Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2015
Элла КРЫЛОВА
Прозаик, поэт. Родилась в 1967 году в Москве. Публиковалась в
журналах «Юность», «Дети Ра», «День и Ночь», «Дружба народов», «Зинзивер», «Новый мир», «Знамя», «Крещатик»,
«Звезда» и др. Автор нескольких поэтических книг. Живет в Москве.
1. Явление
Шестого мая 2007-го года умерла наша красавица Юльча,
прожившая с нами пятнадцать с половиной лет. Я ее горько оплакивала (и помню по сей день), но через три месяца у меня возникло
настойчивое желание завести котенка. Я просмотрела триста объявлений в
Интернете, но ничто не ложилось на душу. И вот последнее объявление. Шесть
двухмесячных котят. Даже фотографии не было. Но я сказала Сереже (это мой муж):
«Знаешь, из шести я уж кого-нибудь выберу». Позвонила по телефону, договорилась
о встрече.
Три москвички, выпускницы юридического факультета, чтобы не жить с родителями,
сняли вскладчину трехкомнатную квартиру. Из жалости взяли домой дворовую кошку,
а она оказалось беременной и принесла шестерых котят.
Девушки бросились в Интернет…
26 июля 2007-го года мы с Сережей поехали в Новопеределкино.
Ехать надо было на трех автобусах. Погода стояла отличная, но пока мы ехали,
набежали тучи, и в Новопеределкино нас накрыла гроза.
Вымокли до нитки. А девушки никак не могли объяснить, как найти их дом, они-то
ездили на машине. После сорока минут поисков дом мы все же нашли.
Нас провели на кухню, где стояла большая картонная коробка. Возле коробки
мыкалась исхудалая серая кошка. В кошачью кормушку был налит бульон, из
которого торчала голая куриная кость. У меня больно сжалось сердце. Девушка
открыла коробку, и из нее с писком полезли котята. Два серых, два черных,
трехцветный… пауза… и еще один трехцветный. Тот, что выбрался последним, увидел
меня и закричал (буквально): «Ма-а-ма!!!» Я тут же
схватила его на руки и сказала девушке: «Все! Это — мое!» Она стала предлагать
других: «Посмотрите на этого, на того…» — «Нет! — резко сказала я. —
Выбор сделан». Мы посадили котенка в сумку и отправились домой. Был уже вечер.
Теперь ехали другим путем: на автобусе, на метро и снова на автобусе. Котенок
не издавал ни звука. Мы все время заглядывали в сумку — жив ли он? Я знала, что
коты трехцветными не бывают. Значит, это кошечка. Я дала ей имя Александра.
Когда подъезжали к дому, женщина, сидящая в автобусе напротив нас, сказала:
«Ну, покажите уже, кого вы там везете!» Мы показали. «И откуда везете?» — «Из Новопеределкино». — «Что, поближе не могли найти?» Мне
стало ужасно больно за Сашку. Ведь меня вела интуиция. Я уже всем сердцем
любила этот маленький комочек жизни.
Когда приехали домой, я расстелила на диване свою кофту и положила на нее
котенка. Он сразу уснул. В Новопеределкино я спросила
девушку, не помнит ли она, когда окотилась кошка. «Конечно, помню, —
отозвалась девушка, — 25-го июня». Так я узнала Сашкин день рождения.
Обманули девушки, котятам был всего месяц.
Котенок проспал час с небольшим,
проснулся и начал пищать. Я подумала, есть хочет, дала соску с подогретым
молоком. Нет, не то! — показал мне котенок. Я принесла воду. Опять не то! Что
же котенку нужно? В каком-то полутрансе
я поставила перед Сашкой лоток с наполнителем. Сашка тут же забралась в лоток,
пописала и облегченно сказала: «Уф!» Это было настоящее чудо. Котенка никто не
приучал к туалету — он лежал в коробке в грязных тряпках. Внутреннее
благородство! Больше проблем с Сашкиным туалетом у нас не было.
Ты пришла из райского сада,
из страны восхода пришла
и среди городского смрада
нас, холопов твоих, нашла.
С нами делишь нехитрый ужин,
и жару, и стужу, и жуть.
Но зачем-то тебе он нужен,
человеческий горький путь.
Будто знаешь: идти нам надо,
нам сияет твоя звезда
над лужайкой райского сада.
Нас без слов ты ведешь туда.
2. Детство
Котенок еще не умел есть, и я выпаивала его
подогретым молоком из соски. Днем котенок много спал — спал у меня на коленях,
и я, непоседа, сидела неподвижно, как статуя — час, два — пока котенок не
просыпался. Вечером Сашка приходила ко мне в постель и буквально присасывалась
к моей руке — ну понятно, от мамки же оторвали, — оставляя засосы. Меня
это до слез умиляло: я действительно стала ее мамой.
Но случилось несчастье. Сашка по дивану забралась на подоконник и свалилась
оттуда спиной на старую ребристую батарею. Сделала шаг и запищала. Мы поняли,
что беда. Помчались с Сашкой в ветеринарную клинику, там сделали рентген:
расхождение тазовых костей. Надо колоть две недели травматин.
