Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2015
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, критик. Родился и живет в Ростове-на-Дону. Окончил
геолого-географический факультет Ростовского государственного университета.
Автор публикаций об исторических местах России, литературоведческих очерков и
рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь»,
«Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем»,
«Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник»
(Ростов-на-Дону).
14 марта 2015 выдающемуся русскому писателю Кириллу Владимировичу Ковальджи исполнилось 85 лет. Поздравляем замечательного поэта и прозаика и публикуем материал, ему посвященный.
Редакция
* * *
8 ноября 2010
Наконец-то понял, для чего, перед тем, как выпить, чокаются.
У Кирилла Ковальджи в его автобиографическом романе
«Свеча на сквозняке» (первоначальное название — «Лиманские
истории») один из персонажей, старый многоопытный кулинар и винодел,
утверждает: чтобы все пять чувств работали! «Берешь в руки — ощутил прохладу
вина, глазом оценил его прозрачный цвет, потянул носом его запашок. Губы и небо
вкус воспримут… Ухо плачет в бездействии. Нужен звук!
Звук сдвинутых разом кружек, стаканов, бокалов — дружеский всплеск, перестук
сердец».
Я теперь всем, при соответствующей ситуации, это объясняю.
* * *
18 декабря 2010
Можно много говорить о стихах, а можно исчерпывающе высказаться в четыре
строчки, — ни прибавить, ни убавить, — как это сделал Кирилл Ковальджи:
Утомили белый свет
изощренные поэты,
у которых есть секреты,
у которых тайны нет…
* * *
22 мая 2011
В «Блинную» близ станции метро «Баррикадная» торопливо входили, садились
за столики; вставали, уходили… А двое, быстро съев по блинчику с чаем и по
мороженому, два часа неторопливо беседовали о современной поэзии. Тот, что
постарше, и голосом побаритональнее, при темном
костюме, был поэт Кирилл Ковальджи. Тот, что
значительно помоложе, при коротко стриженных темных
волосах, в белых джинсах и в зеленой рубашке навыпуск, был Эмиль Сокольский. Последний вспомнил одностишие из «Зерен»: «Перестаньте писать нестихи» . Мэтр понимающе
улыбнулся:
— Стихи писать легко. Так же легко, как играть на гитаре или на пианино.
Научился — и играй себе. А вот настоящим поэтом почему-то мало кто становится…
* * *
26 июня
Из повести «Свеча на сквозняке» (прежнее название — «Лиманские
истории»):
«…за последние годы я не раз был свидетелем резких сдвигов в людских
убеждениях. Видел, что чем глупей человек, тем легче он возмущается и
негодует».
* * *
14 октября 2011
В этом году в Кишиневе вышла приятная на вид книжка Кирилла Ковальджи «С улыбкой, грустью и с любовью» (с моим большим
предисловием!). Первая часть — эссе о представителях молдавской советской
литературы, известных в СССР (Ковальджи
прожил в Кишиневе пять лет, — там, кстати, женился и стал отцом), вторая — краткостишия из книги «Зерна». Здесь-то и поджидало меня
огорчение. Ну зачем авторы исправляют свои старые
стихи!..
Вот классический вариант:
Сдуру да смолоду
жаждешь
быть непременно любимым, —
после поймешь: самому
надо любить и прощать
А вот исправленный:
Сдуру да смолоду
жаждешь
быть непременно любимым,
грустно с годами поймешь:
надо любить и прощать.
С «грустью» изменился смысл, «грусть» как бы обесценила любовь и прощение,
они стали вынужденными. То, что нужно не только получать, но и отдавать, —
разве грустно?
(Примечание: в кишиневской книге, как я узнал значительно позже, был приведен
первый вариант этого краткостишия, так что Ковальджи не виноват.)
* * *
28 декабря 2012
Я пропускаю вперед Кирилла Ковальджи, втискиваюсь
сам, двери резко закрываются. В спину — скрипучий, странно отчетливый, как у
механической игрушки, голос:
— Вы что деретесь?! Вы что деретесь?! Вы что меня бьете?!
В моем пакете книги: видно, острые уголки обложек кого-то задели. Оборачиваюсь:
худощавая женщина лет сорока, ненавистный, немигающий, неподвижный взгляд
из-под удлиненных очков.
— Извините.
Действие механизма не иссякло:
— А если я вас ударю?!
— Извините… Ударьте… — кротко отвечаю я, с интересом всматриваясь в
незнакомку.
