТЬСЯ НА ХОРОШЕЕ»
ПЕВУЧИЙ ЯЗЫК
Сначала я где-то прочитал о том, что в 1934 году на
конкурсе языков в Париже украинский занял третье место по благозвучию (после
французского и персидского). А потом — о чьих-то сомнениях:
действительно ли был такой конкурс? Или это все липа?
Допустим, что о конкурсе правда; ну и что
удивительного в почетном третьем месте? Украинский очень певуч.
Где-то у филолога Льва Успенского сказано, что одному итальянцу из всех русских
слов пренеприятнейшим показалось «люблю», зато
особенно его покорило ласкающее слух «телятина».
ПЕНАТЫ БЕЗ РЕПИНА
Никогда не думал, что такое возможно. А если б рассказали, подумал бы:
преувеличивают.
Сентябрьским днем захотелось мне навестить репинские «Пенаты», — это
совсем недалеко от Петербурга.
Пока любовался ярко-синим Финским заливом, открывшимся мне с вершины соснового
холмика, — уже и три часа дня!
Узнав, что посетителей в «палаты» Ильи Ефимовича впускают до 16.00 (а музей
работает до 18-ти), решил сначала погулять по старому парку, посмотреть
памятные уголки, проникнуться литературно-художественной атмосферой того
времени (кто только ни приезжал в гости к Репину!). Парк небольшой, часа мне
вполне хватит.
И вот возвращаюсь к репинскому дому: дверь заперта. Неужто
поздно пришел? Посмотрел на часы — три минуты пятого; пустяки, сейчас постучусь
— впустят.
Дверь открылась раньше, чем я постучал: сухощавый спокойно-деловитый мужчина
выпускал двоих посетителей.
— Нет, — сказал он мне, — уже нельзя.
— Три минуты — такое страшное опоздание? Ну просто
никак, железно нельзя?
— Все. У нас такое правило, — твердо произнес непроницаемо-серьезный
служитель и плотно закрыл дверь.
Был ли у меня вариант все же пройти в этот музей, которому оставалось работать
еще целых два часа? Может быть, не знаю… Но поступок
служителя мне показался настолько отвратительным, что захотелось тут же уйти
(что я и сделал).
И думал потом: кто этот робот? Или над ним стоит какое-то страшное начальство и
наблюдает в видеокамеру?
Но тогда какое отношение эти люди имеют к музейной работе, если они настолько
равнодушны, настолько не уважают посетителей, что закрывают дверь перед их
носом, даже не поинтересовавшись: кто, с каких краев, каким ветром занесло?
И еще я думал и об исторической несправедливости. Репин к гостям относился
совсем иначе. Узнав, как поступил этот автоматообразный
служитель, наверняка спустил бы его с лестницы.
А служитель преспокойно расхаживает по репинскому дому, исполняет функции…
Но, может, тот, кого я называю служителем, — главное лицо в музее?
О нет, только не это… только не здесь, в Петербурге, который демонстрирует свое
стремление сохранять статус высококультурного города…
(Примечание: запись сделана 18 октября 2012 года.)
ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНЫЙ ГОРЬКИЙ
Мне так нравится этот сюжет в воспоминаниях М. Куприной-Иорданской! Точнее — он меня очень смешит.
Смешного вроде бы ничего, но я как представлю себе сметливого Горького,
заговорщически потирающего руки!.. В общем, так:
«В июне 1905 года А. И. Куприн получил приглашение от Горького поехать к
И. Е. Репину на чтение пьесы "Дети солнца". Сначала собрались у
Горького на мызе "Лентула" (чтение
намечалось в "Пенатах" на 4 часа).
— Прежде чем отправиться в "Пенаты", мы как следует
пообедаем здесь, у нас, — сказал Горький, — на всякий случай надо
поесть мясца. Все-таки мы еще не лошади и питаться сеном успеем в старости.
(Горький имел в виду вегетарианский стол в доме Репина.) А. М. усиленно
угощал всех, советуя есть как можно больше и не
рассчитывать на "обед из сена" у Репина».
ОН НЕ ЗАКУСЫВАЛ
Случилось зайти в студенческое общежитие; в комнате вместе с моим знакомым —
похожий на грузина человек неопределенного возраста; сколько ему? Тридцать,
сорок? В волосах седина…
Видимо, он уловил в моих глазах легкое любопытство и сказал:
— Я знаю, о чем ви сейчас думаете. Ви думаете, сколько мне лет. Двадцать сем. Я учус на последнем курсе.
