Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2015
Эмиль СОКОЛЬСКИЙ
Прозаик, критик. Родился и живет в РостовенаДону.
Окончил геологогеографический факультет Ростовского
государственного университета. Автор публикаций об исторических местах России,
литературоведческих очерков и рассказов. Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Аврора», «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь»,
«Встреча», «Московский журнал», «Наша улица», «Подьем»,
«Слово», «Дон» и других. Редактор краеведческого альманаха «Донской временник»
(РостовнаДону).
ЛУЧШЕЕ У ТУРГЕНЕВА
Когда я узнал о том, что Набоков считал «Записки охотника»
лучшим у Тургенева, — обрадовался и понял, что не ошибся: стилистические
красоты (не «украшения»!), которыми Тургенев пользовался в меру, взяли на
вооружение Бунин, Набоков, Газданов, Пильняк, молодой
Сергеев-Ценский, развили, модернизировали. Но Тургенев оттого нисколько
не поблек; «Записки охотника» — действительно лучшая его вещь.
Читаю с восхищением и даже смеюсь от восторга; потрясающая наблюдательность,
точность и, мне кажется, чувство юмора:
«Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Ивановича, возбуждая, как
водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного
созерцания, в собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и
злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли
и задыхались…»
Или вот еще дивный отрывок:
«Я, признаюсь, не люблю это дерево — осину — с ее бледно-лиловым стволом и
серо-зеленой, металлической листвой, которую она вздымает как можно выше и
дрожащим веером раскидывает на воздухе; не люблю я вечное качанье ее круглых
неопрятных листьев, неловко прицепленных к длинным стебелькам».
И так далее, и так далее…
МНОГОДЕТНАЯ
В ростовском зоомагазине приютили кошку; она разродилась,
потомство разобрали. Но ей стали подбрасывать новых котят.
На коробке с кошкой — объявление:
«Просьба котят не подбрасывать. Кошка не резиновая».
РЕБЯТА НЕ В МЕРУ СЕРЬЕЗНЫ
В автобусах дальнего сведения пассажиров развлекают телевизором.
На сей раз зарядили Михаила Круга. Ну да, я знаю его два-три хита,
лирично-сентиментальных, на душевном порыве созданных, с внятно выраженной
музыкальной основой и, пожалуй, более или менее терпимых среди прочего
«русского шансона». Но вот — целый концерт. И я с неудовольствием открываю для
себя, что кроме этих двух-трех вещей — у него ничего и нет… И
дело вовсе не в сплошном примитиве. А в том, что исполняются все эти
специфического содержания песни — на полном серьезе! Ну, то есть… крик души
нормального русского мужика! Которого, само собой,
поймет любой нормальный русский мужик.
А ведь Круг считается уже едва ли не классикой.
Какой вывод?
В эпоху Аркадия Северного певцы-«подпольщики» были
умными ребятами. Они прекрасно чувствовали игровой момент «блатного»
репертуара. Нечто веселенькое — это легендарная Одесса, танго — это жгучее небо
Аргентины, грустно-«страдательное» — цыганщина.
Чувствовали стиль!
А теперь — поют крутые мужики.
СКАНДАЛИСТ
Свернул с Невского на Литейный, прошел несколько
шагов, и — вот так встреча в огромном городе! Посторонний всему, — будто
бы и самой мысли, которую следовало автоматически додумать (судя по глазам, в
которых остановилась какая-то вялая неуступчивость), — идет, словно
специально приниженный (чтобы выглядеть покрепче, поупрямей, понезависимей), с
лицом, окруженным уверенной, едва ли не воинственной седой растительностью, —
итак, идет…
— Простите, я вряд ли обознался… Вы Виктор Топоров…
Критик постарался сфокусировать свой взгляд — я понял, что зрением он не силен, —
и послушно кивнул. Так вышло, что я не мог в Петербурге
доискаться до одной ценной литературной информации, и Топорова
мне, как говорится, сам Бог послал (он как лицо, к ней приближенное, мог мне
помочь. И помог).
— Сокольский, — может, слышали случайно…
— Эмиль, — равнодушно добавил скандальный критик. Смотри-ка, все помнит!
Да, скандальный, что очень хорошо… То есть нет, я не
то хотел сказать: очень плохо. Жаль, что скандальный.
Критик не должен иметь репутацию скандалиста. Не должен иметь репутацию доброго. Мягкого. Жесткого. Снисходительного. Или еще с
каким-нибудь уклоном… Вот Топоров. Он может в
замечательно-хлесткой форме давать и верные оценки. Другой
еще трижды подумает, а Топоров скажет.
Но у Топорова — репутация скандального критика (и
потихоньку халтурящего, — но то другой разговор). Этим его слово
обесценивается. И при очередном его выпаде по существу дела — я сожалею: эх,
жаль, что это сказал именно Топоров…
(Запись от 18 ноября 2011 года.)