Женщина выдержала тяжелую паузу и неожиданно, почти примирительно рявкнула:
— На колени!
— Да он же не виноват, — слышу деликатный баритон Ковальджи,
оборачиваюсь к нему, одними губами показываю: тс-с-с!
Пассажиры отводят глаза. Отвела глаза и оскорбленная.
Напряжение улетучилось — так же бессмысленно, как возникло.
* * *
5 января 2012
Кирилл Ковальджи признался мне, что стихи могут
прийти к нему в голову в самый неожиданный момент: во время поездки на
транспорте, когда куда-то идет и даже во сне (точнее, на грани сна и яви).
Причем раньше ему вовсе не обязательно было сразу их записывать: всегда
отличался хорошей памятью. И вот тут-то я и спросил: почему даже совсем
короткие свои стихи он читает с листа? Объяснение оказалось простым:
— Со временем память стала ухудшаться. Однажды, при выступлении, я забыл
строчку, чего никогда раньше не было. С тех пор не рискую, держу перед собой
текст…
* * *
8 января 2012
Навсегда запомнил и время от времени кому-нибудь передаю рассказ Кирилла
Ковальджи о том, как однажды, читая кому-то наизусть
не издававшуюся в то время Цветаеву, он забыл две строчки и, чтобы выйти из
положения, на ходу досочинил:
Прочти, на камне старинном,
Где стерся от времени след,
Что звали меня Марина
И сколько мне было лет.
А когда вспомнил, ужаснулся себе:
Прочти, слепоты куриной
И маков нарвав букет…
«У меня — общелитературное. У нее — свое, зримое, конкретное», — подвел итог Ковальджи. Воспоминание это (чтобы не «потерялось») он потом включил в одну из своих книжек. Но я в нее не заглядываю: помню этот двухстрочный экспромт наизусть.
* * *
25 марта 2012
Ковальджи рассказывал: пришел в гости к Тарковским в Переделкине и застал там двух студенток-поклонниц. Арсений
Александрович был в духе, много читал стихов. Вечером Тарковским нужно было в
Москву, и они предложили Ковальджи и девушкам ехать
вместе. Вела машину Татьяна Алексеевна. Немного проехали, и Тарковский
спохватился: забыл дома что-то взять. Как грубо она его отчитала, назвала бестолочью, еще как-то… Арсений Александрович виновато
говорил: прости, Танюша, ну давай вернемся…
Ковальджи шептал остолбеневшим девушкам: не обращайте
внимания, он большой поэт, он выше этого… А Тарковский потом
шутя «жаловался» Кириллу: «Я единственный в нашей семье, кто женат на гремучей
змее»…
* * *
20 марта 2013
В новой книге Кирилла Ковальджи «Моя мозаика,
или По следам кентавра» (Москва. 2013) есть заметки об Анастасии Цветаевой. В
них говорится: «Одним из сильнейших впечатлений ее жизни был Борис Зубакин, эзотерик, поэт-импровизатор. Вспоминала о нем
восторженно, его портрет до конца был с ней. Видно, обладал он недюжинной харизмой, но объективно как поэт следа не оставил, да и в
качество его поэтических импровизаций не верю. Думаю, он повлиял на ее духовный
переворот (от атеизма через теософию — к православию)».
Как неожиданно было встретить у Ковальджи эту забытую
фамилию! (автор почему-то не пишет, что Анастасия Ивановна была личным
секретарем Зубакина, а познакомил их Павел Антокольский).
Стихи Зубакина (репрессированного в 1938-м) и на меня
не произвели впечатления, но вот запомнилась прекрасная фраза с ее сдержанным
философским юмором: «Надо же иногда быть дежурным по страданию». Она стоит всех
его стихов!
* * *
21 марта 2013
Слышал от некоторых писателей-поэтов: вот, Кирилл Ковальджи
ни разу меня к себе не пригласил, а у меня дома сколько раз был! Но ведь у Ковальджи совсем маленькая квартирка: просторную
он отдал детям-внукам. Гостям развернуться негде! Однако очень уютно. С трех
сторон — полки с книгами. Тепло глазу.
И еще одно препятствие для приглашений: в квартире имеется огромный пушистый
кот, всем своим невозмутимым, самодостаточным видом
показывающий, что хозяин здесь — он, а все остальные — приживалы.
