Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2015
Евгений Степанов, «Аэропорт». М.: Вест-Консалтинг, 2015
Поэтика Е. Степанова, как представляется после долгого, не скрою,
разгадывания, стоит на отрицании поэзии как таковой.
«Степанов делает, конечно, реверанс в сторону сложившихся традиции
стихосложения, пользуется имеющимися в наличии поэтическими инструментами. В
самом деле, не напишет же художник пейзаж, чем-то иным, нежели акварельными или
масляными красками, или гуашью какой-нибудь на худой конец», — под этими
словами подписывается Ольга Денисова.
Согласиться здесь возможно только с традиционным сравнением поэта/писателя с
художником. Нарекать Е. Степанова современным поэтом высшей пробы и
одновременно утверждать его солидарность с прежней традицией — не самый
логичный ход. Правда, не к технике, но к творчеству, к самим предшественникам
поэт обращается:
ах Иветта
Лизетта Мюзетта
в человеке меняется суть
не хочу ни монет ни минета
мне бы лечь и скорее заснуть
мне бы лечь и скорее забыться
и взлететь над землею во сне
и пускай ненасытный Денница
позабудет навек обо мне
Стихотворение озаглавлено как «Очень неприличное стихотворение». Думается,
неприлично оно вовсе не из-за наличия в нем непристойного слова, неприлично
оно, видимо, в силу перехода от «минета» к Михаилу
Юрьевичу Лермонтову, к его «Выхожу один я на дорогу…».
В стихотворении Е. Степанова, помимо всех прочих очевидных отсылок, есть, как и
в стихотворении М. Ю. Лермонтова, пожелание: «и пускай ненасытный
Денница» — «Надо мной чтоб вечно зеленея», «позабудет
навек обо мне» — «Темный дуб склонялся и шумел».
Реверансирует Е. Степанов далеко не всем традициям
стихосложения. Размеры соблюдаются точно, Е. Степанов крайне редко отступает от
метра (метр понимается нами как идеальный вариант ритма, эдакая
фонема). А. Белый, окативший ушатом ледяной воды
огромное количество литераторов ХХ века, вдохновивший и М. Волошина, и В.
Набокова расписывать тетради ритмодиаграммами, не
одобрил бы подобную строгость и скуку. В. К. Тредиаковский — да, тот,
наверное, Е. Степановым был бы доволен.
Рифмы в большинстве своем не то что не изощренные, —
безыскусные порой (тоска—треска, мужая—живая). Метафоричность встречается и
немало, но, как правило, эти метафоры как метафоры уже не читаются, так набили оскомину что в языке, что на языке. («А под эту
свистопляску/ Непонятный, как мираж,/ Дядя Витя ест колбаску…».) Кроме того,
случаются «выбивания», которые «не работают» в качестве акцента, а
воспринимаются скорее как подножка. Думается, это происходит из-за ритма: в
случае, когда сложный ритмический рисунок на необходимом фрагменте текста
сменяется простой считалкой, подобная перемена может эффектно акцентировать
выделенный ритмической элементарностью фрагмент текста. Думается, обратная
последовательность не работает. Кажется ненужным сбивать простой ритм, не надо
вышибать из-под ног читателя скакалочку, отмеряющую время и пространство, —
споткнется. Стихотворение «Среда обитания» написано дольником. Четвертая строка
в каждой строфе несколько отличается от трех предыдущих. Например, во второй
строфе в четвертой строке пропадает один безударный слог, запрограммированный
предыдущими строками, это несущественное отличие, на ухо не давит, к тому же —
это середина стихотворения. В последней же строфе:
Женщины — это сила, женщины — это чудо.
Женщины — это вечный над головою нимб.
Нина со мною вместе, вместе со мною Люда.
Значит, за мною — правда! Значит, я непобедим.
В последней строке на слове «непобедим» добавляется один безударный слог,
что при таком легко воспринимаемом размере, как дольник, читается как
спотыкание, «выбивание» из колеи.
Самое занимательное во всей этой истории, что ругать, журить или даже презирать
стихи Е. Степанова нельзя.
Вернемся к нашим баранам, то бишь к художникам.
В середине 60-х годов славный парень Энди Уорхол соорудил великое множество фанерных ящиков, в
точности повторяющих картонные коробки из супермаркетов. Шелкотрафаретным
способом великий и могучий нанес на них различные логотипы (кукурузных хлопьев,
яблочного сока, кетчупа heinz). Естественно,
«творения» Энди Уорхола
практически не представлялось возможным отличить от оригиналов, прототипов. Впервые
эти работы были выставлены в 1964 году в Стэйбл-Гэллери.
Помещение напоминало склад товаров, так как Уорхол
заполонил своими детищами фактически все экспозиционное пространство до
потолка. После признавался: «захотелось чего-нибудь обыденного». По поверхности
этой истории проскальзывают, в первую очередь, две идеи, как нам
представляется.
Первая — поэтичность жизни, сама обыденность, реальность, повседневность, любой
ее клочок или клочище, — искусство. В таком
случае, для выставки Уорхола можно было бы купить
товары в супермаркете, те же самые коробки, и выставить их в галерее. Тут
наступает время для второй идеи — художник на то и художник, что не берет
персики и не приклеивает их к холсту, не цитирует без всяческой художественной
обработки все речи прохожих, а проецирует, редуцирует действительность.
Поэзия Е. Степанова — уже не-поэзия, поэтому
предъявлять к ней претензии по списку, в той или иной степени уже устоявшемуся,
невозможно. Трансформировалась не техника, а идея. Порвалась связь
«действительность — восприятие поэта — текст». Отсюда следствие —
элементарность техники, иллюзорная необработанность слова («топ-менеджер Вова /
топ-менеджер Дима / а что ж так херово
/ а что ж так галимо»).
Е. Степанов выставляет на страницы не современные реалии, а современный язык, а
значит, и мысли. Мысли, известные каждому, думаемые каждым. Все это благодаря
языку, словам, которые повторяются всеми и разлетаются по воздуху. Е. Степанов
мастерит фанерные коробки, в точности повторяющие реальность, никакой художественной
обработки, только художественный повтор. Можно не согласиться с самим этим
принципом, точнее, не понять его ценность, но зная его, невозможно предъявлять
претензии по технике слова.
Полина СКЛЯДНЕВА