Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 11, 2015
Ив. ОВФИНБАХ
Прозаик. Родился на острове Сахалин. После окончания Первого
Ленинградского медицинского института работал врачом в Калининградской
области. С институтских времен пишет рассказы. Публиковался в газетах:
«Литературная Россия», «Литературная газета»; в литературных журналах «Невский
альманах», «Нева». Выпустил три сборника рассказов: «Мелодия птичьего острова»,
Часть первая. Англичанин мегрельского разлива
15 августа 1982 года в селе Орджалеши Зугдитского района Грузии большой
праздник. Из окружных сел съехались гости. Свадьба? Почти.
Где-где, а в грузинской деревне еще можно увидеть грандиозные застолья. Бывают
разные поводы для застолья. Поминки, например, праздником не назовешь. Но три
события отмечаются обязательно. С размахом, в зависимости от достатка, конечно.
Рождение ребенка. Свадьба. Похороны.
Много вина, тосты, пение и еда. Вот только пхали из красной фасоли на свадьбе
вам не подадут. Это только на похоронах. Это была не свадьба. Почти. Можно
приравнять. Не буду перечислять количество гостей и произнесенных тостов. Хотя
стоило бы хоть назвать угощения. Традиционный деревенский, грузинский стол.
Зелень, помидоры, огурцы. Сулугуни, мчади, цыплята-табака, сациви. Бастурма.
Кучмачи с горячей мамалыгой. Молочный поросенок подается целиком на блюде.
Непременно, мясо во всех разновидностях. И, конечно, вино, в немыслимых
объемах.
Праздник длился три дня. На следующее утро, а вернее в шесть утра, пожалуйте на
хаш. Это такая похмельная еда. Наподобие студня или холодца, но подается в
горячем виде.
Хаш варится накануне в тридцатилитровом казане. Рюмка чачи, или две, тарелка
хаша, а потом поспать часика три. Хаш в шесть утра — это бренд грузинской
кухни. Почти как five o’clock tea в Англии. Поспать часика три после хаша, и
только потом уже подается завтрак, плавно переходящий в ужин.
Но вернемся в село Орджалеши Зугдитского района. Это была не свадьба, но
праздник знатный. Дело в том, что сын здешнего ветеринара Гочи Швиделия — Дато
— поступил в МГУ.
У вас возникают вопросы. Сколько раз Гоча ездил в Москву? Сколько человек и
сколько раз Гоча водил в ресторан «Арагви», прежде чем нашел того
единственного, который все вопросы с поступлением Дато решил и уладил? Сразу
разочарую. Не тот случай. Дато поступил в МГУ без протекции. И еще. Не совсем
по теме, но не могу упустить случая, чтобы не описать третий день праздника.
Собрались только самые близкие, человек десять-пятнадцать. Высокогорное озеро,
окруженное горами. Пили, закусывали. Тосты не многословные, витиеватые, а от
души, по делу. Оркестрик: зурна, барабан, гармошка, прерывался печальным,
заунывным многоголосьем, а капелла. Такой акустики, как на этом озере, нет ни в
одном концертном зале.
Представьте себе: высоко в горах, между хребтами образовалось небольшое озеро,
метров пятьсот в диаметре, почти круглое, как блюдце, наполненное прозрачной —
виден каждый камушек на песчаном дне — очень холодной водой. Со всех сторон
озеро окаймляют горы, покрытые кустарником. Кустарник бирюзово-голубоватый,
внизу, на равнине, нет таких красок. Ровный, как английский парковый газон.
Любой звук усиливается многократно и возносится к небу. Прямо в ухо Ему.
Вообще, местечко — с Богом поговорить.
Ну, теперь по порядку. Гоча Швиделия был ветеринаром в третьем поколении.
Может, и больше, но нет сведений. В тех местах фамилия Швиделия была
профессией. Говорили Швиделия, подразумевали «ветеринар». Все Швиделия в этих
местах были ветеринарами. С десяти лет Гоча помогал своему отцу
ветеринарствовать. Ничего другого он и не умел. Во время войны, Великой
Отечественной, пришлось повоевать. Вернулся раньше, за год до окончания, в 1944
году, повезло. Вернулся раньше, но без ноги. Женился. Ему было тридцать, а
невесте семнадцать. Родились две дочери. Очень хотел сына Гоча, но не
получалось. И вот жена опять забеременела, врачи отговаривали рожать, были
какие-то противопоказания, но жена Гочи страстно хотела его ублажить. Родила
сына в 1965 году, как раз к майским праздникам, здоровенького, очень крупного
малыша. А сама умерла в родах. Нельзя ей было рожать. Гоча узнал об этом потом.
Растить мальчика помогали многочисленные родственники, да и старшая дочь была
уже вполне хозяйкой, ей было пятнадцать, когда родился Дато. От отца Гоче
достался просторный дом с громадным садом. Все вместе выглядело, как помещичья
усадьба, ведь ветеринар в тех местах — персона очень уважаемая. Можно сказать,
персона «грата» и «ВИП».
Односельчане воспринимали благосостояние Гочи как должное, никто ему не
завидовал. Одноногий Гоча был хороший человек, добрый, всем, как мог, помогал,
его любили. Дато рос очень шустрым и потешным ребенком, как, впрочем, и
большинство деревенских ребятишек. Но когда он пошел в школу и научился читать,
тут стали заметны его необычайные способности. Схватывал на лету. Учился он в
грузинской школе, в таких школах все предметы преподавали на грузинском языке.
В грузинских школах русский язык изучали как иностранный.
Чтобы понять, представить себе, насколько владели русским языком учащиеся
грузинской школы, вспомните, как говорили российские школьники на английском
или немецком языках. А дома в мегрельских семьях говорили на мегрельском языке.
В мегрельской деревне Орджалеши все говорили по-мегрельски. Если кто не знает,
надо пояснить. Мегрелия или Самегрело — это историческая область в Западной
Грузии, населенная мегрелами. На юге живут гурийцы, на востоке — имеретинцы, на
севере — сваны. Есть еще рачинцы. И еще Картли, Кахетия, Аджария. Исторически
эти отдельные народности составили единую культурную и национальную общность.
Все говорят на одном грузинском языке. Только в Мегрелии сохранился еще и
мегрельский язык.
И это оказалось поводом для шутки. Вспомните известную песенку из фильма «Не
горюй»: «Однажды русский генерал вдоль по Кавказу проезжал. И грузинскую он
песенку по-мегрельски напевал…». Грузины — это один народ, тем не менее, они
вышучивают в фольклоре какие-то, самими же придуманные особенности, характерные
для обитателей той или иной местности. Так имеретинцы — как будто очень
хитроумные и удачливые, рачинцы — медлительные. И гурийцы, и сваны, и картлийцы
— все имеют свои особые мифологические черты, что получает отражение в
анекдотах, различных прибаутках, тостах. Весело и по-доброму.
С восьми лет школьные каникулы Дато проводил в Батуми. Когда Дато исполнилось
два года, старшая сестра, Нато, передала эстафету по дому и воспитанию младшего
брата сестре Нино, а сама уехала в Батуми учиться в медучилище, там встретила
своего жениха Резо и вышла замуж.
