Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2014
Семён Каминский
Прозаик, журналист, член Международной федерации русских писателей, Объединения
русских литераторов Америки и Союза писателей XXI века. Родился в 1954 году в
городе Днепропетровске. Образование высшее техническое и среднее музыкальное. Публикуется в периодических изданиях в России, Украине, США,
Канаде, Израиле, Германии, Финляндии, Дании, Латвии, в том числе в журналах
«Дети Ра», «День и Ночь», «Северная Аврора», «LiteraruS»,
«Сура», «Ковчег», «Время и место», «Edita», «Веси»,
«Новый берег», «Южная звезда», «Побережье» и во многих других. Автор
книг: «Орленок на американском газоне»: Рассказы и очерки (Insignificant
Books, Чикаго, 2009); «На троих»: Сборник рассказов
(в соавторстве с В. Хохлевым, А. Рабодзеенко;
Insignificant Books, Чикаго
— СПб., 2010), «30 минут до центра Чикаго»: Рассказы
(М., «Вест-Консалтинг», 2012). Редактор-составитель литературного раздела
еженедельника «Обзор» (Чикаго), член редколлегии газеты «Наша Канада»
(Торонто). Живет в г. Чикаго (США).
У него всегда легко и быстро образовывались подружки. Нет, вы не понимаете:
никаких любовных отношений с ними не было, речь идет именно о по-друж-ках. Чтобы общаться. Дружить. И не надо хитро
улыбаться. Я говорю — дружить. Так иногда бывает… Тех,
с кем образовывались близкие отношения, было гораздо меньше. И с ними было
совсем нелегко. Вернее говоря, трудно. Пара неудачных влюбленностей, жена,
развод… Но это случится потом. А пока есть
двухкомнатная родительская сталинка на пятом этаже,
под окнами которой в узком дворике еще сидит на ступеньках перед подъездом его
угловатая юность — чему-то верит, на что-то надеется и не совсем внятно
распевает под гитару про то, что «надоело говорить и спорить, и любить усталые
глаза».
А мы говорим сейчас исключительно о Венькиных
подружках. Точнее, об одной из них — Аленке, школьной еще подружке, самой
близкой, самой заслуженной. Полненькая, миловидная, с
длинными густыми черными волосами и широкими бровями. Донельзя отзывчивая и хронически переживающая по разным поводам,
главным из которых был ее почти безответный роман с абсолютно противным и даже кретинистым, по мнению Веньки,
парнем по имени Эдик. Причем эта «почти безответность» Аленкиного романа
заключалась в том, что Эдик изредка появлялся у нее на часок, чтобы переспать с
нею, совершенно не скрывая, что гуляет еще с двумя чувихами, а жениться уверенно собирается на третьей.
Однажды, когда Венька болел какой-то очень уж пакостной осенней простудой, Алена пришла его проведать.
Притащила большую шоколадку «Аленка» в заманчивой глянцевой обертке и долго
сидела у постели больного, подробно рассказывая перипетии их отношений… ну, с
этим своим козлом. Расплакалась, конечно. Крошечным-крошечным платочком (мокрая
серая тряпица) все пыталась унять слезы и вытереть свой великоватый
раскрасневшийся нос. Он утешал ее как мог, встал со
своего дивана (горло смешно завязано пятнистой маминой косынкой), распечатал
шоколадку и стал Аленку угощать. Та, всхлипывая, сначала сопротивлялась, есть
шоколад не хотела (я же тебе его принесла — ты же больной!), но он объяснил,
что у него и так сильно болит горло (вот видишь, — потрогал косынку) и
пока вообще есть не хочется, тем более — сладкое. Короче, Аленка потихоньку
стала отламывать от плитки один кусочек за другим, есть
и рассказывать… и опять отламывать, и опять рассказывать. В общем, успокоилась.
И съела всю шоколадку.
Венька подумал, что Аленка пришла проведать его, а
помощь-то, выходит, была нужна ей самой. Чтобы окончательно ее подбодрить, он
несколько раз завел стоящую на тумбочке мамину музыкальную шкатулку в виде
рояля, которая повторяла «Танец маленьких лебедей».
На прощание Аленка облегченно вздохнула, скомкала хрустящую фольгу от шоколадки
в потный кулачок и, пожелав ему «выздороветь-и-больше-никогда-не-болеть!»,
удалилась из сталинки в моросящий осенний сумрак.