Предвижю и ваш второй вопрос: почему я так плохо вигляжю. Объясняю. Потому, что я всегда запивал. Советую
вам всегда закусывать. Едой! Человек, который запивает — закусывает своей
печенью.
Сообщив мне эту информацию, грузин грустно улыбнулся.
В СМУЩЕНИИ
Иду окраиной сквера; чья-то изящная фигура склонилась над открытым
канализационным люком и кричит туда, как в рупор, трех… нет, пятиэтажным матом!
Только потому, что это был женский голос, я подошел поближе (взглянуть украдкой
в лицо), и… увидел, что это моя старая знакомая! Училась в строительном
(факультет водоснабжения и канализации), вышла замуж за парня из моей тогдашней
доброй компании. Знаю, что устроилась в ЖКХ. Приятная такая, обаятельная, живые
приветливые глаза… Не помню, чтобы ругалась
когда-нибудь…
— Лена? — а я тебя сразу не узнал!
— Ой, привет, Эмилюшка! — она ответила враз потеплевшим голосом; лицо разгладилось.
Мы перебросились несколькими фразами; потом я шутливо сказал:
— Благодаря тебе я сейчас услышал столько новых для меня слов!
Она засмущалась, но, изобразив усталую интонацию, махнула рукой в сторону
невидимых рабочих:
— Да с ними по-другому нельзя!..
УЧИМСЯ ПИСАТЬ ПРАВИЛЬНО
19 октября 2012 года в возрасте девяноста четырех лет ушла из жизни Людмила
Алексеевна Введенская. Ее книги неоднократно переиздавались: учебные пособия
для школ и вузов (некоторые из них — «Современный русский литературный язык»,
«Лексика и фразеология», «Русское слово», «Орфография и пунктуация», «Теория и
практика русской речи», «Культура и искусство речи»), первый в истории русской
лексикографии «Словарь антонимов русского языка». Многие труды создавались
вместе с мужем, Николаем Павловичем Колесниковым.
Оба преподавали в Ростовском государственном университете.
Какая прекрасная была супружеская чета! Оба добродушные,
предупредительно-внимательные в беседе. (Больше знал я Николая Павловича,
невысокого бородача со светлыми молодыми глазами, с лицом, всегда готовым к
располагающей улыбке.) Ссорились они исключительно на филологической почве. Мне
известен случай, когда Введенская долго и упрямо не принимала научных доводов
мужа — и он, рассердившись, в знак протеста ушел в гости к каким-то
родственникам. Через час туда позвонила Людмила Алексеевна: а ты не забыл, что
у тебя есть свой дом? — возвращайся, а я тем временем подумаю, соглашаться с
тобой или нет…
Сам Колесников написал несколько книг, из которых мне известны
словарь-справочник «Слова с удвоенными согласными», «Стилистика и литературное
редактирование», «Толковый словарь названий женщин» и «Поле русской брани».
Последняя, где объяснялись значения специфических
русских слов и связанных с ними фигур речи, натолкнула меня на интересный
вопрос.
И вот я встречаю энергично шествующего с палочкой профессора Колесникова в
Донской государственной публичной библиотеке. Радуюсь:
— Николай Павлович, объясните мне, ради бога, такую вещь. Мне, как и любому
зрячему человеку, часто приходится в туалетах, на заборах, да и в других местах
встречать слово «е.аный». С
одной «н». Ни разу не встречал с двумя. Но ведь, как
я понимаю, именно с двумя и правильно? Или написание с одной буквой уже стало
общепринятым?
Николай Павлович осторожно взял меня за рукав рубашки и доверительно, внушающе произнес:
— Видите ли, в чем дело… Да, действительно, существует
такая порочная практика — писать это слово с одной «н»
не только когда можно, но и когда крайне недопустимо. И пишущие
не дают себе труда пораскинуть мозгами, как же грамотно в каждом отдельном
случае. Если «е.аный» —
простое отглагольное прилагательное, то, конечно, пишется с одной «н». Удвоенное «н» необходимо,
если это слово выступает в роли страдательного полного причастия, а оно таковым
может являться лишь при наличии зависимого слова. Такая же ситуация, скажем, и
со словом «мощеный». Просто «мощеная» улица — с одной «н», но если мы добавляем — чем? — «булыжником», то —
удвоенное! «Жареный» — с одной, «жаренный» в масле — с двумя! И вот,
учитывая оригинальные особенности русского языка, мы, как образованные,
эрудированные, культурные люди, с чистой совестью и должны писать во втором
случае — … (Николай Павлович поднял левую ладонь и, отстукивая по ней пальцем
правой руки, тоном, посерьезневшим по случаю подведения итога, проскандировал с
какой-то безжалостной непримиримостью:)… — Мощенный!