Можно было бы написать, какая Нато была восхитительная красавица. Сравнить ее с
Тинатин или с Нестан-Дареджан. Можно было бы представить Натэллу как
«солнцеликую деву, сходную с чинаром», а Резо, ее жениха, сравнить, естественно
с Тариэлом. «Словно месяц семидневный, он красивее платана». Но, поскольку
рассказ совсем о другом, ограничимся сухими фактами: Натэлла, едва приехав в
Батуми для учебы, встретила Резо, уроженца Батуми, и они вскоре поженились.
Резо с пятнадцати лет работал на турбазе, на лодочной станции спасателем. Резо
был королем батумского пляжа. К пятнадцати годам — вполне сформировавшийся
мужчина. Мощные, широкие плечи, узкий таз, пробившиеся усики. На лодочной
станции он практически жил во время пляжного сезона. В качестве спальника он
притащил старую дедовскую бурку. В бурке на голое тело он смотрелся
действительно Тариелом, Автандилом или абреком Дато Туташхия, кому как
привиделось. Бурка, папаха и еще кинжал. «Кавказ стайл», многие отдыхающие
делали обязательную фотографию. Особенно отдыхающие дамочки. Для дамочек
сложился определенный туркомплект: сходить на фонтаны, посетить ботанический
сад и покататься с Резо на катере.
Резо со своим превосходным торсом мелькал на пляже то там, то тут. И то там, то
тут слышно было: — Резо, у меня ласта отцепилась… — Ревазик, почини застежку… —
Резо, Ревазик… В Резо влюблялись, дарили подарки. Дамочки со всего необъятного
Союза, от Северодвинска до Благовещенска, все стремились на батумский пляж.
Одна блондинка, по профессии искусствовед, из Москвы, подарила Резо серебряный
медальон, а в медальоне была маленькая фотография самой дамочки в большом
декольте. — Ревазик, малыш, вспоминай иногда свою несчастную Клариссу.
Вообще, у Резо был шанс навсегда остаться курортным жиголо и вертопрахом. Но
подошло время послужить в армии. Его призвали в морфлот, служил он неподалеку,
в Крыму, в Балаклаве. Со службы Резо вернулся старшиной второй статьи, очень
ответственным и серьезным. Устроился на работу в Батумский морской порт, где
вскоре сделался бригадиром докеров и членом профсоюзного комитета. А когда
внезапно умер его отец, Резо стал старшим в семье и хозяином дома.
Дамочки курортные интересовались им еще с большим энтузиазмом, но Резо начал
подумывать о продолжении рода. Для этого ему нужна была только Нестан-Дареджан.
И вскорости именно такую Нестан он и встретил на улице города Батуми.
Это была Нателла, сестра Дато. Только-только она приехала в Батуми из
мегрельской деревни. В своем черном, значительно ниже колен платье она,
безусловно, была Нестан-Дареджан. Резо унаследовал от своих родителей дом в
предместье Батуми у самого моря. И вот поэтому все летние каникулы Дато
проводил в Батуми. Резо приходился зятем, но из-за большой разницы в возрасте
Дато называл его дядей.
Резо и Дато быстро подружились, Дато таскался за Резо как хвостик. Резо часто
брал на работу в порт с собой Дато. В порт приходили корабли отовсюду. Иногда
удавалось попасть на пришвартованный у стенки корабль. Моряки угощали Дато.
Карманы Дато были полны гостинцами, конфетами, жвачкой. И Дато на второй сезон
говорил на всех языках, что и моряки заходивших в порт кораблей. Причем он
повторял даже жестикуляцию и мимику иностранцев. Такие вот у Дато обнаружились
незаурядные способности к иностранным языкам.
Родительский дом в пригороде Батуми, у самого моря, достался Резо вместе с
дачниками. С незапамятных времен, еще при жизни бабушки и дедушки, на все лето
у них снимала половину дома одна московская семья. Сейчас приезжал их
состарившийся сын с женой. Это был московский ученый, филолог, известный
шекспировед. Очень колоритный старичок. Небольшого роста, сухопарый, лысоватый,
с седой бородкой-эспаньолкой. Ходил он в соломенной шляпе, белоснежном из
льняной коломенки костюме. Такие костюмчики были в моде в начале века. А вот
сандалии на босу ногу были супермодные, фирмы «ЭККО».
Артур Дэвидович Маклинкин английский язык знал в совершенстве. И в Батуми его
семья уже не в первом поколении арендовала дачу совсем не случайно. Артур
Дэвидович был чуть-чуть англичанин. У его дедушки был здесь раньше шикарный
дом, в самом центре Батуми. Бывает очень занятно прослеживать трансформацию
некоторых фамилий. Особенно в России, где иностранные фамилии русифицируются.
Помните, в романе «Порт-Артур» генерал с немецкой фамилией Стессель превратился
в Стеселева?
Анализировать трансформацию некоторых фамилий очень занятно, как детектив
прочитать, как шараду разгадать. Вот, например, бегает по двору собачка,
дворняжка дворняжкой. А вдруг примет стойку, поведет ушами — и никакая и не
дворняжка. Ну, просто вылитый доберман-пинчер. Или с картинами тоже, говорят,
так бывает. Вот нашли где-то в запасниках музея картину с изображением
сенокоса, сняли реставраторы первый слой, а там уже другой совсем сюжет, еще
сняли, а там и вовсе какая-нибудь библейская история и кисти не имярека
какого-нибудь, а самого что ни на есть Рембрандта.
Город Батуми — город с достаточно длинной историей. Упоминания о нем
встречаются еще у Аристотеля. Да, да, у того самого. То есть первое упоминание
о городе Батуми было в IV веке до н. э. Разные были периоды. А вот в конце XIX
века был подъем экономики. Свободный порт, порто-франко, нефтяной терминал. Для
транспортировки нефти построили железную дорогу, Баку — Батуми. Расцвет по
всему спектру. Именно тогда здесь заправлял прогрессивный князь Абашидзе,
который очень много сделал для процветания Батуми.
В те времена в Батуми промелькнуло много славных имен. Наряду с другими здесь
промышляли нефтью и братья Нобиле, те самые Нобиле. Один из братьев позже
учредил нобелевскую премию. А в компаньонах у них был английский промышленник,
горный инженер, с замечательной шотландской фамилией Мак-Лин. Артур Мак-Лин,
дед нашего Артура Дэвидовича. Много с тех пор воды утекло. Менялась власть, шли
войны, облавы, аресты. Национализация, коллективизация. С временами менялись и
нравы, менялись и фамилии. Были Мак-Лины, стали Маклинкины. А что тут
поделаешь! Вот такая «малинка-калинка».
Артур Дэвидович, между прочим, утверждал, что известный английский писатель,
автор остросюжетных романов, Алистер Мак-Лин, постоянно проживавший в городе
Лондоне, приходится ему троюродным братом. Конечно, было бы увлекательно
погрузиться в дореволюционный Батуми. Рассказать детальнее об истории семьи
Мак-Лин. Но формат рассказа к этому не располагает.
