Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 11, 2015
Юлия Андреева. «Многоточие сборки» (2010), «Ближнее море» (2011), «Букет незабудок» (2014). СПб. Серия «Петраэдр»
Юлия Андреева, следуя своему безусловному художественному таланту писателя,
создает мозаичное полотно Памяти настоящего с многочисленными героями,
деталями, яркими, иногда абсолютно искрометными характеристиками времени и сути
описываемых историй. Но самое замечательное, что несут эти книги, заключено,
по-видимому, в том, что они «навевают сон золотой», где «золото» — бесценное
многообразие творческих индивидуальностей, которые прожили или прошли рядом с
писателем. И это добытое автором из своей пробужденной памяти «золото»
становится читательским достоянием. Им одаривают тебя. Твой собственный опыт
общения с себе подобными и неподобными становится тоньше, заставляет
причащаться моментами судьбы с большей внимательностью, учит видеть невидимое, чувствовать любого человека не только через
призму общих интересов, но гораздо объемнее, целостней. И еще юмор… По моему личному убеждению, когда любовь, а вслед за ней
красота, уж не знаю по каким соображениям, не смогут спасти человечество, его
непременно спасет юмор. Его, юмора, протянутая рука окажется примирительной и
спасительной соломинкой для конфликтов всех времен и народов.
Читаю: «…в то время в России только-только начало появляться слово “эротика”,
кто-то держал дома иностранные журналы с фотографиями красивых, ухоженных
моделей, демонстрирующих нижнее белье, а то и обнаженных. Мы ходили на
дискотеку в ДК моряков, где каждая девочка мечтала встретить своего
единственного. Почему-то идеалом виделся моряк, которого по полгода нет дома…»
Или «…редактриса: я не хотела печатать вашу новую
подборку. Она мне вообще не понравилась… мне вбилась
в голову строка: “А скрипач, он может не выдержать, а скрипач, он многое
выстрадал”. Втемяшилась и играет, как заезженная
пластинка. День играла. Спать легла — снова играет. На следующее утро не
отстает: “А скрипач, он может не выдержать, а скрипач, он многое выстрадал”.
Обратилась к знакомому психологу. Он говорит: Нужно позволить навязчивой идее
реализоваться, воплотиться в жизнь. Вот и напечатала, чтобы от чертовщины
избавиться…
Нужно будет познакомиться с этим психологом, вообще нужно сойтись с
каким-нибудь неглупым психологом, имеющим дело с известными редакторами, и
взять его в долю, — решаю я…»
Личности. Личности скользят на страницах книг, калейдоскопично
вплетаясь в истинно питерские реалии, дух города, его неизменную мистерию и
мистику, так хорошо и удивительно описанные в «Петербурге» Андреем Белым.
Мистика Андреевой иногда приобретает совершенно поэтическое
отображение:
«…Питер — пиитов град. Рифмопад в
сияющую своими белостишьями призрачную ночь… здесь
они кормятся от сосцов Большой Медведицы, крестятся то Южным, то Северным
крестами, шепчут, ругаются, ворожат… это Блок его заколдовал белыми ночами, это
Достоевский припечатал непонятными страхами, клаустрофобией доходных домов,
сквозными ранами переулков. Это Гоголь наложил на него заклятие любви и
восторга, а Геннадий Алексеев показал лазейки, сквозь которые можно вдруг
скользнуть в прошлое, где ждет тебя любовь единственная…»
Драмы судеб времен Перестройки, драмы-инверсии, редакторские и писательские
байки, почти детективные любовные истории, психологические эссе-реминисценции и
многое-многое другое, внекатегориальное… Не всегда из текстов следует какая-либо мораль. Но и
рефлексия не самоцель Андреевой, она участник всего происходящего, в какие-то
моменты даже беспристрастный свидетель. Я сказал «беспристрастный», но,
возможно, оговорился…
Не помню, от кого довелось мне услышать притчу о Времени и Вечности.
