Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2015
Кира ГРОЗНАЯ
Писатель, психолог. Кандидат психологических наук. Член Союза писателей России.
Печаталась в изданиях: «Урал», «Звезда», «Новая юность», «Зинзивер», «Аврора»,
«Молоко», «Сетевая словесность», «Зарубежные задворки», «Folioverso» и др.
Живет в СанктПетербурге.
Девочку я впервые увидел в прошлую пятницу, и потом всю неделю она
попадалась мне на глаза, будто ее кто-то специально подсовывал. Хотя я и сам
отметил тощую фигурку на фоне других купальщиков, настолько она выделялась
своей сиротливой неприкаянностью. Больше-то ей выделиться нечем было. Судя по
всему, девчонка в этом карьере плещется каждый день — безнадзорная, как
поганка, и такая же блеклая. Серые волоски, заурядный облупленный нос,
ежеминутная готовность растянуть ротик в заискивающей улыбке.
Лето выдалось бессмысленно жаркое, поэтому тех, кто волей обстоятельств
оказался привязанным к городской суете и толкотне, тянуло к прудам и иным
водохранилищам. Хорошо хоть, у нас, жителей городских окраин, естественных
водоемов достаточно.
Присмотревшись к девочке, я поймал себя на мысли, что она — идеально подходящая
особь. На вид — лет десять, но может быть и двенадцать. Похоже, безнадзорная;
вряд ли кто-то о ней заботится, печется, питает интерес к невзрачной персоне.
Однако, понаблюдав еще какое-то время, я выяснил, что ошибаюсь: девочку уже
пасли. В сторонке, закамуфлированный кустом облепихи, прикрыв спину полотенцем
и победно выкатив внушительное пузо, сидел бородатый тип лет пятидесяти и
пялился на девочку, почти не тушуясь. Толстая книга валялась на его коленях
скорей для вида. Вот тебе и фрукт…
Я вздохнул, извлек из кармана сложенных на бревне джинсов мятую пачку сигарет
и, закурив, постарался принять максимально удобную позу. Судя по всему, сидеть
предстояло долго.
Духота выбивает из колеи. Работа движется с трудом, что обидно, если учесть
отпуск и обилие собранного материала. Ну, когда сердце подступает к горлу и
кровь стучит в висках, приходится покидать опостылевший кабинет с накаленным
ноутбуком и, сунув в рот таблетку валидола, отправляться к чертям собачьим. А
именно — к водоему, зажатому между длинным, разрисованным граффити цементным
забором и кусочком плотного соснового леса. Там прохладнее, и мысли приходят в
голову нужные, недостающие до полноты рабочей картины.
В последние две недели я так и поступаю: за неимением настоящего отдыха отвожу
часок-другой в день купаниям в холодном, но чистом карьере и сомнительной
релаксации на земляном берегу с редкой травой и неудобными каменистыми
вкраплениями. Обычно я читаю, хотя случается, что просто наблюдаю копошение
вокруг себя. Это издавна сложившаяся у меня привычка: наблюдать жизнь людей,
как жизнь безликих насекомых. Изредка находя в обыденном что-то новое, а то и
приходя к ошеломляющим выводам. Хотя в таком «заповеднике», как этот, ничего
интересного не увидишь.
Горожане, отдыхающие в черте мегаполиса, в основном незатейливы. Почти у всех
мужчин — пивные животы; у женщин — целлюлитные бедра и пегие волосы. Дети
представителей этого класса невоспитанны, их мячи и воланы падают на мой
коврик, тут подхватываются владельцами, и они удирают, обдав напоследок
песчано-пылевым облаком. В воде тоже следует сторониться этих исчадий, дабы
тебя не толкнули пяткой в грудь или не окатили разогретое тело фонтаном брызг.
Дети, которых можно демонстрировать в рекламе противозачаточных средств.
Не помню, была ли эта девочка в первый день моего появления. Я заметил ее
только на третий день, зато потом всегда искал и наблюдал за ней. Появлялся я
обычно во втором часу, покидал пляж в три или в начале четвертого, и потому не
имел понятия, кто ее приводил. Она напоминала маленькую русалку, живущую в
черте города и никогда не покидавшую убогого пляжа, а ночами уходившую под
воду, к своим сестрам, и таящуюся там до проявления рассветной ряби на воде.
