(о Марине Вахто)
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2015
Александра КОВАЛЕВИЧ
Поэт, критик. Автор многих публикаций. Член Союза писателей XXI века. Живет в
Санкт-Петербурге.
Любому истинному поэту невозможно оторваться от своих корней, поскольку,
разорвав связи со своим прошлым, местами своего рождения, детства и взросления,
он перестает быть искренним, что любой читатель сразу же почувствует, и каждое,
даже красиво и грамотно написанное стихотворение тотчас же отзовется в его душе
классическим: «Не верю!».
Марине Вахто, родившейся в небольшом городе Онега на берегу Белого моря, где
прошло ее детство и отрочество, и проведшей юность в Архангельске, удалось
остаться верной своим корням. Выросшая в суровом, прекрасном, овеянном
легендами краю свободного русского Севера, Вахто впитала его волшебство,
строгую красоту и самобытность.
«В таких краях, какие достались Марине Вахто, невозможно не стать ведуньей», —
писал о ней поэт Сергей Арутюнов, и это очень верно. В стихах Марины
удивительно органично переплетены языческие обряды и заговоры, камлание
шаманского бубна, холод северного моря, история Архангельского края и строгая
красота неброской природы.
Я ухабина просек лесных,
Я одна из дорожных колдобин.
И дремучие сны под качанье сосны
Снились мне от брусник и смородин.
Я приучена к снежным ветрам,
К их веселью, покою и гневу.
К пересмешкам купав, к многословию трав,
К молчаливому белому небу.
……………………………………………………………..
А бабка стращала змеиною кочкой,
Цыганами, порчей, лесным лешачьем.
Но беленький крестик на темном шнурочке
Отважно попрыгивал: все нипочем!
А бабка крепила сухими перстами,
От сна отгоняя и туки, и гнет:
«Как к хлебу и соли ничто не пристанет,
Так к нашей Маринке ничто не прильнет».
……………………………………………………………..
Это было когда-то, не помню когда —
Я ходила на ключ за водой.
И была ледянее январского льда
Та вода под сосною седой.
Волосами свисали косматые мхи.
На стволе каменела слюда.
Смоляные лодчонки сухой шелухи
Уносила беглянка-вода.
Всей дремучестью хвойной от суши и зла
Свой родник укрывала она.
Я такой же дремучей и верной была,
Как и эта седая сосна.
Через все творчество Вахто проходит тема русского Севера, ей легко удается
оживить то, что в повседневной жизни живым не считается — это и сосна, и
родник, и деревянный дом, и «почерневшее коромысло». Марина непостижимым
ведовским умением воскрешает смутные детские воспоминания, и совершенно все
равно, у кого и как прошло детство, поскольку автор пишет о чем-то, на первый
взгляд, конкретном, но на самом деле — общем для любого.
Вахто удается создать объемные, многоцветные и законченные
полотна, как в стихотворении «И ларчик расписной захлопнул крышку», где
воспроизведена невероятная по своей точности и образности картина маленького
умирающего деревянного городка, которых сейчас, к сожалению, так много в нашей
стране; при этом мне не удалось отделаться от ощущения, что городок этот —
живой и, как все живое, не хочет умирать.
И ларчик расписной захлопнул крышку,
Похоронил сокровище свое.
Шершавый ветерок проворной мышкой
Обнюхивает жалкое жилье.
Снега сошли. Билибинские сини
В сырые подворотни уползли.
Колокола сиреневых глоксиний
Заглохли в нафталиновой пыли.
И ты стоишь средь неба и бурьяна,
К дверям закрытым прислонив батог…
Скрепит песок в суставах деревянных,
Мой низколобый, дряхлый городок.
И что тебе — мои любовь и память?
Их ливни смыли, с корнем выжег зной.
Чернеют под дождем резные ставни,
Захлопнул крышку ларчик расписной.
«Стихи Марины Вахто — это не просто семантическое чередование эпитетов,
скорее это обрывки языческого обращения ко всему живому и мертвому, к свету и
темени, небу и подземелью, в котором автор чувствует себя соединенным с
праславянскими истоками России, сообщающимися с многовековой верой Христовой.