Мы были в ужасе. Но что было делать? Кололи, вернее, я держала котенка, а
Сережа колол — колол неумело, Сашка кричала, надрывая мне сердце. Но выходили
котенка: через две недели он выздоровел!
Бродский говорил, что «кошка очаровательна даже тогда, когда она делает ка-ка». Сашка была совершенно очаровательна. Черно-рыжие головка и спинка, рыжие щечки, белая на груди
манишка, рыжие лапки в белых перчаточках, задние — в
белых чулочках, животик тоже был белый. Нежно-розовый носик, а глаза — зеленые,
как трава. И пусть она была гладкошерстная, это не мешало ей быть настоящей
красавицей. Взгляд же у нее был совершенно восторженный.
Видимо, она воспринимала все окружающее как нечто прекрасное и чудесное. И
когда наступила осень, Сашка изумлялась: как же это? Что же это? Вертела
головой, глядя на падающие листья. «Да, Сашка, вот так у нас в северных
широтах», — говорила я ей. Я всегда с ней разговаривала — как со своим
ребенком.
Твоя осенняя расцветка —
земля и рыжий лист кленовый,
и дар Покрова — латка снега —
холст белоснежный, ибо новый.
Твои нефритовые очи
в ночи сияют изумрудом.
Уже люблю тебя я очень
как Божие простое чудо.
Когда ты бесишься и носишься,
грызешь мои стихи нещадно,
ты вся, мой друг, на рифмы просишься
в одический слог, не площадный.
И на буфете мне позируешь
из девятнадцатого века.
Кота во мне фетишизируешь
как замещенье человека.
Что человек? Сосуд скудельный.
Из праха взят и в прах войдет он.
А кот — он кто? Товарищ дельный,
и в вечности я вижу: вот он.
Расти, мой маленький котенок,
и хулиганистый, и нежный.
Рассеется пора потемок,
взойдет апреля свет безбрежный!
Котенок сильно подрос и сделался настоящим хулиганом. Как будто в него
вставили моторчик. Собственных игрушек ему не хватало (даже любимых смятых
конфетных фантиков), он везде себе находил забаву. На пол летели авторучки,
зажигалки, пачки сигарет, очки, а то и вовсе чашки с чаем. Однажды мне подарили
букет из девяти роз — каждая с кулак — я поставила вазу на телевизор. Ночью мы
проснулись от грохота. Включили свет, вскочили с постели — в воду. На полу было
озеро воды, в котором лежали сломанные розы. Нет, я не ругала и не била котенка
— я никогда этого не делала. Просто подаренные цветы с этих пор я стала ставить
в недоступное для Сашки место.
Сашка видела изображение на мониторе компьютера и в телевизоре, это говорило о
том, что она — кошка нового поколения. Она забиралась на телевизор и ловила
лапкой изображение. Однажды подруга прислала мне по Интернету фильм об Израиле
— Сашка села возле монитора и отсмотрела фильм вместе со мной. Потом у нее эта
способность пропала.
Было еще одно чудо, которое показала нам Сашка. Если голова не влезает в чашку,
что делать? А вот что. Сашка опускала в чашку лапку, а потом ее облизывала. И
так много раз. Сашкино ноу-хау!
А еще Сашка любила перевешивать картины, которыми у нас были заняты все стены.
У нее был авангардистский вкус — она не терпела, чтобы картина висела ровно.
Так что, благодаря Сашке, холсты у нас висели вкривь и вкось. Когда мы сделали
ремонт, мы повесили картины под потолок. Но на кухне, над моим креслом, картины
остались, и Сашка порою стремилась их перевесить. Я ее не ругала, не шлепала —
брала ее лапку в свою руку и говорила: «А чьи это чудесные лапочки? А кто это у
нас такой шаловливый?» Потом отпускала лапку, брала в руки другую, говоря
ласковые слова. Сашка отвлекалась — доброе слово и кошке приятно.
3. Юность
Позвонила кузина Татьяна и спросила, не возьму ли я кота. Кота хозяин не
забрал после операции из стационара, кот четыре месяца провел в клетке. Мне
стало до боли жалко этого кота, и я сказала: «Привозите!» Кота привезли. Он был
рыжий с белыми лапками и манишкой, с голубыми глазами и где-то втрое больше
моей Сашки. Драки не было, что я сочла добрым знаком. Кот вел себя однообразно:
днем ел, пил, спал в шкафу, а ночью спал на Сережиной подушке. Сашка везде
ходила за котом, наблюдала, что он делает. Так продолжалось неделю. И вдруг эта
рыжая скотина стала лупить мою Сашку. Сашка пряталась
в диван, так кот сторожил ее у дырки (пролезть туда он не мог). Я позвонила
Татьяне и сказала: «Эта тварь лупит мою маленькую
Сашку! Увозите или я выброшу кота на улицу!» Сашка была мне дороже всех на
свете. Кота, слава Богу, увезли в тот же день. Танька его оставила у себя — где
три кота, там и четвертый. Спокойствие в нашем доме было восстановлено.