Не скажу, что в ее наружности было что-то особенное — напротив, типичный
отпрыск промышленной шушеры с городских задворок. Пожалуй, особенными были
только взгляд и повадки, и то лишь для тех, кто умеет читать сигналы тела. В
данном случае все — и семенящая походка, и просящая улыбка, и выражение глаз
девочки — посылали недвусмысленную стенограмму, расшифровать которую не
составило бы особого труда. «Я — жертва! Берите меня, я в вашей власти,
помогите мне самоуничтожиться…».
Классическая жертва, которую редко доведется увидеть воочию. Отличный
экземпляр.
Я наблюдал за ней, с каким-то судорожным волнением представляя ее встречу с
хищником. И вдруг — ах, особое состояние, похожее на зябкий страх и
одновременно торжество — заметил, что, оказывается, в этом поле я был не один.
Моя мама уехала год назад. С тех пор я ничего о ней не знаю.
Я скучаю по ней, хотя мама совсем не добрая. Она дралась ремнем и говорила, что
я — скотобаза и выродок. Но иногда все-таки она обнимала меня и плакала,
раскачиваясь вместе со мной.
Чаще всего это случалось в первый день запоя. На третий день мама была злая,
могла и стукнуть, если я попадалась ей под руку. На десятый день она тихо
лежала в своем углу и поворачивалась, только когда в дверь звонили дядя Коля
или дядя Вася. Я открывала им, и они меня выгоняли на улицу, а пускали домой
поздно вечером.
Однажды зимой, когда дядя Вася отнес в комиссионку наши вещи, и мне стало не в
чем гулять, а еда все равно не появилась, мама сказала, что поедет на
заработки. Она одела меня в два свитера и осеннюю куртку и отвела к бабуле.
Когда бабуля открыла дверь, она не сразу впустила нас в квартиру. Мама ущипнула
меня, чтобы я заплакала, и тогда бабуля сжалилась. Мне она велела посидеть на
кухне, а сама увела маму в комнату и закрыла дверь.
И все равно я слышала, как они ссорились. Мама ругалась матом. Бабуля отвечала
спокойным голосом, но мама после каждой ее фразы принималась еще громче кричать
и ругаться.
Я запомнила все, что говорила бабуля, хотя до сих пор плохо понимаю, что она
имела в виду. Например, бабуля говорила маме, что у нее нет ни мозгов, ни
вкуса, раз она не смогла выбрать ребенку нормальное имя. Что, прежде чем называть
меня Иолантой, ей бы взглянуть на себя в зеркало. И что лучше быть красавицей
Настей, чем страхолюдиной Иолантой. А еще бабуля сказала, что я — не ее крест,
и ее благополучная старость не должна идти псу под хвост, раз покойный Миша был
дурачком и нашел такую лярву.
Я не знаю, что значит «лярва», но мама после этого побила посуду и уехала. Меня
она оставила с бабулей, и была так расстроена, что не попрощалась со мной.
По статистике, жертвами насильников и убийц чаще всего становятся беспризорные
дети. За этой девочкой уж точно не присматривают взрослые — в этом я готов был
поручиться. Бородатый тип не имеет к ней никакого отношения. Я придирчиво
всматривался в его напыщенную физиономию, когда был уверен, что он не видит. А
потом опять переводил глаза на девочку.
В конце концов, устав от долгого сидения, чувствуя, что вот-вот приклеюсь к
жесткому бревну, я срывался с места и входил в воду, после первых же трех шагов
проваливаясь по шею. Плыл к середине водоема, каждый сильным гребком словно
впечатывая бородатого в колючий куст, за которым он прятался. Мое омерзение к
нему можно было сравнить разве только с чувствами к крысе, выползающей из
подвального помещения за нехитрой поживой. Этот сонный взгляд, манерничанье,
концептуально оформленная бороденка, пухлая физиономия с румяными щечками…
Бр-р, с каким бы удовольствием я его отдубасил своими ботами в тихом местечке!
Отрадную картинку вытесняла из сознания девочка, плещущаяся у берега, среди
хлама водорослей. Она приставала к купальщикам с назойливыми вопросами и
нисколько не обижалась, если от нее тут же старались отделаться. Заискивающие
гримаски, тоненький голос… О чем она спрашивала, я не слышал. Впрочем, для меня
это не имело никакого значения.