Мысль там звучит примерно так: Вечность можно сравнить со спиртом, а Время — с
водой. Если выпить стакан чистого спирта, можно умереть, но если добавить спирт
в воду, можно пить Время с привкусом Вечности… Такая
себе вроде бы нехитрая рецептура, опять же ингредиенты знакомые и понятные. Но
вот по-настоящему, если уйти от спирта и воды, в какой пропорции в жизни
следует и возможно соединить Вечность и Время? Всем писателям, даже самым
ядовитым, циничным и неуемным, в душе хочется нанести позолоту на время, в
котором они живут. Нет ничего удивительного в этом желании. Ворожба чувств
перетекает в ворожбу словом. А слово цепко сидит в нас. И более того, мы
абсолютно верим в то, что слово рождает чувство. Иначе бы не писали и не пили
Время с привкусом Вечности.
Время пьется не залпом, и вот уже «Многоточие сборки» перетекает в «Ближнее
море» — вторую книгу Юлии Андреевой, вышедшую в свет спустя год после первой…
Здесь намного больше творческой свободы и самопогружений.
Что естественно, ибо «Ближнее море» — мир творческий, экспериментаторский, катарсический (хотя большинство исповедей здесь светлых
романтических тонов, если, конечно, понятие тон применимо к исповеди!). Вторая
реальность (реальность снов и фантазии) используется автором как естественное
«плавательное» средство осознать себя. И снова это увлекает. И снова юмор,
спасающий мир. Хотя красота никуда не ретировалась. Просто и красота, и юмор
поют вместе, иногда в унисон, иногда в диссонанс, но «Ближнее море» дарит
оттенки разных ощущений. Иногда красота оборачивается своей противоположностью.
Тогда и юмор чернеет. Но ведь это справедливая инверсия, не так ли?
«…я читала о прекрасной гейше, чьи рукава плавали по воде подобно огромным
крыльям, а пояс развевался сам собой; о ее черных гибких волосах, в которых запутались золотые кувшинки и заблудились рыбки… и тут я увидела
ее. Под мостом, испуская жуткое зловоние, зацепившись за
прибрежный камень, валялся раздувшийся полуобглоданный
рыбами, покрытый черными наростами ракушек труп… Уверена, если бы будущим
утопленницам предварительно показывали, во что они превратятся, полежав в воде
несколько дней, этот вид самоубийства сделался бы крайне редким…»
М-да, если бы Офелия знала… Циничный человек добавит: «выбрала бы другой способ
самоубийства». Увы. Это похоже на сгущение красок? Да, похоже. Андреева
и сгущает краски там, где борется сама, где трещина на иконе, перечеркивая лицо
образа, становится собственной болью.
Писатели живут странно, как и их сны. Это главное, что следует усвоить.
Особенно, конечно, фантасты. Их в «Ближнем море» много, и,
слава богам, живых, не утопленников. И у всех свои весомые спичи или
реплики «по случаю».
Вот Олег Дивов по случаю ему вручения премии «Меч Бастиона» (по мнению
китайских лингвистов, их китайское и наше родное слово на букву «х» не имеет никакого отношения к мужскому достоинству, а
натурально означает «меч»!) изрекает: «Ну что же, мужчине должно быть приятно,
когда ему вручают что-то за потенцию». Или негодующий Дембски,
приятель Анджея Сапковского, который высказывает свое
«фи» Ирине Станковой: «Как вы могли так оскорбить великого польского писателя?!
Как вы могли?! Кофе… чай… никогда… ничего кроме водки!»
Опять же: Время с привкусом Вечности.
Ларионов с Четвериковым приятно выпивают, слушают музыку, и вдруг видение на
балконе: «…всклокоченная тетка в старом халате и в тапочках на босу ногу…
Ларионов моргнул и ущипнул себя на всякий случай, прогоняя видение… Оказалось, что соседка услышала волшебные строки Есенина
и, не выдержав, перелезла через решетку, не убоявшись ни высоты (8 этаж!), ни
того, что могло ждать ее в соседской квартире. Вот что называется сила
искусства. Ну и налили ей, конечно…»
Фантасты — курьезники ненарошные.