Как трогательна любовь человека к своим домашним котам! Особенно если коты —
почтенного возраста. Вот Кирилл Ковальджи. На столике
он разложил колбасу, масло, сыр, чай в чашках, нарезанный хлеб, — все в
тесноте. И кот лениво заинтересовался: чем накрыт стол? Преспокойно — даже не
впрыгнул, не влез — а переместился, как бы перетек на него и стал, не торопясь
и ни на кого не обращая внимания, все обнюхивать, не то чтобы
возвышаясь над едой, а, лучше сказать, покрывая ее своей пушистой массой. Не
найдя ничего привлекательного, спрыгнул, а лучше сказать — сошел на пол. Поэт
наблюдал за ним со спокойной улыбкой, говорившей: ну что поделать, приходится
смиряться; мы перед ним — никто…
В детстве у меня был любимый кот. Однажды он пропал. Я очень переживал.
Искал его. Да, я был маленький, глупый. Но с тех пор опасался держать животных.
Чтоб не привязываться. Тут и попугая жалко, коль помрет; что говорить о котах…
О собаках уже молчу. У одного отставного военного на его глазах под
колесами грузовика погибла собака. Он год ее оплакивал, и признался мне как-то:
«На моих глазах товарищи гибли — я не так переживал». Вот так признание…
* * *
10 августа 2013
Кирилл Ковальджи вспоминал: однажды оказался в одном
гостиничном номере с поэтом, известным своей раздражительностью и колючестью
(не буду называть фамилию, тем более что с большой симпатией отношусь к его
стихам). То есть было время сблизиться, откровенно о
чем-то поговорить. Зашла речь о негладком характере поэта, и тот признался:
«Кирилл, ты что, не знаешь, что я страдаю язвой двенадцатиперстной кишки…»
* * *
18 августа 2013
Кирилл Ковальджи рассказывал: Ярослав Смеляков,
заведуя отделом поэзии в журнале «Дружба народов», отклонил стихи одного
кавказского классика. Когда тот проявил недовольство, Смеляков схватил рукопись,
разорвал ее на мелкие кусочки и выбросил в окно.
Автор испуганно вскочил и выбежал на улицу — подбирать…
* * *
29 августа 2013
Умудренный литературным опытом поэт Кирилл Ковальджи
невольно преподнес мне хороший урок: нельзя перечеркивать все, что написано
стихотворцем, которого давно отсеяла история литературы. Мы долго беседовали в
традиционной «Блинной» у станции метро «Баррикадная», и вот разговор зашел о
поэтах советского времени, стихи которых когда-то были очень популярны, но
читать которые сегодня никто уж не станет. Вспомнили Степана Щипачёва; я
произнес нечто нелестное, и вдруг Ковальджи говорит:
«Ну почему же, у него не все так уж плохо. Вот послушай: ну хорошо ведь?» И
прочитал на память:
Ты со мной — и каждый миг мне дорог.
Может, впереди у нас года,
но придет разлука, за которой
не бывает встречи никогда.
Только звезды в чей-то час свиданья
будут так же лить свой тихий свет.
Где тогда в холодном мирозданье,
Милый друг, я отыщу твой след?
«Вроде хорошо», — с легким удивлением согласился я…
* * *
31 августа 2013
Сначала — выдержка из книги Кирилла Ковальджи
«Обратный отсчет» (Москва. 2003):
«С выставки зашел в “Дом московской книги“, увидел книжку Вениамина Блаженного
(вот судьба поэта, совершенно противоположная “шестидесятникам“!), тут же ее
купил, прочитал взахлеб, давно такого со мной не
бывало (увы, недавно мне в Переделкине сказали, что
он умер!). Удивительный поэт, незамеченный — даже сейчас, когда напечатан, его
в “обойме“ нет, в Евтушенковской антологии одно
стихотворение, в Костровской — ни одного. Подумал:
хорошо бы составить антиантологию из прекрасных
стихов малоизвестных поэтов!»
Не так давно активно печатающийся сегодня М., прочтя в одном из журналов
подборку Блаженного, недоумевал: да что с ним так носятся, это более чем
средний поэт. Разгорелся спор (конечно, совершенно
бессмысленный, с предсказуемым «Я остался при своем мнении». М. не стал даже задумываться, что же в Блаженном заинтересовало
Бориса Пастернака, Арсения Тарковского, Бориса Чичибабина, Николая Панченко…)
Встретились с Кириллом Ковальджи, я ему рассказал об
этой ситуации, недоумевая: как так мог опозориться автор, демонстративно обнаруживая
свою глухоту? Неужели он ну ничегошеньки не услышал в этих стихах?