Цель была определена. В этом я не сомневался. Да, это она — уже четвертая, если
считать с начала лета, жертва человеческого равнодушия.
Оставалось разобраться с бородатым; впрочем, это было уже делом техники.
— Дядя, вам не жарко в бороде?
Передо мной, вспенивая воду, всплывает голова со смеющейся рожицей и торчащими
косицами. Это девочка. Она улыбается, и я вижу два неровных верхних зубика и
лучики морщинок, разбежавшиеся от уголков глаз. Что-то буркнув вместо ответа,
поспешно выбираюсь на берег. Со стороны, наверное, я выгляжу злым, раздраженным
типом, не любящим детей.
Потом целый час усиленно делаю вид, что читаю, но строчки убегают и мысли
путаются. Девочка плещется у берега с радостным визгом. На этот раз к ней
прибрела беспризорная косматая собака, и они купаются вместе, довольные друг
другом.
Уголовного вида тип, сидящий на поваленном дереве и наблюдающий за ребенком,
все больше действует мне на нервы. Подозрительное поведение, патологический
интерес к маленькой девочке — а уж внешность! Увидев такое, поневоле станешь
последователем Ломброзо.
Череп лысый и диспропорциональный, выдающиеся надбровные дуги, глаза маленькие,
глубоко посаженные, словно вдавленные, а челюсть, напротив, выдвинута, как у
неандертальца. Уши издалека не разглядеть, но я почти уверен, что ушные
раковины деформированы. Классическая внешность преступника! Конечно, моя работа
посвящена психологии жертвы, а не психологии маньяка, но…
Равнодушно пройти мимо я не могу, да они ведь и связаны между собой — жертва,
хищник… Они созданы друг для друга, соединены невидимой ниточкой, и это
маленькое, жалкое, бесполезное существо, само о том не ведая, посылает чудовищу
недвусмысленные сигналы…
Меня вдруг словно окатили холодной водой. Я давно не испытывал такого волнения
— а чего стоило десятилетиями подавлять любые эмоции в душе, травмированной
много лет назад, так и не восстановившейся.
Хм… сколько же времени прошло с тех пор, как задушили девочку-подранка из нашей
коммуналки? Была ли та девочка похожа на эту? Что я испытал тогда, и определило
ли это мой путь в психиатрию — я бы сейчас затруднился ответить. Забылось,
утратилась актуальность пережитого, отпало за давностью лет.
Девочка и зверь, караулящий жертву, воскрешают мою душу, заставляя ее
переворачиваться и заново чувствовать боль…
Поймав ответный взгляд дегенерата (моя непростительная неосторожность), я снова
утыкаюсь в книгу. Но краем глаза все же посматриваю за своими «подопечными».
Бабуля, наверное, сильно обиделась на маму, потому что, хоть и поставила мне
раскладушку в коридоре, но не разговаривала со мной дня три. Вместо этого она
писала мне записки: «каша на столе», «не бери колбасу из холодильника» и т. д.
Потом бабуля вроде отошла, но все равно старалась каждый день после школы
отправить меня к соседям.
У тети Маши и дяди Юры из двадцатой квартиры трое детей. Их средний сын,
Котька, учится в моей школе, он на два года старше. Тетя Маша говорит, что
«чужой ребенок — не лишний», и иногда гладит меня по щеке. Рука у нее мокрая и
шершавая.
Дочка тети Маши и дяди Юры уже гуляет с парнями, а младший сын пока ходит в
детский сад, поэтому дружить я могу только с Котькой. Но это трудно, потому что
нормально играть он не умеет. Котька тупой, злой и плохой выдумщик. И еще он
постоянно говорит мне «отцепись», только более грубо.
Иногда Котька смотрит порнушку на своем компьютере, а однажды, заметив, что я
за ним подсматриваю, он отвел меня в ванную и велел снимать трусы. Я пнула его
в живот, вырвалась и убежала.
Хорошо, что настало лето, и можно не торчать у тети Маши и дяди Юры и не
дружить с этим извращенцем Котькой. Я попросила у бабули разрешения не ходить к
соседям. Бабуля разрешила, сказав, что я могу идти, куда захочу.
