Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2015
Валентина ЛЕЛИНА
Поэт, эссеист. Автор поэтических книг «Ленинградские острова» (1990), «Над
судьбой» (1993), «Овал» (1997), «В трех зеркалах» (2000), книг эссеистической прозы «В пространстве Петербурга» (1997) и
«Мой Петербург» (1998, 1999, 2007) (номинация на Анциферовскую
премию). Книга стихов и прозы «Записки на петербургской лестнице» (2005) стала
книгой избранного автора. Стихи и эссе публиковались во многих отечественных и
зарубежных изданиях. По профессии архитектор, работает в историко-архитектурной
области, член Союза Архитекторов РФ, специалист по промышленной архитектуре
Санкт-Петербурга. Член Союза писателей Санкт-Петербурга.
* * *
Как будто вещь пропавшая нашлась…
А мы уже привыкли, не искали.
И, может быть, поймем теперь едва ли,
Какая в том таинственная связь.
И вспомним не однажды этот дом,
Шинель в углу, вчерашние газеты,
Оставленную флейту, метроном
И быта довоенного приметы.
Нас Новый год настигнет на бегу
По набережной вдоль оград и арок,
И будет петербургский двор в подарок,
Палаццо итальянское в снегу.
Затопим печь, накинь пока шинель…
Я книгу отложу, свечу задую,
Смотри, как снег ложится на постель,
И ангел дует в трубку золотую.
Вся наша жизнь с тобой — одна строка,
А как хотелось бы стихотворенье…
Окно во двор, зима — всего мгновенье,
А дальше — ожиданье на века.
* * *
Мы встанем рано, никого
Не потревожив дома
Биеньем сердца своего,
И улицей знакомой,
Знакомой площадью, мостом,
Проспектом, переездом
Мы незаметно промелькнем,
Минуя рельсов бездну,
Огней дрожанье, провода…
И на пересеченье
Предместья с городом звезда
Прервет свое свеченье.
И в этой предрассветной мгле,
Привыкнув понемногу
К кустам, деревьям и земле,
Мы выйдем на дорогу.
Я все запомню. Я придам
Черты любой примете,
Свиданье наше будет там —
На том ли, этом свете?
И мы исчезнем в тот же миг,
Едва успев проститься…
А дома спят, как сон настиг,
И им все снится, снится.
* * *
Открыта книга, тень от лампы, стол,
Твой плащ, промокший от дождя, в прихожей…
Так все обычно, так на жизнь похоже,
Я сплю и знаю — это ты пришел.
Меня во сне охватывает дрожь,
Я в круге света, как бывает дома,
Мне каждое движение знакомо,
И ты меня по имени зовешь.
И дом, и стол, и тени на стене,
Граница жизни, смерти, сна граница…
Ты знаешь, где заложена страница —
«Прощай, прощай! И помни обо мне».
* * *
Когда с Невы сошел последний лед —
светлело за окном, в душе светлело, —
Мы поднялись над жизнью ночью белой,
мы ничего не знали наперед.
Но прошлое ступало по пятам,
и ночь, совсем прозрачная весною,
вся истончилась к августу и там
вдруг превратилась в озеро лесное.
Мы на него наткнулись в октябре —
клен догорал и ржавая осина
роняла в воду листья, в серебре
застывших слез дрожала паутина…
Осеннее купание подстать
любви — так обжигающе тревожно
в опавших листьях плыть и невозможно
ни утонуть и ни до дна достать…
* * *
Так ли живу безоглядно и так ли невинно,
День изо дня проходя этой улицей к дому…
За занавеской круг света под лампой старинной,
Там и живут, и молчат все еще по-другому;
Книга открыта, в кувшине вода, и невольно
Кажется, время застыло в обычных движеньях —
Утро ли, вечер там, может быть, праздник, застолье —
Тени скользят по стене, в зеркалах отраженья.
Как я завидую им. Я-то знаю, как сладко,
Если совпали и жизнь, и душа. Даже слова
Нужного нет. Просто книга открыта, тетрадка,
Свет приглушенный — и все повторяется снова.
* * *
Все медленней день, все темней,
и все ощутимей прохлада…
В пространстве Никольского сада
становится больше теней.
Становится больше тревог,
поскольку с осенним ненастьем
рифмуется легче несчастье,
и смерть переходит порог.
Мир канет в осеннюю тьму,
стволы — как суда на приколе,
вечерняя служба в Николе —
прощанье, прощенье всему.
И только любовь, вопреки
печальному вздоху распада
все ходит дорожками сада
и кормит синичку с руки.
* * *
Все тот же неба цвет, и непогода
всегда присутствует, и время года
неясно. И уже не снятся мне
ни в изумрудных зарослях дорога,
ни аист, циркулем стоявший у порога,
и ни дыханье дюны в вышине.