ИЗ РАЗГОВОРА СТАРИКОВ
— Я боюсь каждого завтрашнего дня…
— А я не боюсь. Потому что завтра меня может уже не быть.
КРАЕВЕДЧЕСКОЕ
Часа за четыре до Москвы автобус делает последнюю стоянку для отдыха — у
комплекса «Сытный двор». Чуть отойдешь в сторону — все заглушено высокими
травами; одинокий домик — то ли почта, то сельская администрация, а может, и то
и другое вместе — за полусломанным заборчиком, и тоже
вот-вот потонет в сорной растительности. По ту сторону трассы — какие-то
пустоши, сиротливые крыши будто случайно заброшенных
сюда неживых домиков. Неуютный, неприбранный пейзаж… По крайней мере, именно
таковым он видится со стоянки.
А самое удивительное — там, среди этих домишек,
вырисовываются руины церкви с колокольней. То есть жители этого «скудного
селенья» Кузовка не ходили куда-то в большое село, в приходскую церковь; у них
нашлись деньги на свою, собственную. Откуда? Или какой
помещик держал здесь, в этом неживописном месте, усадьбу, да выстроил Божий дом
на свои деньги?
Или вообще все тут раньше выглядело иначе?
Об этом я несколько минут думаю, пока автобус мчится дальше, к Москве…
СЛОВО С МОРОЗНЫМ ОТТЕНКОМ
Подорвал здоровье на стройке, устроился лифтером в сортировочном центре при
главном железнодорожном вокзале. Рассказывает: за три месяца из того, что
говорят сортировщицы, до сих пор воспринимает лишь половину: они разговаривают
на своем почтовом языке — с какими-то терминами, аббревиатурами — вперемежку с
матом. Матерную-то часть понимает, а вот остальное — никак не постигнет.
Но даже и столь популярный в народе лексический пласт труженицы почты
используют с выдумкой. Особенно ему понравился возмущенно-обличительный выпад
одной из работниц:
«Хватит тебе по мужикам бегать! Совсем обляденела!»
КУДА УЖ НАМ…
Надо было выручить добрых знакомых: в течение трех дней выводить погулять
собаку. На полчаса.
Она с жадной торопливостью что-то вынюхивала в бледной траве, с маниакальным
упорством останавливалась у каждого дерева, демонстративно задирая выше, чем
это необходимо, заднюю лапу, бессмысленно копошилась подолгу в горках бурой
листвы, иногда словно в рассеянности застывала на
месте — после чего снова тыкалась в землю влажным неугомонным носом, будто
стремясь все же доискаться до чего-то сокровенного, жгуче-необходимого, ради
чего с визгливым нетерпением и ждала этой прогулки…
Потом говорю хозяйке, доктору филологических наук: «Не пойму: зачем ей
такая горячность? Зачем она стремится все обнюхать? Что она потом делает с
этими впечатлениями? Вернувшись домой, она ведь не напишет ни странички прозы…
не сочинит стихотворения… не набросает какого-нибудь эссе… не оставит хотя бы
дневниковой записи…»
Филолог мне ответила: «Ты знаешь, собака намного умней и богаче нас… Для нее
весь мир состоит из запахов, — из тысяч запахов! Она видит глубже и тоньше
человека. Это такое высокоорганизованное существо, что мы и рядом не стояли.
Память у нее — на года! И вспомни: еще не изобрели
такого поискового аппарата, который заменил бы собаку…»
ПОДЛИННАЯ ЖИЗНЬ ЯХОНТОВА
У писателя и драматурга Андрея Яхонтова в 2010
году вышло двухтомное избранное, куда включен популярный «Учебник жизни для дураков». Но не вошло мое любимое яхонтовское
— «Коллекционер жизни», — наблюдения, размышления, зарисовки, — книга веселая,
грустная, очень искренняя… Открываю на любой странице
и понимаю, что непридуманное бывает куда живее и
богаче сочиненного, если видит и пишет — художник. И — очень близкие мне мысли
и ощущения:
«Когда я покупаю холодильник, приобретаю участок земли или хлопочу о том, как
бы покрасивей одеться, когда я в городе среди людей и
хлопочу о чем-то, — это внешнее, наносное, ненастоящее, не имеющее в самой сути
своей ко мне никакого отношения. Когда я один и читаю или сижу за письменным
столом, — это и есть я, это и есть подлинная моя жизнь».
«Очень немногие люди знают, что они хотят в жизни, большинство же вовсе не
понимает, куда себя девать и для чего они здесь, на земле, маются.
Когда смотришь на эту бессмысленную ораву людей,
мечущихся по магазинам, выполняющих на службе бессмысленные задания,
обустраивающих свое жилье с такой тщательностью, будто собираются в нем жить
века, охватывает ужас».