Ковальджи спокойно улыбнулся:
— Ну а есть же на свете дальтоники, мы ведь этому не удивляемся…
* * *
9 ноября 2013
Вот так, «Блинную», что у станции метро Баррикадная, снесли, — а за
компанию и все, что стояло рядом.
Встречал Эмиля в «Блинной»
Как друг, не раз не два…
Разлука ль стала длинной?
Скорее — злей Москва.
В ней снова ветер, вьюга
И сумеречный свет.
И нету рядом друга,
И… даже «Блинной» нет…
5.11.2013
Кирилл Ковальджи
* * *
14 марта 2014
«Я устал от мелких забот и недомоганий, — не так давно признался мне в письме
Кирилл Ковальджи, — и — как-то стал терять интерес к
своей персоне, ибо "все суета сует и томление духа"»…
Последующие весточки от поэта были уже не столь грустны: вновь проявился живой
интерес не только к другим, но и к моему мнению о его последней подборке
стихов. Хороший знак!
* * *
2 мая 2014
Снова говорили с Кириллом Ковальджи о том, что
сейчас много, очень много хороших, мастеровитых стихов, но в них нет Личности.
И снова он повторил сказанное мне однажды (надо это записать, пока не забыл):
— Чтобы поэт состоялся, необходимы три условия: талант, личность, судьба.
* * *
22 декабря 2014
Насколько Кирилл Ковальджи деликатен по
отношению к другим авторам, настолько строг к себе. И меня всегда просит судить
его построже (именно так и говорит: «построже!»).
Однажды ему показалось, что я не был впечатлен его новыми стихами, которые он
мне прочитал в кафе, где мы традиционно лакомимся блинами. «Я видел твое лицо,
— позже сказал он мне, — и меня это здорово отрезвило». А ведь поэту совсем
скоро — 85!..
В последний раз он мне рассказал о «делах давно минувших дней», о своем очень
сильном увлечении. Та женщина ему сразу сказала: то, что ты пишешь, мне
неинтересно! «И как это повлияло на дальнейшее развитие событий?» — спросил я.
— «Я стал писать лучше! А до этого писал просто нормальные стихи, которые
укладывались в обычный фон поэзии семидесятых, восьмидесятых…»
Точно, точно… Именно эти «не нормальные» стихи Ковальджи — взволнованные, раскованные, с неожиданными
ритмическими сдвигами — и захватили меня; чтение их пришлось
на короткий, но очень беспокойный, нервозный отрезок времени, когда я не находил
себе места, — точнее, мне все же удавалось его «находить» благодаря спасавшему
меня сборнику «Тебе, до востребования», — отдельной книгой он появился в 2002
году, а спустя пять лет стал частью объемистой «Избранной лирики», — именно с
нее и началось мое знакомство с Кириллом Ковальджи.
* * *
2 января 2015
Дважды очень приятно общался с Кириллом Ковальджи
(впрочем, как всегда), в небольшом кафе у метро «Белорусская». Много совпадений
в мыслях, оценках, кое-что и непонятное для себя прояснил. И еще — снова понял:
человек вполне имеет право на свои личные взгляды, представления, и вовсе не
обязательно их разделять. Помню, как-то читал в дневниках Ковальджи:
Клюева он считает незначительным поэтом, Есенина — великим. Насчет Клюева никак
не согласен… А вот сейчас поэт признался, что после
телепередачи Игоря Волгина о «Котловане» вновь решил обратиться к Платонову.
Чтение оказалось трудным: «искры удивительного таланта тонут в
противоестественной прозе».
— «Котлован» уже не живая словесность, а ценный экспонат литературного музея, —
сказал Кирилл. — Только литературоведы, ну и писатели тоже, будут читать и изучать это произведение. Ранний Платонов —
Хлебников русской прозы.
Сравнивать Платонова с Хлебниковым?.. Сводить
своеобразный язык Платонова к «литературному документу»? Не знаю, не знаю…
* * *
3 января 2015
Кириллу Ковальджи случалось общаться с Михаилом
Светловым. Запомнил одну из забавных реплик:
— Светлов рассказывал: "Во время войны я читал стихи бойцам. Начался
обстрел. И тогда я понял, что в моем стихотворении есть длинноты".