Так что теперь я каждый день хожу на карьер. Тут всегда много ребят, с которыми
можно играть во что угодно. И купаться, сколько угодно.
Сигареты кончились. Где-то была еще пачка. Ищу во внутреннем кармане, роюсь в
барсетке — без толку. Без курева мне не продержаться и получаса: никотиновая
зависимость, усугубленная азартом преследователя, буквально выворачивают мозги
наизнанку. Злюсь, нервно посматриваю на пруд, где плещется девчонка,
прикидываю, не двинуть ли до ближайшего магазина…
— Простите, это ваш ребенок?
Вздрагиваю, поднимаю голову. Интересно, успели ли проявиться на лице испуг и
досада? Кляну про себя парня, который неожиданно возник из-под земли и задает
дурацкие вопросы.
— Ммм?
— Эта девочка с вами?
Я внимательно смотрю на него, пытаясь определить, чего он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО от меня
добивается. С виду — обычный парень, с открытым лицом, в джинсах и футболке. Я
бы не смог описать его внешность другими словами, кроме «нормальный». Он
смотрит на меня и ждет ответа, изредка поглядывая на девочку.
— Нет, — отвечаю, наконец (во рту пересохло), — это не мой ребенок.
— Вы хотите сказать, что девочка купается одна, без присмотра? — он недоуменно
хмурится, словно услышал шокировавшую его новость.
Я равнодушно пожимаю плечами, про себя послав его куда подальше.
Ведь так обычно и срываются тщательно спланированные операции по вине
любопытствующих граждан.
— Так-так… — он щурится, приглушив недобрый блеск глаз. Теперь это уже
совсем другой человек — начальственный, официальный, весь, от «динамовских»
кроссовок до дурашливой надписи на футболке. Как она, кстати, переводится? «My wife has a drinking problem —
me!». М-да, чувак не без чувства юмора.
Неуловимо меняю взгляд и интонации:
— С какой целью интересуетесь?
— А вы знаете, что тут купаться запрещено? — отвечает он вопросом на вопрос.
— Запрещено кем? — наш диалог подобен пинг-понгу. Понял ли он, с кем имеет
дело? А впрочем, пес с ним, поскорее бы убрался.
— Проводятся рейды, — объясняет парень, сменив тон. — С начала лета
уже четверо детей утонуло. Вот такие дела.
— Кто проводит рейды? — продолжаю докапываться я.
— МЧС, — отвечает он и машет рукой куда-то назад.
Обернувшись, я вижу неподалеку машину, возле которой стоят трое. У одного из них
на спине полевой формы видна крупная надпись: «МЧС».
— Понятно…
Он говорит еще что-то, затем уходит, а я продолжаю искать сигареты. Не найдя,
решаюсь стрельнуть у ребят из МЧС. Они стоят и курят, обсуждая что-то тесным
кружком. При моем появлении замолкают, и старший, выслушав меня, неторопливо
раскрывает пачку Salem.
Неужели кто-то еще курит эту ментоловую отраву? Благодарю, затягиваюсь, отхожу
и…
И понимаю, что поблизости нет ни девочки, ни бородатого. Они оба словно
испарились.
Увидев, что он приближается, я почему-то чувствую страх.
Ну, в самом деле, чем он для меня опасен? Но предательский пот так и течет
ручейками по спине. Вот откуда взялось выражение: липкий страх.
Я знаю, что он не может видеть меня за этими зарослями. Тем не менее, кажется,
глубоко посаженные глаза уже высветили мое местонахожение, поскольку он
безошибочно идет в мою сторону. Делаю шаг назад, поворачиваюсь и, крадучись,
отхожу дальше, за сосны; затем сворачиваю вбок, чтобы обходным маневром выйти
снова к забору, размалеванному к граффити, и пологому спуску в воду. И…
Мы сталкиваемся, налетаем друг на друга грудью и отступаем в замешательстве.
Мгновенная заминка — и гнетущая тишина, прерываемая лишь его тяжелым сопением.
И тут я не выдерживаю.
— Молодой человек, неужели вы думаете, что никто ничего не замечает? — только
бы голос не сорвался; усмиряю пульс, стараясь не позволить истерическим ноткам
прорваться наружу, но, похоже, напрасно. — Я видел, как вы смотрели на ту
девочку. Вы — извращенец? Послушайте, вам лучше убраться отсюда по-хорошему.