Тем временем, наступила зима, и Сашка, сидя на подоконнике, изумлялась перемене
пейзажа — только что все было желтое, а теперь — белое! Я утешала котенка:
«Сашенька, зима пройдет, будет весна, снова станет все зеленым!»
По науке, когда Сашке исполнилось восемь месяцев и она
потребовала кота, мы пригласили домой врача для стерилизации. Пришел мрачный дылда и мымра, мрачно сказал:
«Давайте кошку». Но операцию сделал хорошо, и шов был чистый. Правда, когда он
ушел и у Сашки отошел наркоз, она закричала от боли. И открылось кровотечение.
Я позвонила в клинику, мне сказали остановить кровь перекисью водорода. Откуда
она у нас??? Час был поздний, Сережа побежал искать дежурную аптеку, слава
Богу, нашел, принес искомое. Кровь мы остановили, но попонка была вся в крови,
могла присохнуть к шву. Я смочила перекисью водорода бинт в несколько слоев и
положила между животиком и попонкой. На этом несчастья не кончились. Утром
выяснилось, что Сашка обгрызла завязки с попонки и их проглотила. Я купила ей
пачку «Вискаса» в надежде, что ее стошнит, но увы. Ужасу моему не было предела. Но через десять дней
пришел врач снимать швы. Добрый, хороший человек. «Моя кисонька, моя милая», —
сказал он, сделал успокоительный укол и… Сашка вытошнила
завязки.
А потом была капель, и весна, и дудка Леля, и запах сирени в окно…
Ваше высочество, ваше мурлычество,
падаю к вашим ногам!
Пусть обвиняют тупые в язычестве,
Божий ты маленький храм.
Маленький божик мой, миленький заинька,
как хорошо нам вдвоем!
Мир — вариант театрального задника,
мы же взаправду живем.
Девочка, деточка, райская весточка,
нежный весенний цветок,
видишь, в окошке качается веточка?
Голубь на ней — Дух Святой.
Вообще-то мой Сережа — не злой человек. И нежность ему не чужда. И
порядочный он, и честный. Но с мамиными генами он так и не справился. А мама у
него была садистка: все детство его избивала. Наверное, это и аукнулось. Сережа
вдруг решил отучить Сашку ходить по клавиатуре компьютера. Он схватил ее, шмякнул об стол и жестоко избил. У меня просто был шок. А
когда шок прошел, я не закричала, я затопала ногами и завизжала: «Убирайся
отсюда, ублюдок! Чтоб ноги твоей больше здесь не
было!» Удивительно, но Сережа без слов оделся и ушел. Я легла спать, полночи
проплакала, но все-таки уснула. Утром, умывшись, села за письменный стол на
кухне. Слезы текли ручьем. Конец браку? Ведь столько лет прожили вместе! И тут
на стол запрыгнула Сашка. Она села напротив меня. Взгляд был неописуемый. В нем
было все: понимание, сострадание, жалость, боль. И вдруг из кошачьего глаза
потекла слеза. Я обняла Сашку, да так и застыла…
Вечером муж вернулся. Попросил прощения у меня и у Сашки. Только Сашка
его до конца дней не простила — нет, кусаться и царапаться она не умела, ей
была неизвестна настоящая агрессия, — просто она периодически хватала
Сережу за ногу, выражая тем самым к нему неприязнь.
Сашка любила гостей. Но ее главным любимцем был гениальный поэт Геннадий Ермошин. Он был большой, сибирского телосложения, и очень
добрый. Однажды он пришел к нам в гости и подарил мне авторучку. Мы вместе
поругали Пушкина, и Гена ушел. И вдруг Сашка стала бояться этой авторучки.
Боялась она ее два дня, а на третий Гена умер. Внезапно, сердце. Недаром говорят,
что у кошек — астральное зрение.
В августе 2009-го года мама попала в неврологическую больницу, брат был в
отъезде, и мамину кошку — рыжую Кусю — мы взяли к
себе. Принесли, выпустили — Куся тут же убежала на
лоджию (она была застекленная), а Сашка и не возражала. Они как бы поделили
территорию. Мы поставили на лоджии все необходимое для Куси.