Жаренный! Е.анный!
Мимо проходили две девушки. Услышали. Поняли, что разговор идет серьезный. И
все же не сдержались: захихикали.
Колесников бросил на них суровый взгляд и пробурчал:
— О правописании надо думать, а не смеяться…
ЧЕСТНОСТЬ, ПРЯМОТА И ПРОЧЕЕ
Человек прямой, правдивый и честный — я говорю о человеке, который, не
церемонясь, открыто высказывает свои мнения, — обязательно ли этот
человек так любит правду?
Или он любит лишь свой образ правдивого, прямого и
честного, называющего вещи своими именами?
Но ведь выражаться честно, правдиво и прямо стоит не ради самих таковых
выражений, а для того, чтобы принести пользу тем, о ком говоришь, помочь им,
обратить ситуацию во благо.
Иначе получается — честность и правдивость за счет других; забота об упрочении
своей репутации «прямого» человека. Иначе получается — что честность и
правдивость, будучи всегда наготове, бегут немного впереди своего объекта.
Но как на самом деле принести пользу, спасти, помочь?
Одной прямоты, правдивости и честности тут недостаточно. Нужна любовь. Не
только к себе…
СЛУЧАЙНАЯ ПРОГУЛКА
Со временем я открыл для себя такую маленькую радость: не паниковать, если
случается неувязка. Спокойно! — все решится само собой.
Один из сентябрьских дней; я опоздал на последний автобус, который должен меня
привезти за 30 километров от Вологды (где мое пристанище), — перепутал
расписание. Да и ладно: доеду до Молочного (самый удаленный район города) и там
попутку буду ловить. А пока чуток прогуляюсь.
Людское движение угасало, голоса поутихли; короткий забег ветерка зашуршал
деревьями, принес глубокое дыхание прелой листвы. Я неожиданно забрел в
какой-то скверик. В его глубине мерцал огоньками громоздкий дом из блеклого
кирпича, похожий на больницу. Подошел к нему ближе — туда, где огоньки
пронизывали сквер, иссеченный тонкими тенями кленов и вязов. Листья слетали
так, словно вглядывались, где им лучше упасть, и падали именно туда, куда
целились; а если наплывал ветерок и относил их в сторону — все равно делали
вид: нужно сюда, именно сюда. Огромный вяз в конце аллейки непомерно растянул
полуголые ветки, что-то прикрывал под собой, хотя прикрывать, похоже, было
нечего. Сквер ничего более не обещал. Он подсказывал: здесь — конец прогулке;
пора и на автобус.
…У поворота на Молочное, на трассе, стояли два пацана (как
выяснилось — одному четырнадцать, другому пятнадцать), — тоже «загуляли»
в городе (подружек провожали). Долго ждать не пришлось: доехали быстро и
весело.
И не надо было думать: вот, буду стоять на ночной пустынной трассе, никто не
остановится… Настроишься на хорошее — оно и
произойдет.
ДЕТСКИЕ ПОДРОБНОСТИ
Рейсовый автобус отъехал, водитель выключил свет в салоне. На выезде из
города остановился заправиться.
Четко, обостренно — как обычно в тихой темноте — голос ребенка, по складам:
— Мама, я хочу писять и какать!
Возмущенная мама тщетно старается говорить вполголоса:
— Да что это такое? Ты что, специально, что ли?! Я тебя сколько раз спрашивала:
нужно в туалет? нужно в туалет? — Нет, не хочу-у!
не хочу-у!.. Сто раз говорила, пойдем! сходишь! Так
нет же, надо было ждать, когда сядем в автобус! Вот терпи теперь полтора часа;
приедем домой — там будешь «писять»!
Возражений не последовало; но маме все же не удалось заговорить мальчику зубы
настолько, чтобы он упустил один неохваченный ею пункт. Выдержав трехсекундную
паузу, он, как ни в чем не бывало, с требовательным любопытством — так же, по
складам, уточнил:
— А какать?
ЗАЯЧЬИ ПРИЮТЫ
Провинциальные краеведы — прекрасные люди! Но меня медом не корми — дай к
чему-нибудь прицепиться.