Она — дочь моих друзей, я вызову полицию…
Страх напоминает большую, тревожно галдящую птицу размером с коршуна. Она
кружит надо мной, не давая распрямить плечи, и осязаемо давит своей все
разрастающейся тенью.
Субъект отталкивающей наружности смотрит на меня, и лицо его выражает сначала
недоумение, а затем — досаду.
— Вот оно что… защитник хренов, — произносит он с унылой злостью в
голосе, и внезапно с силой толкает меня в грудь. Налетаю на дерево, ударяюсь
головой и спиной и выдыхаю, прикидывая, насколько реальны мои шансы — вырваться
из этой переделки без существенных повреждений.
Впрочем, судя по всему, у моего противника прошел приступ злости.
— Дочка друзей. Ха, — говорит он почти без эмоций. Довольно противный у
него голос — сиплый, прокуренный, без магнетизма (нет, точно маньяк!). —
Кого ты лечишь? Понятно, как два пальца об асфальт, что это — беспризорный
ребенок. Вот ты сам почему на нее пялился?
— А по какому праву, собственно…, — бормочу я — и скисаю, потому что в
руках у него появляется красная корочка. — А-а, ясно… Видите ли, я —
ученый. Пишу научный труд, изучаю психологию жертвы. И, понимаете, эта девочка…
— Вот хренотина, — устало бросает он, и, повернувшись, быстрыми шагами
идет к пляжу. Я еле поспеваю за ним, продолжая говорить что-то, но он уже не
слушает. — Значит, у нас с тобой, борода, и цели были общие? Ну, что ж,
проворонили мы девочку… идиоты!
— Как это… как же так? — растерянно спрашиваю, обводя глазами внезапно
опустевший пляж, и перевожу взгляд на потемневшее небо, где внезапно что-то
громыхнуло.
Резкий звук повторяется, как будто над нашими головами из сундука высыпали
гантели, и они перекатываются по деревянному настилу, налетая друг на дружку и
снова разбегаясь…
Постоянно торчать в воде невозможно: ноги начинает сводить судорогой, и
познабливает, потому что солнце зашло за тучу. Выбираюсь на берег. Полотенца у
меня нет, и я потихоньку иду в кусты, чтобы там снять мокрый купальник и надеть
платье на голое тело. Но, уже начав переодеваться, замечаю какого-то дяденьку,
который подмигивает из-за дерева, посмеиваясь надо мной. Ну и стыдобище! Я
чувствую, что краснею, потом, не удержавшись, смеюсь, сначала тихонечко, а
затем уж явно.
Натягиваю платье; тело мокрое и юбка сбивается комом на попе, и мне ее никак не
расправить, не прикрыть замерзшие ноги. Наконец, я одета. Только тогда этот
дяденька ко мне подходит. У него добрые глаза, он улыбается и спрашивает,
почему я, такая маленькая, купаюсь без присмотра. Он говорит, что беспокоится,
когда видит маленьких девочек, за которыми не смотрят взрослые. Наверное, у
него есть дочка, такая же, как я, и он никогда на нее не орет и не злится, и не
выпроваживает ее из дома…
Мне вдруг почему-то становится так обидно, что хочется беспричинно заплакать.
Мы идем в ту сторону, где между соснами не видно промежутков, и он
расспрашивает, сколько мне лет, в какой школе я учусь, во что люблю играть,
много ли у меня подружек. Отвечаю, подробно и откровенно, радуясь, что кому-то
все это интересно…
Я не сразу понимаю, что произошло, откуда на меня обрушилось черное, большое и
жуткое существо, и почему мои ноги бессильно колотят по воздуху, не чувствуя
под собою земли. Мне зажимают рот и нос, и я успеваю почти задохнуться, прежде
чем сигнал тревоги разрывается в голове противным звоном бабулиного будильника.
Я хочу закричать, но слышу лишь свое мычание. Мои руки крепко прижаты к телу, и
все, что я могу — это лупить ногами по всему, что подвернется.