Сашка все время бегала на лоджию и провоцировала Кусю
на игры. Но Куся держалась церемонно — лежала в позе
сфинкса на книжной полке или в кресле. Тогда я увлекалась Японией и дала Сашке
прозвище Кисяо-сан. В просторечье мы звали ее просто Кисява. Куся делала вылазки в
комнату. Кисяо зорко за ней наблюдал, а потом
прогонял обратно на лоджию. Драк не было, и все-таки на ночь мы запирали Кусю на лоджии, чтобы ночью не было непредвиденных
эксцессов. Так кошки прожили три недели. А через два месяца Куся
умерла…
Под Новый 2010-й год у нас была крупная ссора с Сережей. С ним вообще
творилось что-то несусветное. Мы не знали тогда, что это — психическое
расстройство, возрастной астенический синдром? Потом Сережа стал пить таблетки,
и все наладилось. А пока он орал на меня, как сумасшедший. И тут я заметила,
что Кисяо заглатывает шнурок от штанов. Я бросилась к
ней с ножницами — но было поздно, я смогла вытащить только часть шнурка и
обрезать его. Сашка была очень тонким и чутким существом, она чувствовала
атмосферу в доме, и тогда, я думаю, хотела покончить с собой. Я сказала Сереже,
что Сашка проглотила шнурок. «Ну и что? — заорал он. — Пусть кошка сдохнет, подумаешь!» Мне хотелось его убить. Я позвонила в
клинику, мне сказали давать Сашке вазелиновое масло. Но предупредили, что может
быть самое худшее. Я была в полном ужасе. Поила Сашку вазелиновым маслом, а на
прикроватном столике у меня лежал телефон дежурного ветеринара-хирурга. И вот я
проснулась 31-го декабря. Пришла на кухню, села за свой письменный стол. Пришел
Сережа и положил передо мной длинную палочку, как мне показалось без очков. Я
надела очки. Это был шнурок в засохшей каловой массе. Лучшего подарка на Новый
год мне было не нужно. Мы смерили шнурок. Тридцать сантиметров. Это просто
чудо, как Сашкин организм справился!
4. Счастье
Сашка стала взрослой кошкой, красавицей-принцессой, но для меня она так и осталась котенком. Мы с Сережей стали называть друг друга «папа» и «мама» — Сашка была нашим ребенком. И это было счастье. Утро начиналось так. Я открывала глаза и видела личико Александры — она ждала, пока я проснусь. Или она меня будила — трогала лапкой мою руку, лизала ее, мол, мама, вставай, без тебя скучно. Я вставала в приподнятом настроении, умывалась и шла на кухню. Котенок приходил ко мне в кресло. Уткнется головкой в руку или в ногу и урчит — плакать хотелось, как меня это трогало.
Воплощение кротости, нежности ты,
грациозности шик и восторг красоты,
весть Эдема ко мне в «одиночку».
Как мне хочется лапки твои целовать,
и тебя баловать, и тебя миловать,
мою девочку, звездочку, дочку!
Я страдала малописанием, а с появлением Сашки у
меня начался просто болдинский период — стихи шли валом, а издавала по три
книги в год. Множество стихов посвящено Александре — моя любовь к ней находила
выход и в стихотворных строках. И когда Сашка садилась своей пушистой попой на
только что написанное стихотворение, я говорила Сереже: «Видишь, значит, стихи
хорошие. Кисява на плохое не сядет».
Мы жили на первом этаже — как на даче: в окнах деревья, птицы поют и землицу
видно. Кисява обожала сидеть на подоконнике и
смотреть в мир. Она так и не привыкла к смене сезонов: вот только что клены
были зеленые, а теперь — желтые, и листья летят, — удивительно! А вот
снег идет — удивительно! Лоджию мы сделали теплой, и я там устроила сад. Кисява любила лежать на подоконнике в этом саду. Наверное,
чувствовала себя Семирамидой. Под окном иногда гуляли голуби, и они очень
волновали Сашку. Она внимательно за ними наблюдала и тявкала на них, что было
очень забавно.
Весной у Сашки начиналась линька. Я вычесывала шерсть жесткой щеткой, и Сашка
терпела, не сопротивлялась — лизала мне руку, понимала, что я ей помогаю.
Сашка любила гостей. И всегда точно знала, кто звонит в дверь — свои или чужие. Если звонили чужие
— пряталась за диван, если свои — встречала в прихожей, давала себя погладить и
словно говорила: «Мы вам очень рады. Проходите, пожалуйста». Мы никогда не
собирали толпу — так, два-три человека, и Сашке всегда находилось место за
столом. Она лежала на диване в позе сфинкса и очень внимательно слушала наши
разговоры.
На улице зашкаливает Цельсий,
а в комнате — комфортная прохлада.
Спокойно спи, прекрасная принцесса,
моя отрада и моя награда.
Твой носик, лапки — лепесточки розы,
а очи ярче добрых звезд весенних.
Какие обаятельные позы!
Какое на душе моей веселье!
Какая чистота, какая нежность…
И совершенно нет в тебе кокетства.
Ты тихо спишь. И мысли безмятежность
дарует мир. И оживает детство…
Если нам кто-то звонил по телефону, а нас не было дома, Сашка снимала
трубку. Люди удивлялись: «Я звонил, трубку взяли, а говорить не стали». Что же
делать, котенок вел себя интеллигентно, только Бог речи не дал. Как жаль! Как
бы мне хотелось поговорить с моей Александрой! Взгляд у нее был совершенно человеческий и очень умный.
Сашка видела духов. Она за ними наблюдала, но их не боялась. Моя подруга, у
которой было двенадцать кошек, сказала: «Мои тоже
видят духов. Только они их пугаются. К тебе, видимо, только добрые духи
приходят».