«Слушаешь талантливого человека и думаешь: как же ему повезло, со сколькими
интересными людьми сводила его жизнь! В какие увлекательные приключения
вовлекала! А на самом деле — каждому жизнь дарила не менее увлекательные
знакомства, не менее захватывающие ситуации. Но неталантливый человек этого не
заметил, не увидел, не разглядел. Ну и, конечно, не додумал, не дофантазировал. Талант — это
прежде всего своеобразие взгляда и дар воображения. Там, где обычный человек не
поведет ухом, талант измыслит такой сюжет…»
А начинается эта книга — с подписи ручкой: «Эмилю Сокольскому — дорогой Эмиль!
Не грусти по донецкой степи! И вообще не грусти! Андрей Яхонтов». (Обыгрывается
моя книжечка о забытых чеховских уголках в дальних окрестностях Таганрога — о
«целом континенте, притаившемся рядом», как сказал поэт Игорь Вишневецкий, —
«Грусть по донецкой степи»; название подсказано письмом Чехова к городскому
голове Таганрога.)
Яхонтов не может без выдумки. Это тебе не банальное «от автора на добрую
память»!..
БЫЛО БЫ СТРЕМЛЕНИЕ!
«Когда все плохо и окружает сплошной мрак, надо попытаться вспомнить,
отыскать маленькую, как зеркальце дантиста, радость, случившуюся недавно или
ожидающую в будущем, — и это крохотное светлое пятнышко удивительным образом
поможет очиститься целому небу. Много раз мне удавалось рассеять кошмар — до
пространства света, именно расширяя, раздвигая границы приятного пустячка,
который всегда найдется (ибо всегда присутствует в жизни) и согреет душу даже в
самые жуткие периоды. Надо только не забывать, что такой пустячок всегда есть —
вот и вся мудрость преодоления».
Андрей Яхонтов, все из той же книги — «Коллекционер жизни».
Это не призыв, это скорее дневниковая запись «для себя», напоминание себе.
Других вряд ли нужно призывать, ответ обычно предсказуем: «Легко на словах!..
Умом понимаю, а вот на деле… У тебя такого, как у
меня, не было, ты этого не испытал!..»
А речь-то вовсе не о «словах», не об «уме», не об абсолютном сходстве своей
беды с чьей-то, — о стремлении к душевному
выздоровлению, равновесию. Увидеть свет, идти на свет, самому быть светом, —
вот о чем.
Более того: когда хорошо тебе — хорошо и близким. И
наоборот.
ОСЕННИЙ СОН
Ларисе Миллер приснился страшный сон: подошла к окну своей комнаты — и вдруг
видит: крыши, крыши, крыши… Ужаснулась: «Борька, ты куда меня привез?!»
До леса-заповедника от ее дома пройти всего чуть-чуть. Дощатая, как на Севере,
дорожка, редко обставленная ожидающими скамейками, сырые тропки, уводящие под
уютный полог желтых, оранжевых кленов и лип, бледно-зеленых осин и ольхи…
Крепкий запах многократно рассыпанной по траве светло-коричневой листвы, будто
еще живой — вдыхающей бодрящую влагу… Под оврагом —
часовенка над святым источником; за ручьем — пологий склон горы, укутанный истаивающе-золотистой, невесомой березовой рощей… Сколько
стихов здесь случилось!
Я
иду, увязая в осенней грязи.
Порази меня, жизнь, новизной
порази.
Порази чем-нибудь до сих пор
небывалым.
Я иду по путям твоим шагом
усталым.
Что поделать со мной? Я сама не
нова.
Не нова, как пожухлая эта
трава,
Как летящий мне под ноги листик
дубовый,
То ли мертвый уже, то ли к
смерти готовый.
Но нет, я не хочу останавливаться на такой грустной ноте! —
Сырой пейзаж. Сырые краски,
И солнца осторожны ласки,
И свод небесный не просох,
И ни этапов, ни эпох,
А лишь преддверье и кануны.
И тень робка, и краски юны,
И мастер, что картиной жил,
Еще кистей не отложил.
К ВОПРОСУ О НЕМЕЦКОЙ РЕЧИ
«Хрипло заголосили женщины. Лающими голосами закаркали немцы». (Виталий Закруткин, повесть «Матерь человеческая»)
Так никто из почтенных представителей местной литературы и не смог привить мне
любовь к выдающимся донским писателям…
СТИЛЬ ЖИЗНИ
Занятой человек, много обязанностей, много дел. Но успевает за день столько,
сколько другой не успевает за три дня, за пять дней, за неделю. Допустим, нужно
с ним через два дня встретиться — не по делу, а просто — встретиться,
повидаться.
Договорились. И не нужно перезванивать, уточнять: ничего ли не изменилось, все
в силе? — в такой-то день, в такой-то час? Приходишь и встречаешься.