И я мычу, вырываюсь и пинаюсь изо всех сил…
Нет, в нашем главке карьеры мне не видать, как собственной жопы. Здесь, чтобы
тебя заметили и продвинули, нужно прыгнуть выше головы. Поднять «глухаря»,
например. Вроде этого мутного дела с тремя утонувшими девочками…
Но как же я пропустил фразу парня о том, что за лето утонуло четверо детей! В
наших сводках было всего три эпизода. Три девочки изнасилованы и утоплены. И
поэтому целый месяц проводились оперативные разработки в окрестностях городских
прудов и карьеров. Ждали четвертую жертву…
Что ж, видимо, не все случаи обнародованы. Какой-то девочки до сих пор никто не
хватился. Но маньячина, уж он-то знает свои деяния. Надо бы обшарить дно
городских водоемов. Однако есть ли основания у полиции разыскивать того, кого
не ищут даже близкие родственники? Разумеется, нет.
В тот день мы опросили ребят из МЧС. Их было на пляже трое, и они в глаза не
видели парня в динамовских кроссовках, в футболке с нелепой надписью.
Хм, интересно, куда он ее дел? Спалил? И в каком обличье он появится в
следующий раз? В костюме от Диора? Да, посрамил он меня, глумливая сволочь —
навеки запомню. И не сболтнул ведь — намекнул специально нерадивому сыщику, что
есть и четвертый труп.
Что же касается девочки, то нужно просто подождать, когда ее подадут в розыск,
либо когда сама всплывет. Я знаю почти наверняка, где она — ну, так и незачем
суетиться.
Каждый день я прихожу на карьер, но больше ее не вижу. И не знаю, что я должен
делать, если уж по совести. Стучать в закрытые двери квартир близлежащих
высоток, ломиться в закрытые сердца с одним-единственным вопросом: не пропала
ли у вас девочка?
Нет, конечно. Это глупо, и, пожалуй, смешно. А я всю жизнь боялся выглядеть
смешным. И докторская степень не поможет победить этот страх. Даже если моя
монография о психологии жертвы станет классикой для сотни тысяч отечественных и
зарубежных коллег.
И вообще, мне-то какое дело до всей этой истории? Ведь и оперативник этот, с
маньячной рожей, находился рядом, и прохлопал ее исчезновение. Трупика нет,
взятки гладки — как с мента, так и с вашего покорного слуги.
А девочка… она теперь мне часто мерещится. Я вижу ее в окно автомобиля, стоящую
на обочине. Встречаю в банке, в супермаркете, в клинике — буквально на каждом
шагу. И не нахожу ответа на вопрос, зачем она меня преследует и что я ей
сделал.
Я больше не хожу купаться. А по ночам иногда просыпаюсь, оттого что бужу себя
криком. Это бывает, когда появляется Оно — «черное, большое и жуткое», без
глаз, но с красной пастью — и склоняется над моей раскладушкой…
Бабуля ругается, потому что я беспокойно сплю. Я заметила, что она меньше
злится, если я реже бываю дома. Наверное, мне просто не надо приходить
ночевать.
Со злорадством вспоминаю того дядьку, с карьера. Я его здорово пнула ногой,
прямо в глаз попала, и он от боли меня выронил. А второй раз — прицелилась и
засветила в низ живота. И, пока он там корчился и скулил, я убежала. Я всегда
бегала хорошо, лучше всех во дворе.
Руки в ноги, утекай, пока не избили — этому нас учили еще детсадовцами.
Пошел дождь с грозой. Я, и без того мокрая и напуганная, сидела и дрожала в
какой-то подворотне. Домой идти не хотелось, к тете Маше с Котькой — тем более.
В той же подворотне я и нашла себе друзей. Они всегда торчат в подвале
неподалеку. Все-таки хороших людей больше, чем плохих.
Теперь я тусуюсь с ними. В моей новой компании есть две девочки постарше меня,
которые рассказали, как они классно проводят время. Машка и Светка просто
гуляют по обочине дороги у Поклонной горы, где широкая трасса и строящиеся дома
с двух сторон. Они тормозят машины, знакомятся с водителями, и те их отвозят
куда-нибудь в интересное место. Девочки говорят, что научат меня заводить новых
друзей, которые могут накормить и угостить пивом. И скоро они возьмут меня с
собой.
А это «черное, большое и жуткое» все еще тащится следом, но потихоньку отстает,
и тень его бледнеет, так что меня оно уже точно не настигнет.