Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2015
Нора ЯВОРСКАЯ
Поэт, переводчик. Родилась 22 марта 1925 года в г.
Порхове. Окончила Московский институт культуры. Печатается с 1952 года. С 1963
— член Союза писателей СССР (теперь — в Союзе писателей Санкт-Петербурга).
Заслуженный деятель культуры Эстонии (перевела около 40 книг стихов и прозы
эстонских авторов). Опубликовала 10 сборников оригинальных стихотворений. Живет
в Царском Селе. «Моя “внешняя” биография ничем не примечательна, — говорит о
себе Нора Яворская, — гораздо содержательнее — “внутренняя”».
МАЛЬЧИК В СВИТЕРЕ БЕЛОМ
Тоска на лице загорелом,
В глазах — беспокойный свет…
Мальчик в свитере белом.
Зачем ты глядишь мне вслед?
Нет, не моря, не горы —
Нас разделяют годы.
Их много — десятилетье.
Навьюченные, что кули,
Стремительные, как пули,
Тяжкие, точно плети, —
И каждой меня хлестнули.
Как же преодолеть их?!
Мальчик в свитере белом,
Влюбленно и оробело
По залам и по вокзалам
Ты не спеши мне вслед.
Будут всегда интервалом
Меж нами — десять лет.
Их не отдать в солдаты,
Не выжечь их, не стереть,
Чтобы догнал меня ты,
Мне надобно умереть.
Прощают многое женщинам,
Прощают разные вещи нам:
Измену прощают и грубость,
Прощают подлость и глупость,
Но возраста — не прощают…
Мальчик в свитере белом,
Ты старше станешь и строже,
Простить мне ты тоже не сможешь
Десять пройденных лет.
Мальчик в свитере белом,
Зачем ты глядишь мне вслед?!
1963
* * *
Капелька человеческого потока,
Может, Наташа, а может, Ирина, —
Где-то идет, каблучками цокая,
Первая женщина моего сына.
Первая в жажде, первая в поиске,
Вечная или случайная?
Где повстречается — в парке, в поезде?
Застенчивая? Отчаянная?
Светят коленками
В юбочках «мини»
Студентки и секретарши…
Ты, что проявишь мужчину в сыне,
Моложе его или старше?
Если старше… Смиренно прошу, не воинственно,
Слов не прячь сокровенных, нежных,
Не вымещай на моем, единственном,
Обиду на твоих прежних.
Чтоб не прошла ты, первая женщина,
По душе сыновней, как трещина.
Чтоб не проклял твои он двери,
Чтоб, ликуя, сердце — в ребро,
Чтобы шел от тебя и верил,
Что женщина — есть добро…
Ну а если моложе… Если
Цел еще и косичек лен, —
Я хочу, чтоб в тебе воскресли,
Сын мой, рыцари всех времен.
Чтоб от первой взрослой постели
Глаза ее не опустели.
Чтоб тобой человечность мерила,
В голосишке чтоб — серебро,
Чтобы шла от тебя и верила,
Что мужчина — это добро.
1968
* * *
О жизнь, мне оплошностей ты не спускаешь,
Как злая хозяйка — служанке пригожей.
Я снова тебя ощущаю всей кожей,
И ты с меня кожу спокойно сдираешь,
Чтоб новой прикрыла болящую плоть я,
Чтоб я поменяла опять оперенье,
Чтоб я не забыла закон обновленья,
Чтоб я по земле не ходила в лохмотьях.
1966
ПЕЛАГЕЯ
(Из цикла «Бабы»)
Пелагея старая верит
в счастье сына, —
где-то пехом он версты меряет
до Берлина.
Вести с фронта,
как дождь в засуху,
ходят редко.
К Пелагее зашла засветло
в дом соседка.
От дверей, лицом невеселая,
говорит Марья:
«Слышь-ко, Нинка моя тяжелая
от твоего парня»…
Пелагея гремит ухватами,
воду грея.
«Мы ведь Нинку твою не сватали, —
говорит Пелагея. —
Мало ли, кто летось хаживал
к твоей Нинке,
вот поди теперь и доказывай,
чье молоко в кринке.
Что вертелась-то Нинка около,
всякий знает,
только брюхом
моего сокола
не поймает…»
С чем пришла к Пелагее Марья,
с тем и вышла,
повернула соседку старая,
словно дышло…
Разрешилась Нинка от бремени
сыном к пасхе, —
безотцовщина, не ко времени,
не для ласки.
Пелагея в его сторону
глаз не скосит.
Только вскорости похоронную
ей приносят.
На крыльцо Пелагея грохнулась
сбитой веткой,
а потом по-дурному охнула
и — к соседке.
Не здороваясь,
мимо Марьи,
мимо Нинки, —
как слепая, руками шарит
в теплой зыбке.
Из пеленок теплое тельце
вынимает.
Будто к ране,
мальчонку к сердцу
прижимает.
И еще ни о чем не ведая,
слышит Нинка:
«Ох, кровиночка моя бедная!
Сиротинка!»