Так ее стихи становятся подобны православному обиталищу с землянками, избами,
резными теремами и ветхими часовнями, красующимися на месте древнего городища,
окруженного дремучими лесами и суровыми водами. Поэзия Вахто самобытна, образна
и оставляет памятное ощущение поморской былины», — писал о Вахто поэт
Александр Орлов.
Отличительной особенностью поэзии Марины Вахто я бы назвала ее невероятное
мастерство звукописи, которому невозможно научиться, оно либо есть, либо — нет.
В стихах Вахто звукопись настолько органична, что при первом прочтении того или
иного стихотворения, когда вдруг начинает звучать шелест листвы или завывание
ветра, шум морского прибоя или металлический гул большого города, то поначалу
даже не совсем ясно — откуда это? Лишь внимательный интересующийся взгляд позже
сумеет увидеть эту волшебную звукопись, играющую на воспроизведении
звукопорождающих образов. Стихи Вахто обычно негромкие, поэтому большинство ее
произведений построены на звукописи шипящих, которая и придает стихотворениям
мягкий голос, легкое тихое дыхание, доверительный шепот. Оттого и отношение к
ним очень бережное; читаешь — и боишься спугнуть какое-то неуловимое чувство,
оставшееся в каждом из нас с детства, записанное в сокровенных глубинах памяти.
Прекрасно, на мой взгляд, стихотворение «Я любила запах
лилий», в котором сочетаются и богатая звукопись, построенная на звуках «ш»,
«х» и «с», и маленькая, светлая сказка, и обаявший меня образ «сердцевидного
кольца», приветливо-звонко стучащий звуком «ц» по двери, ведущий в дом, где
тепло, уютно и мягко.
Был наш дом высок и темен,
Полон шорохов ночных.
Тишиной шуршали в доме
Теплый Дох и мягкий Дых.
Под окошком шастал кто-то —
Пело скрипами крыльцо,
И стучало о ворота
Сердцевидное кольцо.
В стихотворении «Ночь» читатель видит автора с другой стороны — здесь тоже прекрасная звукопись, но, построенная в начале произведения на «з», «с», «р», передает совершенно иную картину, а в конце — опять переходит на шепот. И это, несомненно, правильное решение, полностью согласующееся с темой стихотворения, которое я приведу здесь полностью, поскольку считаю его одним из ключевых в поэзии Вахто, наиболее полно отражающим ее мастерство владения не только словом, но и звуком, координированное с современностью, и, кроме того, содержащее развернутые метафоры:
В этом спальном районе всю ночь завывают сирены,
Надрываются руганью хриплой бездомные псы.
Мировой океан все свои ледовитые гены
Отдает кораблям, задирающим в небо носы.
От такого родства их корежит, и рвется оснастка,
Но на Грумант их тащат мореные крепкие льды,
Где средь каменных скал сатанится ветров свистопляска,
Где рукою подать до шаманской Полярной звезды.
И камлает метель, заходясь в заклинаньях и визге,
Но не слышит никто, как срываются с шегпы холсты,
Как дырявят борта ледяные железные брызги,
Как скрипят вековые, на шхерах тюленьих, кресты.
Нет, не слышит никто, как скрежещут сосновые кочи,
Как на шеймах смоленых гремят и гремят якоря.
В этот Гандвик студеный, в моржовые древние ночи,
Нас швырнула ледышкой поморская ночь ноября.
Не увидит никто, как с младенческим, жалобным всхлипом
На опаловых гребнях вскрываются днища и швы…
В этом спальном районе лишь ветер да пьяненький шкипер,
Для чего-то оставшийся только одним из живых.
Не могу вспомнить, кто из современных поэтов мог бы так ярко и образно написать картину спального района мегаполиса, где теперь живет Вахто. Думаю, что никто. Поскольку Марина здесь, где слышен вой сирен, шум проезжающих мимо машин, визг тормозов, звуки никогда не спящей Москвы, видит ту самую суровую силу русского Севера, которая у нее в генах, и дает возможность увидеть ее читателю. Видимо, именно для этого ее шкипер остался «одним из живых», а читатель, никогда не бывавший на берегах Белого моря, вдруг оказывается в самом сердце Поморья, где живы и языческие поверья, и христианские святыни, где когда-то рос русский флот, где родилась и выросла Марина Вахто, сумев сохранить наследие своего родного края, частицу которого она умело передает людям.