Отметим лишь то, что дореволюционный Батуми чем-то был похож на Одессу или
Баку. Все эти три южных города-порта объединяет интернациональная или, если
хотите, космополитическая среда. В этих городах перемешались представители
различных народов, но не разделились, как в Вавилоне из-за непонимания языка, а
придумали новый язык, объединяющий. В Одессе появилась новая национальность, —
«одессит», и говорили они на «одесском языке». От каждой культуры
выкристаллизовывалось самое лучшее, самое художественное.
Мы обязаны Одессе плеядой великолепных писателей. Бабель, Катаев, Олеша,
Паустовский, Багрицкий и очень, очень многие другие. То же самое наблюдалось и
в Баку, и в Батуми. Только несколько бакинских имен: Ландау, Ростропович,
Магомаев, Каспаров, Голявкин, Штемлер.
Почему так случилось? В чем причина? Порт, корабли и ветер морских странствий,
ветер прогрессивных перемен? Шум прибоя, стрекотание цикад и запах цветущей
магнолии? Обилие винограда, персиков и абрикосов? Конечно, не без этого. Ну, а,
может, еще что-то? Какие-то уникальные условия для творчества? А может, просто
все время тепло на улице и можно хоть до утра сидеть где-нибудь на набережной и
вести неторопливую беседу?
Дед Артур был очень дружен с князем Мемедом Абашидзе, настолько дружен, что
женился на его племяннице, княжне Тамрико. Мемед Абашидзе — легендарная
личность, очень много сделал для Батуми, и, в целом, для Аджарии. Прежде всего,
не допустил межрелигиозных конфликтов. Ведь Аджария, какое-то время будучи под
Османами, получила мусульманство. Аджария, единственная область в Грузии, где
проживает много мусульман. Там, наряду с христианскими храмами, была и
синагога, и мечети. Так вот, будучи очень мудрым политиком, Абашидзе дал
возможность сосуществовать разным религиям. И без потасовок.
Мемед Абашидзе был просвещенный человек. Получил хорошее образование в Турции.
Знал несколько европейских языков, еще и турецкий. Путешествовал. Побывав в
Париже, он тиражировал опыт «поэтических кафе» в Батуми. Это было время
расцвета. Сам, кстати, будучи поэтом, Абашидзе перевел «Витязя» на турецкий
язык. Судьба Абашидзе трагична, как у многих ярких личностей. Поэт Абашидзе,
как и его земляк из Кутаиси, поэт Владимир Маяковский, вдохновился идеей
революции. В 1905 году, во время известных событий в Батуми, Абашидзе
познакомился с Иосифом Сталиным. Позже князь Абашидзе строил советскую власть в
Аджарии. Знакомство со Сталиным ему помогало. Князь, как бы феодал и
эксплуататор, строил рабоче-крестьянское государство. Совсем не по Марксу.
Противоречие в теории. Ну, ничего, все потом утряслось. Никаких противоречий. В
1937 году князя Абашидзе, приятеля Иосифа Сталина, арестовали и расстреляли.
Так вот, капиталист Мак-Лин, женившись на княжне из рода Абашидзе, не вернулся
в Англию, а остался в Батуми. Правда, в отличие от Мемеда, его революция не
вдохновила, он очень был увлечен своей красавицей женой Тамрико и своей
профессией горного инженера. Вскоре у него родился сынок Дэвид. И хотя папа у Дэвида
был англичанин, а мама грузинка, в метриках он оказался русским. И вместо
Мак-Лина, — Маклинкиным.
С внуком вышла та же история. Одна бабушка была грузинкой, а вторая бабушка, —
полькой. Один дедушка был англичанин, а второй дедушка был понтиец (грек). Вот
такой замес. А в метриках записали, — русский. Артур Дэвидович Маклинкин по
паспорту был русским. Но учитывая имя, отчество и фамилию, а также его большие
достижения и успехи в профессии, коллеги по университету считали его евреем.
Несмотря на преклонный возраст, Маклинкин был в хорошей форме, сохранял
любознательность и интерес к жизни. День у него начинался с утреннего похода за
свежими газетами. Он выходил на набережную, пил там кофе. Прекрасный кофе
варили в песке в специальных турках. В это время вся набережная пропитывалась
восхитительным ароматом. На набережной собирались местные «пикейные жилеты»,
покалякать. У Маклинкина много здесь было знакомых, все-таки с детства каждое
лето он проводил в Батуми. Маклинкин вполне сносно говорил по-грузински. Он мог
сыграть партейку в нарды. Далее заходил на рынок, прикупить свежих овощей, да и
просто посмотреть… Ведь южный рынок — это зрелище, театр миниатюр.
Артур Дэвидович отошел от активных дел, созерцал, но привычка к
интеллектуальной работе выплескивалась в совершенно неожиданные формы. Так, для
соседей по даче он придумывал различные развлечения: шарады, живые картины.
Участвовали дети, а также их родители. Одним из развлечений Артура Дэвидовича
было составление кроссвордов, а апробировал он их на соседях-дачниках.
Чемпионом всегда выходил, как ни удивительно, хозяйский паренек, Дато.
Удивительно, потому что Дато был еще совсем ребенок, да и на русском почти не
говорил. И вот, тогда Артур Дэвидович нашел для себя новое развлечение:
образовывать и учить Дато. Он оказался просто уникумом, схватывал все налету.
Как губка впитывал любую информацию. Артур Дэвидович из городской библиотеки
таскал книги охапками. Дато читал их как ксерокс, моментально и с точностью
фотографии, не упуская сносок, написанных «петитом».
Артур Дэвидович был ошеломлен. С таким природным даром он встретился впервые.
Артур Дэвидович перестал ходить на вечерний преферанс к соседям, все время стал
проводить с Дато. Вскоре добрели они и до английского языка. Каждое лето они
встречались в Батуми. Зимой состояли в переписке. Дато был всего лишь
мальчиком. Иногда ему надоедало заниматься, ему хотелось купаться, бегать с
пацанами, играть в футбол. В такие моменты Артур Дэвидович сердился, ревновал
Дато к другим занятиям. Какие могут быть футболы, когда собирались разбирать
двадцать четвертый сонет Вильяма Шекспира!
Так продолжалось почти семь лет. На восьмой год Маклинкины не приехали, умер
Артур Дэвидович, в Москве. Для Дато Маклинкин был и остался главным учителем.
Маклинкин научил Дато работать. Работать с книгой, размышлять, сравнивать,
вчитываться. Смаковать прочитанное. Больше не было такого учителя у Дато, разве
что частично его заменил Ганелин. Но это уже в МГУ.
Закончил школу Дато с золотой медалью. За время учебы в школе Дато был достопримечательностью
Зугдитского района. Он был победителем всевозможных олимпиад, районных,
республиканских, причем по всем предметам. Дато не загордился, он успешно
прошел тест на «медные трубы». Ему были открыты двери в любой ВУЗ, но Дато был
верен заветам учителя Маклинкина, он выбрал филфак МГУ.