Все там осталось в шуме волн и в пене,
и в гроздьях отцветающей сирени,
и лебеди летели поутру,
как рыбаков, пропавших в море, души…
О чем-то аист думал, что-то слушал.
Я там была. Я думала, умру.
Все корабли уснули у причала,
по рельсам электричка отстучала,
и как зима, душа моя бела.
И только ангел все меня тревожит
своим крылом невидимым, и тоже
мне шепчет, что я там была, была…
ПОЗДНИЕ ГОСТИ
Начали поздние гости нежданно сходиться…
1.
Все ближе осень — и в душе бесслезно
и тихо, точно жизнь уже прошла.
Шаги на лестнице.
Ко мне? Так поздно.
А я уже, признаться, не ждала.
— Входите, гости, вешайте зонты,
плащи, располагайтесь. Кто вы?
Прошу к столу. Вот только чай остыл
совсем. Но мы заварим новый…
Но все молчат, не поднимая глаз,
и, занятые мыслями своими,
чего-то ждут.
Зачем в столь поздний час
они пришли, и нет кого меж ними?
2.
Топтался дождь за окнами, дышал
прерывисто. И в тягостном молчанье
стук по стеклу с каким-то злым отчаяньем
всех примирял. И каждый предвкушал,
что слово будет произнесено,
что схлынет напряженье и тревога,
и кто-то из гостей достал вино,
поставили стаканы, понемногу
все собрались и сели за столом,
заговорили, разогрели чайник,
и дом забытым светом и теплом
наполнился.
Так осенью нечаянно
подумаешь о лете, как о благе,
жасминовое облако в саду
припомнишь, сонно-призрачный Елагин
дворец
и самый длинный
день в году.
3.
Все поздние признания полны
раскаянья, печали и тревоги.
Все в жизни сбито, спутано… В итоге
осталось чувство страха и вины.
Зачем теперь под нервный стук дождя
я пью вино и думаю невольно,
что гости все уйдут и, уходя,
оставят пустоту. И будет больно
прислушиваться к шуму за окном,
к шагам случайным, к странным всплескам листьев
седого ясеня, и думать об одном —
что все художники умыли кисти,
что старомоден Вертер и давно
понятен Моцарт, точно день вчерашний,
и нужно сделать шаг, но очень страшно.
И только нервный дождь стучит в окно.
4.
В четверг был гром и ливень. Чередой
шли облака, и солнце прорывалось.
И жизнь такою долгою казалась,
что выбор между счастьем и бедой
вдруг стал возможным.
Почему тогда
мне кажется — все поздно, все напрасно…
Отец и мать уходят навсегда,
в безвременье стремятся поезда,
и звезды расположенные гаснут.
5.
Который час? (Неловко на часы
смотреть, как будто ждешь ухода
гостей).
Какое время года?
Который век колеблются весы
любви и ненависти.
Господи, за что
все должно бесконечно повторяться?
Но недоступен Моцарт, и никто
над Вертером не в силах приподняться.
6.
Никто не встал, никто не произнес
ни слова. Но отчетливо и ясно
два голоса, дрожащие от слез,
настойчиво и горестно, и страстно
друг другу вторили.
За дверью, за стеной?
Откуда это скорбное звучанье
двух голосов, двух судеб? Что виной
несбывшимся надеждам? Обещанье —
как возвращенье позднее — уже
не здесь, еще не там, все — мимо…
И подступает страх неумолимо,
и недоверие растет в душе.
Как жить? Смеяться как, любить, потом
как плакать? Как варить обед и ужин,
когда не только ты уже не нужен,
но весь твой мир, и жизнь твоя, и дом.
И странно было, и нехорошо
в присутствии чужой беды, печали…
И гости так особенно молчали.
Тогда я поняла, кто не пришел.
7.
Снег падал по движению руки…
Дома, деревья, фонари, их тени
соскальзывали в воду. От реки
пар поднимался.
Пять ночных видений
возникли и летели чередой —
завод, больница, Банный мост над Пряжкой,
канал Обводный — вдруг совсем седой
от снега — и сквозь сон, уже в натяжку,
под утро, точно призрак — скрежет, свет,
в объятия врывающийся, — первый
трамвай. И сердце вздрогнуло, и нервы,
так натянулись… Не было и нет
разгадки тайны.
Кто-то из гостей
уснул, на стул облокотившись, кто-то
затеял споры шепотом. Страстей
ночных всегда важней заботы
дня подступающего.
Ни во что
не веря,
не ощущая, как уходит год,
я тихо за собой прикрыла двери
и вышла посмотреть, как снег идет.