Иной случай: у человека мало дел, а то и вообще ему не хрен делать. Стараешься
договориться, а в ответ: «Я еще не знаю, что завтра будет, а ты уже загадываешь
на два дня вперед…»
У занятости — тоже свой стиль.
ИХ КАПРИЗЫ
«Некоторые жены говорят о своих мужьях так, словно держат в доме крупное
капризное животное.
– Он этого есть не будет.
Или:
– Его туда не вытащишь. Я звала, а он уперся — и ни в какую…»
(Из дневника Инны Гофф 1987 года).
МОЛЧИ, СКРЫВАЙСЯ И ТАИ
– У меня к вам есть интересное предложение…
– Спасибо. Но знаете, какое дело… я писал нелестный отзыв о вашем главном
редакторе. Поэтому наше сотрудничество может не состояться…
– Думайте в следующий раз, прежде чем такое писать! Ох, хорошо, если он не
читал…
ОБ ОДНОМ НЕЖЕЛАНИИ
«Не желаю знать, что может думать о талантливых людях человек, не обладающий
талантом».
Возможно, Жюль Ренар имеет
в виду также талант чуткого восприятия (талант слушателя, зрителя, читателя).
ОТГОЛОСКИ ПРОШЛОГО
Есть у меня такое маленькое, редкое удовольствие: в какой-нибудь вечер сесть в старенький, тряский, полутемный троллейбус, и — «некуда больше спешить»… Эти развалюхи еще встречаются в нашем городе. И я на полчаса физически возвращаюсь в свое школьное, студенческое прошлое, которое кажется уже — не знаю: то ли таким далеким, то ли таким близким…
ЧЕХОВ И ФИЛОЛОГИЯ
Странные книги у нас в городе выходят… «Читая повесть А. П. Чехова “Степь” с
картой в руках» (согласно аннотации — географо-краеведческие исследования)! А я
думал, что филологи меня уже ничем не удивят… Гениальное чеховское произведение
сверять с географической картой? На полном серьезе излагать более чем спорные
догадки, приравнивая их к «исследованиям»? (притом приводятся общие сведения о
населенных пунктах, мимо которых Егорушка, по мнению автора, мог проезжать).
Отказывать писателю в праве на художественное обобщение? Нет, с филологами явно
что-то не так…
«Для производства кирпича глиняные карьеры должны быть рядом с заводом — это
одно из главных условий рентабельного развития дела» — пишет автор о поселке
Синегорский на Северском Донце, куда, наконец, «доехал» главный герой «Степи».
Ну, если после чтения Чехова можно говорить таким языком…
ТИМОФЕЕВСКИЙ-КУЛИНАР
В издательстве «Новое литературное обозрение» только что вышла новая книжка
Александра Тимофеевского — «Кулинария эпохи
застолья», ее тон задан письмом Пушкина к Соболевскому: «У Гальяни
иль Кольони. Закажи себе в Твери…». То есть стихи,
посвященные кулинарным рецептам (как изысканным, так и самым простым), а также
рифмованные тосты и, согласно аннотации, «поэзия частной жизни».
Начинается книга экспромтом, посвященным… мне. «Книга» — в буквальном смысле: в
единственном числе, из 3200 экземпляров указанного тиража. Вписан экспромт,
разумеется, ручкой. И ни одного неоправданного слова!
Спасибо вам за мед пчелиный
И сладкий мед хвалебных
слов.
Но не пора бы взять дубину
И бить меня, как бьют
ослов.
Конечно же, мед (привезенный мною в подарок из донской глубинки) дают
исключительно пчелы, но «пчелиный» поставлено не только для рифмы: ведь далее
сказано, что бывает еще и «другой» мед. А зачем поэта «бить, как ослов»? А
потому что я однажды расхвалил его в «Независимой газете», вот Тимофеевский и шутит: не пора ли поругать?
Нет, Александр Павлович, угощайтесь медом…
ЗАМИНКА
На стоянках автобуса «Ростов — Москва» выходит, с достоинством достает
сигарету, почти не морщась закуривает. Движения
неторопливы, жесты заботливо-сдержанны. В глазах —
легкий скепсис. Остроносые туфли, отутюженные брюки, пиджак, галстук. Важности
нет — есть спокойно усвоенное чувство своей социальной роли (словно ни на
секунду не забывает, что совершает деловую поездку). По-видимому, этот молодой
сухопарый человек — служащий офиса.
Но вот, глубокой ночью, — очередная остановка. Разлегшийся на двух сидениях
(автобус наполовину пуст) и растянувший ноги до половины прохода, он не
просыпается. Рот удивленно полуоткрыт, лицо заострено в какой-то детски
наивной, нелепо смешной готовности не пропустить, досмотреть нечто
развивающееся, непредсказуемое, важное…
С ролью вышла заминка.