На лоджии у меня лежал матрас, а на нем плед, подаренной мамой, с узором, как
на тигриной шкуре. Частенько я наливала себе чашку кофе, брала сигареты и шла
на лоджию. Садилась на плед, пила кофе, курила, любовалась мамиными картинами.
Ко мне неизменно приходила Сашка. Урчала, лизала мне руки, а потом устраивалась
рядом на пледе. Так мы и сидели. И это было счастье.
Когда Кисяо тосковал и плакал, я его утешала:
«Маленький, миленький, не плачь, не плачь, я тебя так люблю, все будет хорошо», —
и Сашка успокаивалась, приходила ко мне, чтобы я ее погладила.
Частенько мы с Сережей устраивали семейные пивные вечера. Всегда подкатывали к
столу кресло для Сашки. Она уже все знала, и сразу забиралась в кресло.
Занималась своим туалетом или просто лежала. А то вдруг ляжет на спину, сложит
передние лапки на груди, задние — в стороны, глаза закрыты, на губах улыбка
блаженства. Я говорила Сереже: «Вот буддистам надо поститься, молиться, читать мантры, медитировать, чтобы достичь нирваны, а Кисяо этого ничего не надо: хоп! — и она уже в нирване». Но
когда мы слушали бардов, Сашка слушала вместе с нами. Еще она любила
классическую музыку. Поздно вечером мы перебирались допивать пиво на кухне. В
комнате открывали окна настежь, чтобы как следует проветрить — мы же курили. Кисява перебиралась с нами на кухню, ложилась или на стол,
или в мое кресло. Она не любила быть одна: где мы — там и Сашка. Если мы в
комнате — она с нами, если на кухне — тоже. И хотя, повторяю, мы жили на первом
этаже, она никогда не выпрыгивала из окон. «У вас глупые кошки не живут», —
резюмировала Ольга Кушлина, вдова поэта Виктора Кривулина, заядлая кошатница.
Не только я писали Александре стихи, но и мои друзья. Вот, привожу.
Геннадий Ермошин
(Москва)
Когда ты царственно с нагорности дивана
Роняешь «мур» на наше бытие,
То верится: за муками — нирвана,
Когда приидет царствие твое.
Татьяна Клевцова (Рига)
что знает Сашка о любви
человечьей
о чем мурлычет в унисон
разговору
все наши странные пространные
речи
равны единому зеленому
взору
она не скажет ни словечка
про нежность
но лбом платоновским примастившись
в руку
вдруг окунет тебя в любви
неизбежность
и растворит в себе осеннюю
скуку
и ничего взамен любви
не попросит
и никому о вас двоих
не расскажет
сие молчанье незабвенный
Иосиф
предпочитал молчанью женщины
даже
Александра наконец-то простила Сережу. Перестала хватать его за ногу, а
утром (он вставал раньше меня), когда он приходил на кухню, она приходила тоже
и терлась об его ноги в знак симпатии.
Но главное счастье случалось вечером. Мы с Сережей ложились рано — не спать, а кайфовать, откинувшись на подушки. Сашка проходила по
постели ко мне на грудь. Сперва она меня топтала,
громко урча, а потом ложилась у меня на груди лицом ко мне. Лизала мне руки, и
даже коготки выпускала от наслаждения. А я чесала ей между ушками, чесала
лобик, щечки. Говорила: «Ты моя девочка, доченька, заинька, солнышко мое,
любимый мой котенок!» Сашка подставляла мне то одну,
то другую щечку, на губах была блаженная улыбка. Это было море любви, море
нежности, море ласки… После ласк Сашка укладывалась
между моими ногами. Ее взгляд был неописуем! В нем было все: восхищение,
обожание, преданность. А иногда в этом взгляде было такое, что казалось: на
меня смотрит сам Бог.
Я лучшего не знаю существа,
моя родная и святая Сашка.
Ты — выход из земного естества,
о, босоножка милая, монашка!
Ты любишь из окошка наблюдать
за миром — видишь ты не просто зелень!
А вечером идешь ко мне в кровать —
пустыней Сфинксу шелк тебе расстелен.
Древнее нас, ты знаешь больше нас,
блуждающих, как детвора в потемках.
Неописуем взгляд твой в поздний час,
о, ангел Божий в образе котенка!
Кисяо приходил ко мне миловаться и днем. Обычно я
сидела на кухне в кресле, в позе «лотос» (любимая поза). Сашка кралась по столу
и ставила на мою ногу лапку, потупив очи. Так она тактично спрашивала: «Мама,
можно мне к тебе придти?» Я начинала ее гладить и говорила: «Девочка моя, я
тебе так рада!» — и обнимала ее, и целовала, и чесала, а Сашка вылизывала мне
руки. Потом устраивалась рядом со мною в кресле.
Кисява любила меня совершенно бескорыстно: кормил ее
и убирал туалет Сережа.
Так мы и жили спокойно и счастливо, и я в стихах умоляла Бога, чтобы и в посмертии он дал нам маленький домик, где бы мы зажили
вчетвером — к нам бы еще присоединилась Юльча.