Это я знаю. Сам из их племени. Поэтому и читаю с большим вниманием и веселюсь
от души. Ларионов — мой друг и постоянный участник крымкона
«Фанданго», и у нас с ним тоже была история веселой попойки, а его фраза «Гай,
я так рад тебя видеть», она, видимо, вечна и войдет в историю, так же как и
адресованная Балабухе: «Андрей Дмитриевич! Как я рад
тебя видеть… Приезжай к нам в Сосновый Бор».
Соломатов. Гусаков. Володихин.
Березин. Щербаков. Михайлов. Олди. Гаррисон. Стругацкий… Множество забавных
и поучительных историй, которые далеко не у всех на слуху, но без которых не
слепливаются живые образы, без которых характер — только рамка, багет.
Андреева в колоритной сдержанности передает нам штрихи, абрисы, мазки того, что
должно заполнить рамку, — полотно. Философия личностей проступает даже в
смешных ситуациях.
К фантастам добавляются поэты. К поэтам — театралы. К театралам — художники. И
так движутся приливные волны «Ближнего моря».
Вкраивается в текст и расследование любовных отношений Лили Брик, в частности
роман с Маяковским. Здесь на последней ноте в уста старой, прожившей долгую и
интересную жизнь женщине вкладываются такие слова (вероятно, из ее дневниковых
записей):
«…Приснился сон — я сержусь на Володю за то, что застрелился, а он так ласково
вкладывает мне в руку крошечный пистолетик и говорит: “Все
равно, ты то же самое сделаешь”…» Появляется на страницах книги и поэт Кручёных
в беседе с Кедровым о «религии мещанства», и поэт Борис Рыжий, получивший в 2001
году «Северную Пальмиру», ушедший из жизни в двадцать семь, как Лермонтов.
Перекличка времен пусть и фактом грустных кончин — тоже один из ненавязчивых
планов «Ближнего моря».
И, пожалуй, лучше автора в ее строках самопризнания о
своей работе в новелле «Знак» не скажешь:
«…все не зря, все не просто так, все с умыслом, со смыслом, с чувством. Не
просто так слетаются на конвенты писатели — разноперые птицы, певчие да хищные.
Не просто так во все времена писались стихи и ломались судьбы. Как это у
Есенина: “Чем больнее, тем звонче”.
Когда поют пушки — музы молчат. А когда поет меч, превратившийся в певца, и
вокруг собираются все, кто к этой самой музыке неравнодушен?.. Вот они — хоть
статуи ваяй, хоть за камерой беги, хоть на мобильник успей пару кадров запечатлеть,
пока кружится веселая вьюга и заразительно смеются люди прошлого, настоящего и
будущего. Хотя в моем мире нет времени, а стало быть
попробуй разобраться, кто есть кто? Кто солнечный, а кто уже лунный? Попробуй
разобраться и не сойти при этом с ума…»
Знаки складываются в цветы, а цветы в букеты, которые дарят живым героям или
укладывают на плиты ушедшим. В 2014 году выходит в свет третья книга Юлии
Андреевой «Букет незабудок».
Чувствую, текст письма уплотняется по мысли и одновременно приобретает легкость,
ажурность, я бы даже сказал, некоторую «икебанность»,
не зря ведь в оформлении среди узнаваемых графических персонажей писателей
появляется японская гейша с музыкальным инструментом. Символ. Япония для
Андреевой — страна особого отношения и культурного вкуса. Все это станет потом
понятно, после многократных преломлений смысла многочисленных историй: автор
ищет философское обрамление своему тексту, в котором она выступает большей
частью пересказчиком…
«…у меня на душе кошки, спят, свернувшись в пестрые клубки, — дрыхнут, урча во сне и время от времени вытягивая лапки с
острыми коготками. Цап-царап… Что-то ты засиделась нынче перед монитором, не
пора ли покупать билеты и… “Мы едем на конвент”. Сколько кошек нужно на душу
населения, чтобы люди поднимались иногда и, бросая все, спешили на встречу со
своими друзьями?