Гоча, отец Дато, с затаенным дыханием наблюдал за успехами сына. Он даже не
заикался о ветеринарном будущем сына, понимал, что сыну уготованы совсем другие
просторы. Гоча вспоминал свою жену Манану, очень часто она ему виделась во сне.
Как она болела, как трудно она носила беременность. Гоча не знал тогда, что
врачи были против этой беременности, жена ему об этом не сказала. Всю
ответственность за возможные осложнения Манана взяла на себя. Теперь, задним
числом, Гоча начал понимать, что Манана предчувствовала свой конец. Гоче стало
понятно, что Манана во время своей беременности готовила дочерей к разлуке, она
с особым рвением учила их готовить еду, содержать хозяйство, показывала где что
лежит в доме. Короче, давала инструкции на случай отъезда. К выдающимся
способностям сына Гоча относился как к Божьему промыслу. Но Гоча не сомневался,
что это Мананины старания отмечены так.
Итак, Москва. Чтобы поступить, Дато, как золотой медалист, должен был сдать
всего один экзамен по специальности на «отлично». У Дато принимал экзамен
доцент Ганелин. Сдал экзамен Дато не больше чем на три — «удовлетворительно»,
но Ганелин поставил оценку — пять, «отлично».
Поступить учиться на филфак МГУ считалось престижным. Конкурс был очень большой.
Выпускники различных спецшкол с углубленным изучением иностранных языков
дополнительно занимались на подготовительных курсах или с репетиторами, и то не
всегда поступали с первого раза. Ганелин на экзамене сумел разглядеть
способности Дато и прибавил оценку. Авансом. Ганелин ведь разглядел, что
паренька к поступлению никто специально не готовил. Паренек как с гор
спустился. А потенциал у него огромный. Таких уникальных способностей Ганелин
не наблюдал за всю свою многолетнюю практику.
То, что Ганелин отважился повысить оценку, было просто немыслимо. Ведь Ганелин
всю свою жизнь предпочитал не высовываться. Можно было бы сказать, что Ганелин
был трусоват. Но, учитывая его возраст и долгий стаж работы на кафедре, назовем
это житейской мудростью.
Первый год учебы в Москве был полон всяческих открытий и откровений для Дато. А
на второй год Дато уже ощущал себя москвичом. Конечно же, осмотрел
достопримечательности. Конечно же, посетил всевозможные «злачные» места.
Конечно же, побывал в «Арагви», когда дядя Резо приезжал в Москву. Конечно же,
было и «это». Конечно же, было и «то». Но главным развлечением для Дато
оставалось посещение научного зала публичной библиотеки и занятия в
студенческом научном обществе (СНО) под руководством Ганелина.
Забавный случай был на второй месяц по приезде в Москву. Одногруппница
пригласила на день рождения к себе домой. Ее родители, работники
«Внешпосылторга», работали за границей. Жила она с бабушкой в огромной
квартире. Бабушка была вполне себе цивилизованной, разрешила внучке отметить
день рождения с размахом. Среди гостей много однокурсников, и в основном были
москвичи. Был и двоюродный брат именинницы; ее звали Марина, а брата звали
Эдик. Он был старшекурсником МГИМО, то есть будущий дипломат.
На день рождения к сестренке он привел своего товарища Адика. Вообще-то тот был
Андрей, но друзья звали его Адиком. И вот эти Адик и Эдик на правах старших и
бывалых задавали тон вечеринке. Было весело и вкусно. Дато впервые попал в
гости к москвичам. Сначала немного стеснялся, а потом освоился. Выпивали,
закусывали, танцевали. Дато, естественно, нарядился. Отец, когда отправлял его
на учебу, расстарался. Экипировал сыночка по последней зугдитской моде. Костюм,
белые сорочки, галстуки. Москвичи одевались совсем по-другому. И вот еще что: в
Зугдиди считалось шиком шнуровать туфли особым способом, так, чтобы один конец
шнурка был длиннее, и этот длинный конец шнурка засовывали под резинку носка.
Эдик и Адик на вечеринке вели себя вполне демократично, но легкое снисхождение
проскальзывало ко всему этому первокурсному молодняку. А потом, в процессе
алкоголизации, они откровенно стали подтрунивать над гостями. Особо доставалось
Дато. Эдик и Адик приняли Дато за отпрыска какого-нибудь грузинского набоба. За
сына директора «Самтреста», например. Папаша наверняка пристроил сыночка за
деньги, и какого-либо знания иностранного языка у Дато не предполагалось. Адик
и Эдик не стесняясь переговаривались на английском языке, в расчете, что никто
их не понимает. Предметом их особого внимания и юмора были шнурки Дато.
Дато их прекрасно понимал, и настроение у него, конечно, сразу же испортилось.
Первым побуждением у него было «начистить морду» и Эдику, и Адику. Благо дядя
Резо, уроженец портового города и прекрасный боксер, неплохо подготовил Дато.
Но уже тогда, на первом курсе, Дато ощущал себя не каким-нибудь батумским
биндюжником, а служителем… Жрецом Каллиопы или Мнемозины… Вообще-то до конца
Дато тогда еще не определился, чьим он будет служителем, но морду бить не стал.
На самом деле и Адик, и Эдик оказались отличными ребятами. Они подружились с
Дато в дальнейшем. Дато бывал у них дома. Но больше, чем с ребятами, Дато
сблизился с отцом Андрея-Адика. С отцом Андрея они сошлись на общем интересе к
поэзии Вильяма Блейка. Вот ведь мир, оказывается, как тесен: позже выяснилось,
что отец Андрея когда-то был аспирантом Маклинкина. И в связи с этим навещал
своего учителя в Батуми. Отец Андрея снимал угол в доме неподалеку от дома
Резо. А сколько раз пил чай с Маклинкиным на веранде в доме родителей Резо — и
не подсчитать. Правда, тогда Резо был еще совсем малышом, а Дато и вовсе не
родился.
К окончанию университета Дато опубликовал две научных статьи, выступал с
докладами на научных конференциях. То есть Дато считался уже молодым ученым с
блестящей перспективой. Никто не сомневался, что он продолжит обучение в
аспирантуре. По теме будущей диссертации он уже сделал первые шаги. Но место в
аспирантуре было только одно. В последний момент в аспирантуру взяли чью-то
высокопоставленную племянницу.
Возмущался старик Ганелин! Ходил по университетским инстанциям, хлопотал. В
конце концов, Ганелин разругался вдрызг с проректором по науке и решил
уволиться из МГУ. Довели. Тихого, бесконфликтного, в чем-то даже затюканного,
безропотного и трусоватого Ганелина довели до открытого, бескомпромиссного и
бесстрашного протеста.
Дато еле-еле уговорил Ганелина утихомириться. И совсем не обязательно учиться
Дато в аспирантуре. Наукой ему заниматься ведь никто запретить не сможет. А
диссертацию он сможет защитить как соискатель, и Ганелин вполне может
продолжать быть его научным руководителем. Такое мудрое поведение Дато
продемонстрировал после того, как увидел реакцию Ганелина. Ему стало жаль
старика. Он понимал, что у Ганелина могли быть серьезные неприятности в
университете из-за его афронта.