5. Беда
Беда всегда приходит неожиданно. Был август 2015-го года. Я все еще
оплакивала маму, трагически ушедшую 13 декабря 2014-го. Чтобы как-то
развеяться, собралась съездить в Анапу — я никуда не выбиралась уже три года.
Были куплены билеты, отъезд — 8-го сентября.
И вдруг Сашка стала писать раз в сутки. Я думала, само рассосется, да не тут-то
было. Я поняла, что это — мочекаменная болезнь. Почему? Откуда? Мы кормили
Сашку по науке — сухим «пропланом» для стерилизованных. Что стоит эта наука?
Я писала, что в детстве Сашка видела изображение в телевизоре, а потом
перестала. И вот — у нас был включен телевизор, — я заметила, что она
снова видит изображение на экране. Почему-то мне стало очень страшно. Но я
отогнала этот страх, как пустое наваждение.
Мне посоветовали цистон — лекарство как раз от
мочекаменной болезни. Я давала его Сашке две недели. Толку никакого. Тогда я
вызвала врача. Приехал молодой да удалой доктор, после моего рассказа сказал:
«Тут без анализов все ясно: мочекаменная болезнь. Есть два пути — катетеризация
и операция». «Ой, — сказала я, — я так боюсь радикальных средств!
Давайте попробуем катетер». «Ладно, попробуем!» Врач дал Сашке легкий наркоз и
стал пытаться вставить катетер в вульвочку. Но ничего
у него не получалось. Через полтора часа я сказала: «Хватит. Будем делать
операцию». «Я хороший хирург, — сказал врач, таких операций сделал два
десятка, так что не волнуйтесь». И увез Сашку. Это был вечер 27-го августа. Я
не могла спать, в три часа ночи позвонила врачу. «Да ложитесь спать, не
беспокойтесь, — сказал он, — все будет в порядке». Я приняла
снотворное и уснула. Но в восемь утра вскочила как ошпаренная.
Стала звонить врачу, но он был недоступен. Откликнулся только в половине
одиннадцатого. «Жива???» — чуть ли не закричала я. «Все в порядке, —
откликнулся врач, операция прошла успешно, но она была трудная — все было
забито камнями и песком. Сейчас посплю часа два, а то я просто до вас не доеду.
И привезу кошку».
Когда врач привез Сашку, на нее было больно смотреть. Хвостик и задние лапки
были все в моче, как и попонка — в вульвочку был
вставлен катетер, и моча свободно изливалась. Но это меня как раз радовало!
Сашка снова нормально писает! Она трудно отходила от наркоза, порывалась встать
— и падала. Но не прекращала своих попыток. И тут врач сказал: «Так. Будете ей
колоть вот это, это, еще вот это, еще вот это. В катетер будете заливать десять
кубов лекарства. И так каждый день пять дней». Мы были в шоке. Мы не могли все
это делать. О чем и сказали врачу. «Ну ладно, тогда я сам буду к вам
приезжать», — смилостивился он.
К вечеру Сашка отошла от наркоза, и, когда мы постелили постель, запрыгнула на
нее и всю ночь проспала с нами. Утром, когда мы встали, она запрыгнула на мое
кресло на кухне и там лежала. Моча изливалась на кресло, но я только
радовалась. И тут позвонил доктор: «Знаете, мне очень далеко к вам ездить,
может, поместим кошечку в наш стационар? Там она будет под профессиональным
приглядом, ей будут делать все необходимое». «Конечно! — обрадовалась я. —
Это очень разумно!» Врач приехал и увез Сашку в стационар.
Я звонила врачу дважды в сутки, и он неизменно говорил мне: «С вашей кошечкой
все отлично!» У меня не было никаких дурных предчувствий. И вот 2-го сентября,
когда Сашке должны были последний раз сделать уколы и вынуть катетер, я,
радостная, позвонила снова. Боже, за что? «Ваша кошечка умерла сегодня ночью. —
Сказал врач. — Сердце не выдержало». «Я заказываю индивидуальную
кремацию, — твердо сказала я. — Урну — мне». Положила трубку и не
просто заплакала — заорала во весь голос. Сережа тоже был в шоке. Он тоже любил
Сашку, как ребенка, и любовался нашими вечерними ласками. Отняли любовь, отняли
нежность, отняли счастье…
6. Прощание
Пока я рыдала и билась головой о спинку кресла, Сережа сходил за пивом. Мы
положили на стол портрет Александры, зажгли свечи, разлили пиво по бокалам. «Помянем душу невинную и светлую!» — сказала я, отпила три
глотка, и снова слезы хлынули потоком. Сережа сказал: «Ты не думай, мне тоже
нестерпимо больно, просто армия плакать отучила». И мы стали угрызаться. Зачем
отдали Сашку в стационар? Там ее закололи, замучили. Котенок был такой нежный.