1969
ВИЗИТ К ХОЛОСТЯКУ
Есть у меня прекрасная причина
зайти к тебе, прекрасный мой мужчина!
А впрочем, слово «мой» не к месту здесь,
но, чтоб зайти, причина все же есть.
Должна же я кому-нибудь поведать,
что дождик шел сегодня до обеда,
или о том, что над Невою ветер,
или о том, что я живу на свете.
Скажу: «Я забежала на минутку,
на кухне напои меня чайком!»
Визит мой снова обратится в шутку,
твои остроты снова заискрятся.
Принюхиваться стану я тайком
к следам, ведущим в глубину берлоги,
они духами пахнут и грехом,
но и любовью тоже, может статься…
Чьи, легкие, тут побывали ноги,
входившие на цыпочках?..
В итоге
надолго я не захочу остаться
и праздник свой до вечере продлить,-
с другими я могла б тебя делить
но не желаю быть одной из многих…
Скажу: «Как видно, я не очень кстати
в твоей открытой холостяцкой хате».
Ты возразишь мне: «Знаешь и сама,
здесь без тебя — отчаянье и тьма».
И полоснет насмешливый твой глаз
по сердцу мне, как по стеклу алмаз.
И я уйду, и унесу на платье
шипы и блестки твоего ума.
И всю дрогу буду повторять я:
«Но без тебя — отчаянье и тьма».
1983
* * *
Ничему не научили,
научили убивать.
Он пришел, как отпустили,
лег, ненужный, на кровать.
Ничему не научили,
научили убивать.
Он лежал три дня, три ночи…
Жить без дела нету мочи,
встал, работу поискать.
«Что умеешь ты?» — спросили.
«Ничему не научили,
научили убивать».
Тут и там его отшили…
Подкатился дядя в силе,
стал на «дело» подбивать…
Начал жить, как научили.
Научили убивать.
2004
* * *
Ну что за резон мне работать в осеннем саду?!
Ну что за причуда?! Пристрастье к земле я питаю.
Я с нею общаюсь. Я грядку лопатой листаю,
как древнюю книгу, вникая в ее немоту.
И палые листья, и дни мои поздние тленны.
Я в лоно земли ослабевшие силы кладу…
Наверное, предки… наверно, живучие гены
меня понуждают работать в осеннем саду.
Наверное, возраст… С утра отбиваю поклоны
под куполом вечным в сентябрьском невечном раю.
Цветы и деревья — мои золотые иконы.
Сама угасая, для жизни я их сохраню.
А, может быть, — совесть… Под тяжестью общего долга
гордыня царя уступает усердью слуги.
Мы, дети земли, над землей измывались так долго,
я тщусь возвратить хоть крупицу добра за долги.
2007
* * *
Не наблюдай агонию. Не надо,
когда не духовник ты и не врач.
Пусть без помех в преддверии распада
вершит свою работу смерть-палач.
Не наблюдай агонию, когда ты
не в силах изменить событий ход.
Конвульсий плоти праздный соглядатай
не забегай… Познаешь в свой черед…
Из детства помню лета середину.
Корову сбил на рельсах паровоз.
На запах крови, пастбище покинув,
у полотна все стадо собралось.
Копытом било, выгибало спину,
и ноздри раздувал тлетворный дух.
И встречный шел. И отогнать скотину
пытался обезумевший пастух…
Поведало о многом это стадо…
Не наблюдай агонию. Не надо.
2008
ПИСЬМО, НАЙДЕННОЕ В РАСКОПКАХ
Мы подошли к царю Агриппе
и — вам понятно, почему —
не стали говорить о гриппе,
а стали сразу — про чуму.
Но царь Агриппа был не в духе,
ему наскучили пиры,
его с утра кусали мухи,
кусали ночью комары.
Он закричал: «Чума? Откуда?!
Где вы увидели чуму?!»
И поступил он с нами худо,
чтоб понимали, что к чему…
Мы вновь пришли к царю Агриппе
и — вам понятно почему —
все рассказали мы о гриппе
и умолчали про чуму.
Но царь Агриппа был не в духе,
всю ночь дурные видел сны,
его ушей достигли слухи,
что перемерло полстраны.
Он закричал: «Что это — шутка?
Вы что, не видите чуму?!»
И поступил он с нами жутко,
чтоб понимали, что к чему.
Чтоб обрели, как надо, зренье,
мы грубо брошены во тьму,
где и сидим в недоуменье,
не понимая, что к чему.
1988
* * *
Конечно, прав поэтов хор,
но — можете смеяться! —
скажу им всем наперекор:
любимые не снятся!
Любимые — порою той,
в том самом — высшем! — смысле,
когда нас гложет пламень злой,
когда о них — все мысли,
когда в душе — слепящий свет
от первородной вспышки,
и — хоть любимых рядом нет —
нам нету передышки.
Как может приходить во сне
то, что не уходило?!
Ты, наконец, приснился мне,
и значит — отпустило.
Тень обозначилась твоя,
от сердца отдалился…
Но как тебя любила я,
покуда ты не снился!
1984