А сначала Дато разбушевался и сам не на шутку. Он прекрасно знал эту студентку,
которую взяли вместо него в аспирантуру. Каждую сессию она заваливала
какой-нибудь экзамен. Пересдавала экзамены не без вмешательства декана, который
лично ходил с ней на пересдачу. Лекции она не посещала, на занятиях, семинарах
появлялась редко. Зачем ей была аспирантура?!
Незадолго до распределения Дато выступал на студенческой научной конференции.
Сделал блестящий доклад. Получил почетный диплом из рук проректора, который в
заключительной речи назвал Дато ни много ни мало — «восходящей звездой»,
«молодым, но с очень большим потенциалом, ученым». А нынче Дато встретил
проректора в университетском коридоре, и тот как-то неестественно быстро
прошмыгнул в свой кабинет, сделал вид, что не узнал Дато, даже как-то
демонстративно отвернулся.
Ох, как разозлился Дато! Закипела, дала себя знать горячая кавказская кровь.
Мелькнула мысль устроить корриду прямо в коридоре. Начистить морду этому
проректору, тем более, что проректор был относительно молодой и здоровенный.
Захотелось Дато вскочить на коня и побыть немного времени абреком Дато
Туташхия. Наказать всех своих обидчиков.
Тогда впервые в жизни Дато напился, и хорошо, что в компании своих общежитских
друзей. Ребята не дали Дато ничего такого натворить. Дня через два Дато
успокоился. Он понял, что виноватых искать надо не в университете. Подневольные
они все здесь, не самостоятельные. Проректору самому, наверно, противно все
это, а сделать ничего не может…
Дато не поступил в аспирантуру, поэтому должен был отработать по распределению.
Его распределили учителем английского языка в сельскую школу. В далекую, а
вернее, глухую сибирскую деревню.
Два года спустя в Энском облоно (отдел областного образования) проходит
методическое совещание. Заведующий докладывает об успехах. Вот ведь, можем же,
когда захотим. Три года не было учителя иностранного языка в сельской школе
Мандыкулийского района. Облоно нашло возможность направить в эту школу молодого
специалиста, выпускника, между прочим, МГУ. И что мы с удовлетворением
отмечаем? Молодой специалист сделал что-то невероятное. Мало того, что успешно
начал обучение пятиклассников, но и подтянул старшеклассников. Более того,
организовал факультатив. Организовал кружок, который с удовольствием посещают
не только дети, но и их родители. Практически всем жителям этого поселка стал
доступен иностранный язык. О таком, товарищи, можно только мечтать. Предлагаю
на базе этой сельской школы организовать методический центр с целью
распространения такого прогрессивного опыта.
Результаты работы выездной комиссии Энского Облоно были сногсшибательны. Всего
за два года ученики этой школы, а также их родители научились и свободно
общались на иностранном языке. Но только не на английском… Они общались на
мегрельском.
Часть вторая. Слепой музыкант
В один день с Дато Швиделия родился Артём Степанович Скрябин. Совпадает и
год, и месяц, и день. А если бы кто поинтересовался сверить записи в журнале
родильных домов, совпадает и час с минутами. Совпадают и еще кое-какие факты. В
семье Скрябиных так же, как и в семье Швиделия, уже были две дочери. Старшей
дочери тоже было пятнадцать лет, когда родился Артём. Но, в отличие от семьи
Швиделия, где ребенок был выстраданный и долгожданный, Артёма никто не ждал.
Больше того, известие о возможном появлении на свет Артёма вызвало бурю
возмущения в нетрезвой голове его отца Степана. Возмущение материализовалось
ударом ноги отца по животу матери. Это был первый удар в зарождающейся жизни
Артёма, но далеко не последний.
Но начнем по порядку. К моменту нашего повествования Степан, отец Артёма,
работал грузчиком продовольственной базы, расположенной в двадцати километрах
от города Тамбова, в одном из райцентров. Продовольственная база снабжала
жителей города Тамбова всем: от мясных, молочных, макаронно-бакалейных до
вино-водочных изделий. Степан очень ценил свою работу, ибо всегда был накормлен
и нос в табаке, и в плюс — перманентная доза всяческого алкоголя.
Жена Степана долго пыталась бороться с его алкоголизмом. Их семейная жизнь
напоминала боевые действия с короткими перемириями. Вот в период очень
короткого перемирия и был зачат Артём.
Мать Артёма звали Зинаидой. Когда Степан еще только ухаживал за своей будущей
женой, он звал ее Идочкой. А в последние годы у Зинаиды были совсем другие
наименования.
Зинаида когда-то работала операционной медсестрой. Это очень ответственная и
уважаемая работа. От опыта операционной медсестры во многом зависит успех
операции, проводимой врачом-хирургом. Но в постоянной борьбе с выпивками мужа она
и сама пристрастилась. Они стали выпивать на пару.
У Зинаиды начались неприятности на работе. Учитывая ее прежние заслуги, ее не
выгнали с работы, а перевели в санитарки. Когда-то статная красавица Зинаида
превратилась в полустарушку на тоненьких ножках с большим отвислым животом. Вот
этот живот и ввел всех в заблуждение. Живот растет: то ли цирроз печени с
асцитом, то ли холецистит. Зинаида давно плюнула на свою внешность, к врачам не
обращалась. А когда Артём зашевелился в животе, предпринимать что-то было уже
поздно, пришлось готовиться к родам.
Степан, как и бывает у мужчин крепко выпивающих, был необычайно ревнив. На себя
он даже не подумал, возникли подозрения сразу на нескольких Зинкиных ухажеров.
Вот он в сердцах и заехал ей по животу. Но, к счастью, обошлось. Жива осталась
Зинка, да и малец тоже. Это уже потом, когда Артём родился, и когда он долго не
вставал на ножки, обнаружился врожденный вывих бедра, и врачи перед операцией
интересовались, не было ли какой травмы во время беременности. Ну, кто им
сказал?!
Итак, родился Артём не в простых обстоятельствах. Выхаживали и воспитывали его
сестры. Сестры все успевали. Обе сестры отлично учились, все по дому умели
делать, были взрослыми не по возрасту.
Семья Скрябиных не всегда была такой. Были и другие времена. Об этом может
свидетельствовать фотография, висящая на стене в гостиной или в зало, как
принято в провинции такую комнату называть. На фото — красавец лейтенант,
только после выпуска из училища, парадный китель, кортик на боку. С другого
бока — красавица Зинаида, выпускница медучилища. Служба на Тихом океане. Степан
— командир БЧ-4 на корабле, радиоинженер. Досрочно становится
капитан-лейтенантом за хорошие показатели и успехи в несении службы. Зинаида
работает в военном госпитале, ее очень ценят. Девочки-дочки везде успевают: и в
школе — отличницы, и в различные кружки ходят в гарнизонный Дом офицеров. И
пианино, и балетная студия, — как и положено капитанским дочкам.
Возвращение из морского похода — это всегда большой праздник, шампанское, коньяк.