После операции она уже приходила в себя. Не надо было колоть ей всю эту дрянь — так бы выправилась. Родные
стены лечат, а Сашка всю жизнь прожила дома. Я бы вливала ей в ротик
антибиотики и витамины — и все было бы нормально. «Это торгаши, а не врачи, —
говорила я, — им бы только бабок побольше
срубить, а на котенка им наплевать». Денег с нас действительно срубили
подходяще — две тысячи долларов, — но если бы это помогло Сашке! Я
представила, как она там была одна, в проклятой клетке, вся исколотая,
перепуганная, и мне захотелось в петлю. А вдруг Сашка решила, что мы ее
бросили, и не захотела больше жить?! Никогда не прошу себе, что отдала Сашку
чужим! У меня душа рвалась на части. Сережа рычал: «Я пойду и пристрелю этого
гада-врача!» — «Котенка ты не вернешь, зато тебя
посадят», — сказала я Сереже. Мы выли от боли, и пиво боль не снимало. «А
если Сашке все равно суждено было умереть, — сказала я, — пусть
лучше умерла бы в моих ласковых руках, в моих объятьях». Да что я говорю! Был
уже шестой день после операции, Сашка должна была уже вовсю
идти на поправку! Девочка прожила всего восемь лет. Будь проклята поганая совковая медицина! Будьте прокляты вы, так
называемые врачи, бездарные ублюдки! Никакого
христианского прощения! Око за око! Пусть вам отрежут руку или ногу — и без
наркоза, чтобы вы почувствовали боль, какую я чувствую сейчас! А себе я никогда
не прощу, что Сашка умерла в чужих руках. А вернее, одна, измученная, в
проклятой клетке…
Ночью я кричала во сне: «Александра! Александра!» А оказалось, не во сне, а в
полный голос. Сережа меня успокаивал, утешал. Только нет мне утешения…
Через две недели, когда мы опять под пиво поминали Сашку (а мы после ее
гибели делали это чуть не каждый день) мне было видение. Сережа ушел на кухню,
а я увидела Кисяву — она шла по комнате, совершенно
реальная. Это длилось пару секунд, но я видела Сашку очень отчетливо. Была ли
это галлюцинация или дух Кисяо реально посетил нас,
кто знает? «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим
мудрецам».
В день Сашенькиной смерти я купила алые розы в честь моей девочки. И — о чудо!
— они не увяли, а высохли и остались такими же прекрасными.
7. Бог сохраняет все
Я написала многим друзьям о смерти Александры — ее все знали по фотографиям
и по моим стихам (она была знаменита на весь мир), — и получила множество
сочувственных сердечных писем. Многие теряли своих любимцев и разделяли мое
горе. Но одно письмо было особенное. Я написала отцу Иоанну
(Береславскому):
«Моя кошечка Сашенька погибла по вине врачей. Это было совершенно святое
существо: благородное, преданное., интеллигентное. Она
была моей любимой дочкой, она была моим земным ангелом хранителем, она была
моим преданным другом. Я много людей повидала. Сашка была лучшим существом за
всю мою жизнь. Я ее обожала, обоживала. Я для нее
была обожаемой мамой. Не могли бы Вы сыграть что-нибудь для моей Сашки? Она так
любила классическую музыку. Я сейчас в страшном горе, слезы льются и льются…» —
и получила вот такой ответ:
«Эллочка!
Уникальной поэтессе Премудрость послала уникальную кошечку Сашеньку.
То, что Вы животное способны любить больше человека, — гениально, по-богомильски — мирровые масла тео-антропо-анимо-натурогамии.
Вам в утешение Larghetto Вивальди
из концерта op.3 D-dur в обработке Баха.
С нежностью, о. Иоанн». (Отец Иоанн профессионально играл на рояле.)
РЕКВИЕМ САШЕНЬКЕ
1.
У меня Господь забирает лучших.
В темном царстве мира была ты — лучик.
Ты была земной благородный ангел,
и нежна, и кротка, как библейский Авель.
Больше всех на свете тебя любила.
И люблю сейчас, хотя смерть закрыла
твои чудные очи — в раю отрадном
ты их вновь распахнешь, и цветущим садом
благодать дохнет на тебя, котенок,
моя девочка, доченька, мой ребенок,
потому что не может ведь быть иначе.
Это мне заходиться в горчайшем плаче,
это мне душу рвать, как стихи, на части.
Прибавленье в раю, а в дому — несчастье.
Я повсюду вижу тебя, малыш мой.
Дождик плачет со мною, стуча по крыше.
Но недолго нам порознь быть — век не длинный
у землян. Вот я вижу твой взгляд невинный,
говорю тебе, детка: мы будем вместе,
и уже навсегда, да и в лучшем месте.
2.
К твоему возвращенью хотела помыть я окна,
чтоб было тебе веселее смотреть на мир.
Что ж, окна помыты, звонки дождя волокна,
но тебя, моя деточка, райский унес Зефир.
Залечили ублюдки врачи тебя насмерть —
не выдержало маленькое сердечко.
Российская медицина — да это же курам на смех!
Но мне сейчас не до смеха. Целую «спаси, сохрани»
колечко.
Бог сохраняет все. Тем более светлую, чистую душу
сохранит он твою, мой бедный святой котенок.