Фантастика!
Да, читатель. Ты, по ходу движения поезда, еще не понял, куда попал…»
Фантасты едут на конвент! Что может быть примечательней этого события! И вся
книга похожа на долгую поездку в поезде, в одном вагоне, где в каждом купе
сидят знакомые и не знакомые литераторы, фантазеры, сочинители и проводники
небывалых миров. И кажется, что сам воздух уже
пронизан духом мистических историй, парадоксальных реалий, творческих
перекличек.
Вот Роберт Шекли, восхищается Петербургом, но свое сердце
находит в Иерусалиме, вот Роман Злотников забавно отбивается от украинских
милиционеров, обходящих «нетрезвый вагон», вот Симона
Вилар беседует с памятником Пушкина в «Айвазовском»,
вот Александр Ройфе отправляется на ночные поиски фэна всех времен и народов Юрия Семецкого,
согласившегося на роль вечно убиваемого героя в книгах русских фантастов
последнего десятилетия, вот Александр Сидорович в своем домашнем
литературном салоне угощает друзей нескончаемым кофе, вот Дмитрий Громов прячет
нож в рукаве халата-кимоно (для совершенно мирного дела: друзья в соседнем купе
попросили томатную консервную банку открыть), и какова же была реакция соседей
Громова, когда он, вернувшись, обтирал ножик салфеткой и прятал обратно в
чемодан…
Еще несколько повторяющихся и неслучайных символов украшают страницы
книги: чашка кофе на блюдечке, черная и белая кошка,
чуть ли не как аналог «инь-янь», и раскрытая книга…
Время с привкусом Вечности.
Новые букеты, новые ароматы… А незабудки, наверное,
потому, что почти у всех народов мира эти цветы, как ни удивительно,
символизируют верность и добрую память, и растут они едва ли не на всех
материках. Писатели-фантасты также живут на всех материках. Эти
не всегда уемные люди, ревнивые к своему творчеству,
потом и бессонными ночами добывающие зачетные баллы успеха, радушные среди
замкнутых, замкнутые среди радушных, тонкие и добрые натуры, если их не ловить
и не накрывать мешком в темном углу. Оттого, возможно, и не всем будут
понятно, как эти люди могут через объятия поливать друг друга кипятком и не
обижаться при этом, а напротив: ждать не дожидаться, когда опять встретятся в
кулуарах, а то и в поездах, а то и звездолетах…
У всех дорог тоже есть привкус Вечности.
Завершая свое «хожение за три книги» мемуарных
очерков Юлии Андреевой, хочу выразить искреннюю признательность автору за ее
«каторжный» и очень благодарный труд. Не сомневаюсь, что в числе ее первых
читателей всегда будут, конечно же, все ее друзья и друзья друзей, а этот
список наверняка весьма велик. Но и те читатели, которые пока не вхожи в круг
признанных талантов, однако стремятся в него, они также найдут в книгах
Андреевой вдохновенный источник, а то и путеводитель
по душевным странностям людей искусства, людей литературы. Пусть эти странности не отпугнут вас, напротив — подарят часы теплого
приобщения к «вечной кухне» творчества, приобщения к обаянию всех героев,
личностей незаурядных, наших с вами соратников по перу, современников.
Ищите эликсир Настоящего, радуйте им себя и других.
Радость же, как говорит индийская поговорка, неистребимая сила.
Валерий Гаевский,
писатель-фантаст,
президент Клуба фантастов Крыма,
секретарь правления Союза писателей Крыма