А Степану на корабле выдавали спирт для служебных надобностей, приборы
протирать. Вот это Степана и сгубило. С шампанского перешел на «шило». «Шило» —
это так спирт называют. Почему «шило»? А потому что «сердце колет», когда пьют
его. Служба у Степана не пошла. Неприятности различные. Дальше
капитан-лейтенанта не продвинулся, очередные звания задерживали. Степана
уволили из армии досрочно, со скандалом. Посчитали виновником очень серьезного
происшествия в воинской части, где он служил. Конечно, Степан обиделся на весь
белый свет, увольнение он считал несправедливым, инсинуацией недоброжелателей и
некомпетентного начальства.
Семья Скрябиных поселилась в доме родителей Степана, в родном его городишке.
Здесь родственники и друзья. Многие его друзья-одноклассники стали начальством
районного масштаба, предлагали Степана трудоустроить на тепленькое местечко. Но
Степан от всего отказывался. Выбрал продовольственную базу. И там ведь мог
стать каким-нибудь начальником. А стал грузчиком.
Но вернемся к Скрябину Артёму. Он уже родился. Рос он на попечении старших
своих сестер. Тихий, можно даже было бы сказать сосредоточенный. Не орет,
большую часть времени проводит в коляске, на веранде. Ежедневно по радио
передавали концерты по заявкам тружеников села. Передача «В рабочий полдень». А
заявки эти, как правило, классическая музыка: Рахманинов, Чайковский,
Мусоргский, Гайдн или Брамс с Бахом.
И вот тогда сторонний наблюдатель мог бы увидеть улыбку Артёма. Да что там
улыбка, он заливался от радости. Артём довольно долго ничего не говорил, лет до
трех. Зато иногда он начинал выть. Ну не выть, конечно, а подвывать. Никто
особо на это не обращал внимания, но если бы кто-то сообразил бы записать эти
«подвывания» и дал бы послушать специалисту, было бы ясно, что это музыка.
Согласитесь, что это не рядовое явление. Это очень даже необычно. Долго Артём
не вставал на ноги, потом выяснилось, что это из-за врожденного вывиха бедра.
Прооперировали, и Артём стал ходить, но хромал. У папы Степана была в
курсантские годы кликуха «скребун». Так отметили товарищи успехи курсанта
Скрябина на любовном поприще. А вот у Артёма было прозвище «скребок». А особо
деликатные соседи называли Артёма «поскребышем».
Вот такие дела. Вот такие ассоциации. Неужели не слышали, что фамилия Скрябин —
это, прежде всего, выдающийся русский композитор. Александр Николаевич Скрябин
первый в целом мире попытался совместить звук и свет. Когда Артём научился
передвигаться по комнатам, первым делом он надыбал пианино, стоявшее в зале и
оставшееся от прежней жизни. Как только Артём добирался до пианино, он начинал
создавать что-то грандиозное. Домашним это не досаждало, единственная забота,
чтобы ручки не прищемил крышкой. Крышку вообще отвинтили. Никто на
«музицирование» Артёма не обращал ни малейшего внимания. И, конечно, никому и в
голову не могло прийти чтобы мальчонку музыке учить.
На Артёма, вернее на его музыкальные способности, обратил внимание школьный
учитель. Это был не учитель пения. Это был учитель труда. А вот родной брат
учителя труда был музыкантом. Он служил в гарнизонном военном оркестре,
неподалеку от райцентра. Он и уговорил свое начальство взять Артёма в их
оркестр воспитанником. Воспитанник — это как сын полка. Среди музыкантов их
называли «воспитон». Их ставят на довольствие, одевают в военную форму.
Воспитанников готовят для службы в оркестре. Учат играть на духовых
инструментах, а иногда их гоняют за пивом для старших товарищей. В свободное от
службы время, по договоренности с начальством, музыканты оркестра «лабают» на
похоронах или свадьбах. «Воспитоны» к этому тоже приобщаются по мере освоения
навыков и мастерства.
В этом оркестре Артём освоил все инструменты, он мог подменить любого. Казалось
бы, вот и профессия, но когда дело дошло до призыва в армию, Артёма из-за его
хромой ноги не пропустила медицинская комиссия. Да и мечта была у Артёма —
учиться на композитора. Вот так он и попал в Москву. В консерваторию его не
приняли. Артём нигде музыке не учился, ни в музыкальной школе, ни в музучилище.
У Артёма были способности выдающиеся, а бумаг не было. Не взяли его в
консерваторию. Ну, не было там, в консерватории, своего Ганелина.
Артёму удалось поступить в институт культуры и искусств, где он благополучно и
отучился. Ему немного материально помогали сестренки, но на прожитье все равно
не хватало. Подрабатывал, где мог. Играл в ресторанах, благо всегда были
предложения кого-то из музыкантов подменить на время, в связи с их чрезмерной
алкоголизацией. У ресторанных музыкантов постоянное искушение выпить и
закусить. Издержки профессии, так сказать. У Артёма к алкоголю было отвращение
с детства.
И все-таки алкоголь сыграл и с ним злую шутку. В общежитии праздновали день
рождения сокурсника. Было весело, много собралось различного народа. Артём, как
обычно, пил лимонад, но кто-то ему в лимонад налил водки. Артёма как отрубило.
Проснулся он в своей комнате, в своей постели, но девушку, которая оказалась
рядом, он видел впервые. Как потом выяснилось, эта первокурсница была в него
влюблена. А через пару месяцев рядом с общежитием его поджидал господин крепкой
наружности и модно одетый.
Это оказался папахен той самой первокурсницы. Первокурсница забеременела.
Папахен, недолго рассусоливая, предложил Артёму жениться на его дочери. Тут же,
не отходя от темы, папахен уведомил, что его дочь совсем не бесприданница, и
разложил все материально-бытовые условия по полочкам. Папахен был настолько
великолепен в своем практицизме-цинизме, что стоит ему посвятить несколько
строк.
Звали его Анатолий Эдуардович Сердюк. В Москву он приехал после службы в армии.
А в армии он служил помощником начпрода, то есть начальника продовольственного
снабжения. В армии он много чему научился. Нет, не стрелять. Он научился всяким
практическим штучкам, благодаря которым и солдатики не умирали, и начпрод не
одну дачку себе построил. Приехал Сердюк покорять Москву и начал это делать со
скромной должности грузчика продовольственной базы. Продбаза московская — это
целый город со своими подъездными путями, холодильниками и прочей
инфраструктурой, не чета той, где работал отец Артёма. Грузчику там можно было
бы жить. Многие так и делали, «зависали» на несколько дней. Вот, например,
разгружают бараньи туши, «кусманчик» барана можно оттяпать, пока весовую не
прошли. Потом разгружают овощи. А вот и вагон с портвейном подъехал. Взять
всего понемногу — и вполне можно «заморить червячка». Укромных мест полно,
можно и костерок развести, чтобы пищу приготовить, можно и переночевать. Самое
неприятное сыпучее разгружать. На сыпучее старались направить каких-нибудь
новичков, студентов. Ибо пыльно, работать приходится в масках-респираторах.
Скребешь эти горы зерна механической лопатой, конца-края не видно, да и навара
никакого, кашу варить, что ли.