Но слезы текут и текут, и не видно сушу.
И не разогнать свече наступивших в душе
потемок.
Я с кресла сняла клочок твоей рыжей шерсти
и положила его на память в черный мешочек.
И все же, и все же любовь наша крепче смерти!
Говорю не «прощай» — до свидания, малышочек!
3.
Ты умерла в руках чужих людей —
во веки себе это не прощу я.
Ты вознеслась на крыльях лебедей.
Прими нежнейшие от мамы чувства!
Теперь ты новой жизнью заживешь,
где нет страданий, все светло и лепо.
Нескоро моя рана заживет.
Я как тебя, мой друг, целую небо.
Сашенька, передо мной лежит твоя фотография. Какая же ты красавица! Сколько в тебе ума, благородства! И смотришь на меня, как живая. Душа моя содрогается от рыданий, а на хребте — семипудовый крест неутешного горя… Нам привезли урну с твоим прахом. Урна оказалась золотой. Символ твоей золотой души. Ты теперь в раю, моя девочка. Смерть и за мной придет. И мы встретимся, обязательно встретимся!
8. «Жулье убило ангела…»
Девятое октября. Боль не стихает. Разговоры с Сережей только о Сашке. Ее
фотография постоянно со мной. Я готова четвертовать врачей, угробивших моего
ребенка. Я готова четвертовать себя за свой идиотизм. Ну почему я не отнесла Сашку в ближайшую клинику
(десять минут ходьбы от дома)? Видно, дьявол меня надоумил найти в Интернете
этих сволочей, именующих себя врачами. Может, и
операция была бы не нужна, вылечили бы уколами, как мне написала одна девушка.
Сережа мне говорит: «Я ору от горя, ведь я обожал котенка так же, как и ты». А
я от горя вою.
Неожиданно позвонила женщина из этой проклятой ветклиники:
«Служба контроля качества. У вас был вызов врача двадцать пятого сентября на
эвтаназию кошки…» — «Какая еще эвтаназия, какой еще
вызов?!» — возмутилась я. «Ваша кошка не вставала, у меня тут записано…» — «Мне
плевать, что у вас там записано! Не было никакого вызова, никакой эвтаназии,
моя кошка умерла второго сентября по вине ваших врачей!» — и я рассказала всю
горестную историю. «Надо же… — охнула женщина и спросила: — А сколько вы
заплатили за операцию, стационар и кремацию?» Я сказала. «Я поняла, я все
поняла…» — вздыхала женщина. Я не знаю, что поняла она, а я поняла, что
связалась с жуликами. Сколько же в мире зла…
Вдруг мне позвонил некий Константин и сказал: «Мы с вами нарвались на
мошенников». Оказывается, те же сволочи-врачи
угробили его шестилетнего кота. Константин вскрыл базу данных этой проклятой
клиники, нашел там меня и еще пятнадцать человек, у которых угробили
кошек. «Я хочу отомстить!» — сказал мой новый знакомый. Но как? Подать в суд?
Да разве суд у нас защищает зверей от людского произвола?
СОРОК ДНЕЙ
Ах, Сашенька, плачем, как в первый день,
когда тебя спрятала смерти сень,
когда тебя демон украл у нас, —
о, этот злосчастный, треклятый час!
Мы пьем за тебя. И горит свеча,
как наша любовь к тебе, горяча.
Тогда лишь остынет наша к тебе любовь,
когда смерть и в нас остановит кровь.
Но верим, что встретимся мы в раю.
Я, лиру настроив, тебе пою:
о, девочка, доченька, подожди:
лишь встреча, лишь нежность у нас впереди!
9. Полуночный контакт
Семнадцатое октября. Сашка вышла со мной на контакт! Я медиум, пусть
недоделанный, но медиум. Ко мне приходили любимый свекор, Иосиф Бродский,
гениальный поэт Петр Боровиков, умерший в тридцать восемь лет, Александр
Вертинский, даже Тутанхамон и Нефертити, и многие
другие — люди и кошки.
Дело было поздно вечером. Мы с Сережей сидели на кухне после пивных возлияний и оплакивали Сашку. И вдруг… я почувствовала, что
она близко, совсем рядом и хочет меня услышать. Я стала говорить (и постоянно
чувствовала ее присутствие):
— Сашенька, мы тебя не бросили, не предали! Мы хотели как лучше и доверились
врачам. А они оказались сволочами и жуликами. Ты мой
маленький, мой миленький, ты моя родная дочка. Ты мой любимый котенок — самая
большая любовь моей жизни. Такая любовь не может пройти бесследно! Принцесса
моя, красавица, умница, мы обязательно встретимся!
Я знала, что Сашка все слышит и понимает. Контакт длился минут пять. А потом на
меня снизошло утешение. Это было похоже на духовный душ. Он очищал мою душу и
одновременно успокаивал ее. И мне молчаливо было сказано: «Александра сейчас
находится в мире гораздо лучшем, чем этот». Вот в это я верю. Свято верю. И
надеюсь на встречу, ох, как надеюсь…
Октябрь 2015