* * *
12 января 2015
Кирилл Ковальджи в своей литературной «Мозаике»
приводит строки-переклички:
«Блок. “Пускай я умру под забором как пес…”
Маяковский: “…Я уже сгнию, умерший под забором..!“
Есенин: “А Русь все так же будет жить, плясать и плакать у забора!“»
И не вспомнил «Стихи о последнем шансе» Николая Панченко, хотя об этом поэте,
одном из инициаторов создания знаменитого альманаха «Тарусские страницы», мы
вспоминаем в разговорах. Я считаю Панченко одним из лучших поэтов фронтового
поколения, Ковальджи не разделяет моего мнения: «поэт
небольшой», говорит…
Есть всегда последний шанс —
отлежаться под забором
не мошенником, не вором —
полуголым, как святой,
и пойти, когда пойдется,
и уснуть, когда уснется,
и проснуться за чертой.
Берегу последний шанс —
как последнюю монету,
и хожу себе по свету
не последним бедняком:
у меня еще — забор! —
и последняя свобода —
синий купол небосвода
и последний разговор.
С кем хочу! — поговорю.
С кем хочу! — сольюсь глазами.
С кем хочу! — зальюсь слезами
до последнего тепла.
Береги последний шанс —
просто помни о последнем,
как о времени обеднем
помнит грешный твой живот.
И тогда — пустых забот,
слов пустых, пустых мучений,
полуважных увлечений
будет меньше —
и тогда
под один — с тобой! — забор,
не сговариваясь, ляжем
и, как ниточку, надвяжем
бесконечный разговор…
А вообще, можно бы, наверное, составить антологию «заборных» стихотворений (в которую, несомненно, вошел бы и Юрий Кузнецов: «Покосился забор и упал, / Все заборы в России упали…»), так что — Кирилл Ковальджи прав: всех стихотворных «заборов» в короткой записи не перечислить.
* * *
3 февраля
В беседе с Кириллом Ковальджи коснулись его
новенького, совсем небольшого сборника — как же, к грядущему 85-летию и без
сборника?! Снова вспомнили, как молодой критик, познакомившись с очередной
книгой Ковальджи, упрекал его в незрелости: мол,
стихи в ней подобраны так, будто бы герой из детства плавно перешел в старость,
минуя промежуточные этапы.
— Я в «Вечерке» прочитал, что говорил Андрей Кончаловский,
— это как раз мой случай. По Кончаловскому, люди
бывают старые, но не зрелые, бывают зрелые, но не старые. А что такое зрелость?
Это способность учиться, делать выводы; у человека, который способен учиться,
изменяются концепции, в том числе и в отношении к женщине. По-моему,
замечательная мысль. А критик понимал зрелость как завершенность,
определенность. Я же до сих пор способен учиться и делать выводы.
Я подтверждаю слова Кирилла Ковальджи: все именно
так!
* * *
20 февраля 2015
Кирилл Ковальджи рассказал удивительную историю про
известного переводчика с английского, прозаика Андрея Сергеева (покойного
ныне), который, как и Ковальджи, увлекался
нумизматикой. И вот однажды, когда они обменивались монетами, Сергеев протянул Ковальджи рубль Александра Первого.
Взглянув на этот рубль внимательно, Кирилл Владимирович смутился: фальшивый! И
ведь сам Сергеев не может этого не видеть, как человек, который разбирается в
нумизматике лучше него…
«Да-да, конечно, давай его сюда, — сказал небрежно Сергеев. И спокойно добавил:
— Понимаешь, Кирилл, я человек состоятельный, но если при обмене мне удается
что-то выгадать, обмануть кого-нибудь — ничего не могу с собой поделать: игра,
азарт»…
* * *
27 февраля
Говорили с Кириллом Ковальджи о бессмысленности
мелких бытовых ссор, причин которых и не вспомнишь вскоре. И вот картинка,
которую мне нарисовал поэт; видимо, она осталась у него в памяти благодаря
тому, что все это происходило, когда они отдыхали в приморском городе.
Вечер, комната с открытым окном на веранду. И — ссора: он ходит по комнате, она
лежит на кровати: то отнекивается, то отмалчивается, то готова заплакать. Потом
не выдерживает и убегает. Он — на поиски, и находит ее: съежилась на скамейке.
Утешения, слезы, примирение — и возвращение в номер.
— Все помню в деталях, но не могу вспомнить сути нашей ссоры… Немое кино!