Анатолий Эдуардович сразу прикинул, что это не для него компания, и вскоре
стал: сначала учетчиком, затем замом, а потом уже и завом. Анатолий Эдуардович
был уроженцем Кубани. Говорил с таким южнорусским выговором. Часто шутил, знал
много прибауток. Балагур. Все вместе создавало образ добряка, но хитрована.
Весовщицы, фасовщицы и нормировщицы были без ума от Анатолия Эдуардовича. С
мужиками тоже нормально контактировал, разруливал всякие конфликтные ситуации.
А ситуаций этих было на каждом шагу… Мужики же все там были горячие, подогретые
портвешком, бедовые. Бывало, что и за нож хватались. Умел Сердюк с людьми
разговаривать, контакты наводить, в этом ему не откажешь. Грузчик, учетчик,
заместитель директора и директор. Написать нетрудно. Четыре слова для сухой
служебной характеристики. А ведь на это восхождение ушло лет пятнадцать.
Сколько пришлось преодолеть, сколько раз пришлось переступить… Ставропольский,
деревенский паренек, без образования, без знакомств и связей покорил такую
вершину. Ведь в стране всеобщего дефицита должность директора продбазы — это
ого-го. Это, как минимум, — председатель Малого Совнаркома.
Сердюк был очень способным и, безусловно, обаятельным в своем роде. Как опытный
игрок в покер, или даже разведчик, оценивал моментально людей, ситуацию, риски,
выгоду. Все, что нужно по профессии, он получил из практики, в армии, от
начпрода. Но нужны были и дипломы. Подтвердить квалификацию, так сказать. Для
этого он ускоренным способом получил диплом сначала кооперативного техникума, а
потом уже и в институте отучился. На лекции, естественно, он и не ходил. Сердюк
сам мог преподавать, но не для школяров-студентов, а для профессионалов на
курсах усовершенствования. Сказать, что он был неотразимым красавцем, нельзя.
Большой и толстый, даже немного косолапый. Неуклюжий медвежонок. Но женщинам он
нравился, что-то, значит, они видели. Повторимся: фасовщицы, весовщицы и
нормировщицы были без ума от Анатолия Эдуардовича. Многие строили планы,
рассчитывали на серьезные отношения.
Но не тут-то было. Сердюк очень скоро женился. Невеста, хоть и не чета
весовщицам и фасовщицам по внешним данным, зато коренная москвичка и с образованием.
Она работала в детском саду воспитателем. Материальная база, правда, не ахти
какая. Невеста проживала с родителями в коммунальной квартире. Но Анатолий
Эдуардович за три года сумел всю ситуацию с жильем разрулить и даже дачку для
стариков построил. Жемчужиной всей этой женитьбы оказался дядя матери невесты.
Бог свидетель, Сердюк такого бонуса не ожидал, расчетов не строил. Этот дядя
Паша оказался референтом со Старой площади. Невелика должность, не член ЦК, но
все же. Дяде Паше по статусу была положена «кремлевка». Это такой своеобразный
«соцпакет»: медицинское обеспечение с санаториями плюс государственная дача.
Ну, и персональный автомобиль, «Волга» черного цвета. Поскольку дядя Паша был к
тому времени бездетным вдовцом, на его даче жила семья племянницы.
Жуковка — это коттеджный поселок за забором, с собственной инфраструктурой,
магазинчиками, кафешками, теннисными кортами и прочими удовольствиями.
Существует определенная сегрегация, расселяют по дачам примерно одинакового
уровня чиновников. Дачи разные по комфортности, и в этом заложен был глубокий
смысл. Каждому овощу — свой фрукт. Такого не было, чтобы какой-нибудь
инструктор из общего отдела соседствовал с заведующим отделом пропаганды.
Всю сложившуюся табель о рангах и субординацию спутал Сердюк. Он устраивал
«большой шашлык» прямо во дворике своего коттеджа и зазывал всех мимо
проходящих. Пройти мимо этих ароматов не было сил. Таким образом Сердюк
перезнакомился с очень многими «полезными» людьми. Тем более, что эти люди
полезны оказывались на все времена. Во время грядущей «перестройки и гласности»
все эти специалисты со Старой площади перебрались в другие кабинеты,
Администрацию Президента, например. У дяди Паши ничего не поменялось, разве что
водитель «Волги». Вот такой был тесть у Артёма. Опытный, крепкий хозяйственник,
с обширными связями на всех уровнях, обеспеченный в меру текущих
необходимостей. При всем при том, человек не зловредный, скорее добряк, но
своего не отдаст и не упустит.
Надо признать, многим землякам и родственникам со Ставрополья Сердюк конкретно
помог, в Москве пристроил. Сердюк близко дружил с атаманом войска казачьего,
входил в общественный Совет казачьих формирований. «Любо, братцы, любо, любо,
братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить». У них в станице, где
вырос Сердюк, материальное благополучие было на первом месте. Чтобы просторный
дом был, достаток, мотоциклет с коляской или еще лучше автомобиль. Конечно,
жили все по-разному, но ориентиры на успех примерно вот такие. Сердюк на всю
жизнь запомнил, как он ходил к своему школьному товарищу домой и впервые увидел
ковры на стенах.
Ковры на стенах тогда ему показались верхом благополучия и устроенной жизни.
Запали в душу коврики. Для Сердюка дочка Ритка была светом в окне. Ради нее он
работал, ради нее он мог что угодно сделать. Ради нее он жил. Не так
представлял он ее будущее. Не для этого чудака он ее готовил. Надо же,
влюбилась как кошка. И в кого… в ничтожество. Неумеха, лоботряс. Ведь Сердюк
пытался сделать из него человека. Пробовал сосватать на управляющего колбасным
цехом. Нормальная, уважаемая должность, и при деньгах. Так нет, зятек не
захотел. Предлагал на рынок пристроить, точками руководить. Работы всего на
час, «бабки» вечерами собирать. Тоже отказался, музыкант хренов. Ладно, музыка.
Так становись знаменитостью. Чтобы «достойно было». Сердюк мог бы помочь
устроиться, мир-то ведь не без хороших людей. Хочешь в филармонию — пожалуйста,
хочешь в оркестр Большого театра — нет никаких проблем. Но не в кабаках же
играть, как халдей какой, лабух, не в обычной же школе мантулить.
Не знал Сердюк, что делать с зятем. Забавная история вышла в ресторане, где
Артём в очередной раз подменял коллегу-музыканта, подхалтуривал. Играет он на
клавишных и случайно обнаруживает за одним из столиков тестя в компании сослуживцев.
Артёма узнал один из них.
— О, а никак это Ваш зять на сцене, Анатолий Эдуардович?
Тесть, уже изрядно выпивший, в перерыве отвел Артёма в сторонку:
— Сколько тебе здесь башляют? Я тебе обещаю возмещать, но чтобы впредь тебя
никто ни в одном кабаке не видел. Только лабуха мне еще не хватало в семье!
