Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2015
Сергей Арутюнов, «Нижние котлы».
М.: «Вест-Консалтинг», 2013
Поэзию московского автора Сергея Арутюнова отличает в большинстве случаев
очень яркий, эмоциональный и даже страстный язык. То, что сразу бросается в
глаза, — это обилие просторечной, разговорной лексики («отседова
до оттедова»; «слово истины срыгну»; «а ты не ерзай, мозговь не гробь»; «не залупайся, что гражданин…» и т. д.), множество
авторских неологизмов («следами спутными»; «упромыслится»; «демократыши»;
«как был водярист он, икорнут…»
и т. п.), заимствования из иностранных языков, вводимые автором в свою речь с
изрядной долей насмешливого к ним отношения (например, «Поглубже
спрячьте ваш вивенди: / Начальству нужен операнди»
или «Пока давали пису ченс»…).
В контексте авторской задумки все это представляется весьма уместным: «Так наше
время было разбазарено / И стал язык раздвоен, как
билингва».
Не случайно в заглавие книги вынесено название остановочного пункта московской
электрички — Нижние Котлы. Лирический герой С. Арутюнова
является представителем определенной прослойки жителей столичного мегаполиса,
причудливого мира, в котором существуют параллельно друг другу, без видимых
точек соприкосновения, люди из совершенно разных социальных слоев — от
«чиновного ханыги» до «бизнес-шакалья»,
от «сытовзглядых, гладкобритых»
до «стай бывших работяг» «в зимних шапочках в обтяг»…
Представления о жизни, отношение к ней у этих слоев настолько разные, что
конфликт на мировоззренческом уровне неизбежен.
Лирический герой сборника, как и положено тому, кто «родился рабочим», не
способен внутренне освободиться от своей «родины» — не как от места рождения, а
как от идейной принадлежности к своему клану. И принадлежность эту он
воспринимает как тяжелую, травящую душу, но все же
миссию, и от одного стихотворения к другому подтверждает свою готовность к
исполнению этой миссии и преданность той самой «внутренней родине».
Настроен он весьма воинственно, «неудачниками и плаксами» называя тех, кто
гораздо спокойнее, чем он сам, воспринимает происходящее вокруг него: «В те
дни, когда горели наши вотчины, / Мы небо ни о чем не попросили, / Поскольку
весть несли, что вести кончены…». Сам лирический герой ощущает себя воином:
«…не пропаду / От познанья Добра и Зла»; «Без потолка
до пола не унижусь. / Ты не узнаешь, как меня сломали»; «Точат ножи булатные, /
Хотят меня зарезати, / Да, видно, не зарежут ни
хрена». Подобно тому, как в свое время говорили об этом М. Ю. Лермонтов
(«Печально я гляжу на наше поколенье»); или А. А. Вознесенский («Раз поэтов не
убивают, значит, некого убивать»); — Сергей Арутюнов добавляет свое
едко-сатирическое: «В подъезде никого из нас не стрельнут, / Пока в потемках за других не примут».
И все же не отпускает странное ощущение статичности всего происходящего.
Лирический герой бранится, терзается, но как будто висит в одной точке
затянувшегося полета, не в состоянии уцепиться ни за прошлое («Отщелкали «сябры» да «песняры», / Отговорили
рощи, подан паспорт, / …Вязанками призов, почетных грамот / И
вдоль, и поперек обнесены»), ни за настоящее («Жизнь проста, мила и кнутобойна»; «Стою и вижу — все мы акробаты. / Нам каждый день, как номер на канате, / За каждый промах гибелью
грозит»). Есть у героя мысли о будущем, но они не вполне определенные.
Лирический герой то — с большой, правда, иронией — подумывает о том, что
родился не там и не тем: «И думаю в пылу отчаянном, / Как это было бы прелестно
— / Внезапно сделаться датчанином / Вплоть до
малейшего рефлекса», то слишком, на мой взгляд, много внимания уделяет власть
имущим и преувеличивает силу их воздействия на конкретных людей: «Чтобы мы не словили ни капли сути, / И на смысл заветный свой наплевали,
/ Пребывая безвылазно в том абсурде, / Где реальность зыблется нулевая».
Заметные проблески оптимизма просвечиваются все же сквозь
общую довольно мрачную атмосферу книги: идет ли речь о твердом внутреннем
противостоянии «холеному западному упырю» — «Когда молчим, присяги не даем, /
поскольку не ему ее давали» — или о личном покаянии индивидуума перед
стариками, которые «Жили смирно, гибли на коленях, / Возносились ввысь душой
тщедушной» («Баллада о картошке»).
И в тех строках, когда поэт отвлекается от привычной гражданственной ярости,
звучит истинная поэзия, не требующая никаких дополнительных усилий, чтоб
тронуть сердце читателя: «Во мгле сверчки трещат. / И стол накрыт, но на
веранде ветер, / И старый дом так праведно дощат, / И
луч над ним так безответно светел, / Как будто прячет сердца сердолик / Под облака давно бессмертных книг»; «Где бы достать на
время внутренний этот стержень, / Чтобы воздать природе, четко, не мельтеша? /
… Ночью к пещере нашей тянется луч нездешний, / Мерно дыханье спящих, взрослых
и малыша»; «Пройдет и он, твой отпуск-эпизод. / Вернешься ни светлей, ни суверенней. / За лето поглупеешь
раз в пятьсот, / Язык забудешь, словно зонт в передней»; или вот это —
немногословное, короткое, точное:
Судьба меня жалела:
Пекись да индевей.
— Отец, а как же лето?
Не до него теперь.
И словно бы тумана
Порвали тетиву —
— А как же лето, мама?
— Прости. Не дотяну.
Колышется осока,
И слышно от реки:
Лети, сынок, высоко.
Внучонка береги.