— А что, в Зайцевке было какое-то особенное
количество зайцев? — спрашиваю. — Соседние селения они упорно обходили
стороной? Я так понимаю, что в Зайцевке, скорее
всего, работал питомник по их разведению. Или она была известна своей заячьей
ярмаркой…
— Я об этом в архиве ничего не нашел, — серьезно говорит краевед. —
Но не зря же назвали село Зайцевкой! Поэтому я и
выдвинул такой объяснение. Зайцы — Зайцевка.
По-моему, логично.
— Не совсем… Зайцы тут едва ли к месту. В селе, надо полагать, жил некто Зайцев
— или по кличке Заяц, — возможно, первопоселенец. А если бы название
произошло от животных, то было бы — Заячье…
Я имел права на иронию, поскольку мое юношеское увлечение происхождением
названий началось с книжек Льва Успенского, где раскрывались многие
топонимические хитрости. Коль речь пошла о зайцах — вот замечательный сюжет,
говорящий о наивном истолковании простыми людьми некоторых географических имен.
Передаю суть.
Бабулька приехала в Ленинград, просит таксиста: «Мне
надо в Заячью рощу!» — «Нет такой у нас», — недоумевает шофер. «Есть, милок, есть! — утверждает бабуся, — мне ли не знать:
каждый год внучку проведываю». Водитель отказывается понимать: «Бабушка, я не
один десяток лет развожу клиентов и знаю Ленинград как свои пять пальцев. Ни о какой Заячьей рощи и слыхом не слыхивал». —
«Поедем, милый, я сама буду показывать, куда поворачивать».
И вот бабулька оживилась: «Она! Как же ее не
знать-то! Мне здесь».
Пассажирка вышла. Водитель — в полной растерянности: ну и где тут «Заячья
роща»? Даже не поленился: вышел из машины и на табличку давно и досконально
изученной улицы взглянул. И тут до него дошло…
На табличке было написано: «ул. Зодчего Росси».
ОСОБЫЙ ВКУС
Недавно на стене в комнате Александра Тимофеевского
объявился новый листок — цитата из Юрия Норштейна:
«Ну какое событие — натюрморт Шардена или крестьянка,
взбивающая молоко на холсте у Милле. Важно его сцепление с чем-то, что потом
назовут историей».
А у меня в детстве тоже крепился к стене листок — цитата из Бабеля, другими
словами — на ту же тему:
«Каждый интеллигентный человек должен как следует прочесть за свою жизнь 8–10
книг. Каких именно? А вот чтобы узнать это, прочтите тысяч пятнадцать томов».
«Запросто!» — думал я тогда.
То время давно прошло. Год за годом я убеждался в том, что должен быть, кроме
этого, еще какой-то безотчетный вкус к тому, чтобы многие книги — в том числе
известные, популярные — попросту не читать. Очень важное дополнение к
рекомендации Бабеля!
ВАЗА
Солист Большого театра Соломон Хромченко
рассказывал мне об огромной китайской вазе, которая украшала квартиру
Святослава Рихтера. Ваза стояла у одного из двух роялей. И вот однажды Иван
Семёнович Козловский сообщил, что ее больше нет: разбилась на мелкие кусочки. Хромченко через некоторое время позвонил Рихтеру,
пособолезновал, но в ответ услышал: о чем вы, ваза как стояла, так и стоит.
Зная, что Козловский склонен к розыгрышам, Хромченко
не удивился, но доверять Козловскому перестал.
Прошло время, и я узнал, что же произошло на самом деле. Соломон Хромченко хоть и прожил девяносто пять, но правду узнать не
успел.
Ваза действительно была разбита: ее укокошил
Артамонов, настройщик высокого класса. Чтобы инструменты звучали в унисон, ему
пришлось их немного передвинуть; а возвращая на место, задел вазу…
Рихтер был на гастролях, его жена, певица Нина Дорлиак, —
на даче. Ей-то и позвонил Артамонов, и услышал ободряющее:
посуда бьется на счастье!
Да, разбить китайскую вазу — большое счастье…
«Правда, не знаю, как Слава на это посмотрит…» — осторожно добавила Нина
Львовна.
В квартире еще находилась старушка-домработница; она стала успокаивать
настройщика: «Чевой-то убиваесся?
Еще подорють!»
…Вернулся Святослав Теофилович: «Какие красивые черепки! А что это?»
«Да это же ваза…»
«В самом деле? Мне в таком виде она больше нравится…»
А Нина Львовна ее все-таки склеила.