Через пару месяцев отмечали день рождения тещи. Был устроен обед. Тесть был
очень благодушен. Не умолкал, говорил тосты, сыпал жене комплименты. Потом
пригласил Артёма в сигарную комнату и там продолжил уже исключительно для
Артёма. Дескать, как важно иметь надежные тылы в жизни. Как он любит свою
ненаглядную женушку, тещу Артёма, до сих пор. Вот уже больше двадцати лет. Как
он ей благодарен за эту любовь, за тот уют в доме и тепло. И, конечно, он
желает Артёму такого же. Чтобы они с Ритой жили так же, душа в душу. И все в
этом ключе… В басовом… или скрипичном.
Кстати, кабинет, или «сигарная комната», у тестя был очень солидный. И
письменный стол, и книжная полка с набором книг. На стене висел портрет Столыпина.
Тут же, конечно, барчик с коньяками и вискарями. Сигарный шкафчик. Ну,
естественно, иконы по углам, как без них. Лампадка горит постоянно. Запах елея
вперемежку с сигарным ароматом. Чудны дела твои, Господи.
На следующий день тесть собирался в командировку на несколько дней, попросил
Артёма всемерно помогать теще в его отсутствие. А через три дня после отъезда
тестя Артёма попросили заменить гитариста в одном фешенебельном ресторане. В
ресторане было совсем немноголюдно. Они играли фоновую музыку, никто не
танцевал. Артём играл без вдохновения, на автомате, посматривал по сторонам,
наблюдал за посетителями. Публика была примерно-показательная, избалованная,
буржуазная. И вдруг… Он увидел входящего в ресторан тестя.
Артёму некуда было деваться, они только начали играть новую композицию, провода
и «усилок» электрогитары не позволяли ему куда-либо переместиться с авансцены.
Он машинально повернулся боком к залу и чуть опустил голову. Тесть его не
заметил, но направился к свободному столику около сцены. Он был в сопровождении
дамочки. Когда они уселись за столик, дамочка поправила тестю галстук и слегка
потрепала его по щеке, и Артём решил, что знакомы они не один день, очередная
профурсетка. Да и в этом ресторане они завсегдатаи, судя по тому, как моментально
подскочил официант, расплылся в улыбке, дамочка, не рассматривая меню,
выдохнула заказ, а тесть слегка кивнул головой для подтверждения.
С момента появления тестя Артём планировал доиграть композицию и слинять. Но не
тут-то было. Тесть направился в туалет, и путь его пролегал мимо оркестрантов.
Он вдруг заметил Артёма и встал как вкопанный. От злости и возмущения лицо его
побагровело и даже как будто надулось. Лицо тестя выглядело как перезрелый
помидор — чуть надави и брызнет:
— Ты как тут оказался? Опять за свое? Мы же договорились.
— А я думал, что Вы в командировке, Анатолий Эдуардович.
— Ну, да… Вот вернулся… ну, ладно. Молчок, понял?!
После этого эпизода тесть о трудоустройстве зятя разговоров не затевал. Тема
была закрыта. А зять тем временем работал в школе, учителем пения. Работа
приносила ему много радости, но мало денег. А деньги были очень нужны.
Подрастал сынок. Кстати, сыночка назвали Толиком, в честь деда. А фамилию дали,
по настоятельной просьбе деда, — Сердюк. Появился Анатолий Сердюк-2. Кто другой
заерепенился бы, но Артём не стал спорить с тестем из-за таких пустяков. Артём
с целью заработка играл у метро.
Получилось это случайно, в первый раз его затащил приятель. Поначалу Артём
очень стеснялся, а потом очень даже полюбил эту «концертную» свою деятельность.
Он, уже без приятеля, нашел себе подходящее место у метро. Чтобы его никто не
узнал, он надевал темные очки и шляпу с приделанным к ней париком. Эту шляпу он
отыскал в школьной кладовке, вместе с другим реквизитом она осталась от школьного
драмкружка. С целью переодевания он заходил в кафе недалеко от метро,
перекусывал, а потом в туалете, на выходе из кафе, надевал шляпу и очки,
перевоплощался. Очки оказались настолько темные, что к своей точке у метро он
пробирался очень неуверенно, нащупывая каждый шаг, как слепой. Потом Артём еще
трость присовокупил.
Артём был неузнаваем. Он не хотел, чтобы его увидели ученики или их родители.
Но, главное, он не желал встречи с тестем. Тесть передвигался на авто, но
всякое могло случиться. И постепенно сложился сценический образ: «слепой
музыкант». Он играл различную музыку. Брал с собой компактные инструменты:
кларнет, гобой, губную гармошку, чередовал. Иногда притаскивал аккордеон или
электрогитару. Артём был человек-оркестр. Когда он исполнял попурри из
известных мелодий на саксофоне, прохожие, спешащие проникнуть в метро,
моментально останавливались, застывали на месте, в мгновение образовывался
затор.
У него поднабрался, кроме случайных прохожих, и постоянный контингент
слушателей. Частенько они подходили к Артёму и делали заявки. Вкусы разные.
Артёма радовали некоторые заказы, забытые незаслуженно, замечательные мелодии:
«Опавшие листья», «Тень твоей улыбки», мелодии из фильма «Серенада солнечной
долины». Иногда он продвигал Моцарта или Бетховена в современной обработке. А
иногда он исполнял музыку своего сочинения. Артёма немало удивляло и радовало,
что его композиции, если судить по количеству заявок, обгоняли и Моцарта, и
Бетховена вкупе.
И вот однажды у метро нарисовался тесть. Тесть был с той, давешней, дамочкой.
Он бы прошел мимо, но дамочка его застопорила. Артём, когда увидел тестя, весь
сжался, захотелось убежать, но, по всей видимости, тесть его не узнал. Тесть
стоял и терпеливо ждал, а дамочка слушала с нескрываемым интересом. Артём играл
как раз свои композиции. По окончании дамочка даже захлопала. Обычно за
исполнение Артёма награждали металлической россыпью, да и то не все слушатели.
Но в совокупности набиралось немало, больше чем в школе платили, в разы.
Некоторые, особенно подвыпившие, растроганные меломаны кидали в футляр,
приспособленный для жертвоприношения, — «полтинник», иногда — «стольник».
А дамочка тестева положила пятьсот рублей. Тесть вытащил из кармана какую-то
мелочь, но она заставила его раскошелиться. Ему пришлось достать свое портмоне,
и она вытянула оттуда «пятисотку». Она подошла к Артёму вплотную, откровенно
рассматривая Артёма с ног до головы. Опуская деньги в футляр, она сделала
реверанс и улыбнулась Артёму.
Артём успел вблизи рассмотреть лицо этой женщины. Такое благородное, очень
«породистое» лицо интеллигентной женщины просто невозможно было предположить у
приятельницы его тестя. Что у них общего? Она, эта Дама, и дремучий,
неотесанный, толстомордый мужлан. «И девочек наших ведут в кабинет…». Она, эта
Дама, эта прекрасная незнакомка всего лишь улыбнулась Артёму. Всего лишь
улыбка. Но эта улыбка Артёма ввергла в неописуемый восторг. Для него Ее улыбка
оказалась соизмерима аплодисментам в Карнеги-Холл.