* * *
Побелка на потолке потрескалась много лет назад. Если пристально, час за
часом, туда смотреть, трещинки складывались во всевозможные узоры: от сетки
марсианских каналов до парусной оснастки романтической
бригантины, уплывшей в беззаботное прошлое…
Венька лежал навзничь на скрипучей кровати и
старался не шевелиться. В коридоре, на столе у медсестры, негромко хрипела обшарпанная корейская магнитола:
Осень, в небе жгут корабли,
Осень, мне бы прочь от земли…
За стенами действительно хозяйничала очередная осень. И снова сильно болело
воспаленное горло.
Уже давно отгремели и затихли перестроечные залпы, под аккомпанемент «Лебединого
озера» бесславно провалился августовский путч, и город, в котором жил Венька, стал нешуточной ареной боев за постсоветские
богатства. Население оперативно разделилось на две основные группы: тех, кто
эти самые богатства во всю дербанил, беспощадно воюя
между собой, и тех, кто пытался пережить разруху более мирными способами. Венька попал на службу к первым, хотя по натуре явно
относился ко вторым. Окончив школу, а потом не очень престижный институт, он
переквалифицировался в бухгалтера — и как будто не прогадал. Должность главного
бухгалтера в компании, торгующей импортной мебелью, быстро сделала его вполне
состоятельным человеком. Правда, машину, даже подержанную, он так и не купил,
но в любой еде и одежде мог себе не отказывать, что в
то время значило немало.
Женился Веня на третьем курсе, да только жена, бойкая дивчина из параллельной
группы, начала погуливать уже через год после свадьбы. Развели их быстро —
сыграла роль сумма в конверте, оставленном Веней на столе у заведующей загсом.
Теперь уже бывшая жена ничего от него не требовала: у нее имелся любовник с
неплохой квартирой и всем прочим.
В момент разъезда с женой все и произошло. Сначала в офис фирмы нагрянула юная,
недавно организованная, но уже довольно кусачая, налоговая милиция в сопровождении
ОМОНа. Собственно к Вене, — а точнее, к
Вениамину Дмитриевичу, — никаких претензий у них вроде не имелось. На
фирме все было схвачено и без него, он лишь подгонял дебит-кредит по
определенной схеме. Но, когда одного из владельцев вывели из кабинета в наручниках,
стало ясно, что схема кого-то перестала устраивать.
А на следующее утро на допрос вызвали и главного бухгалтера. Следователь,
нагловатый молодой парень, сунул Вене под нос показания владельца. Тот
утверждал, что ни о каких нарушениях знать не знал, а все «преступные схемы»,
если они были, разработал именно бухгалтер, и сам, видимо, на этом наживался.
Затем следователь неожиданно перешел на дружеский тон и доверительно сообщил,
что их фирмой интересуются «определенные люди» — в этом, мол, и дело. Он,
следователь, может все замять и даже сделать так, чтобы «вы, Вениамин
Дмитриевич, остались работать при новых хозяевах», но для этого нужно
«воспользоваться запасами компании, о которых вы наверняка знаете, и доставить
их мне». На бумажке возникла сумма, во много раз больше всего того, что
когда-либо имелось у Вени. О «запасах» же он, увы, не знал ничего.
Арестовали Веню в том же кабинете — оказывается, ордер уже имелся. Он пытался
вспомнить кого-то, кто мог бы помочь. Но часть друзей и
знакомых уехала из города, а след других затерялся. Звонить был некому.
Одного дня в КПЗ Вене вполне хватило для того, чтобы еще яснее понять, зачем он
там находится. Два дюжих соседа заставили его спать на цементном полу прямо у двери, из-под которой тянуло сырым холодом.
Утром снова был допрос. Но за ночь Веня не вспомнил о «запасах», да и не мог
вспомнить, так что все продолжилось. На третьи сутки, после очередных
издевательств и насмешек, тучный сокамерник, по кличке Шайба, неожиданно
запрыгнул к нему сзади на плечи. Веня попытался его сбросить, но внизу спины
что-то хрустнуло, и они оба оказались на полу.
— Очевидно, смещение диска, — сухо сообщил после осмотра тюремный врач,
не сделав никаких анализов. — Отлежишься, и должно пройти.
Так Веня попал в местный лазарет. Ему повезло: других лежачих больных там не
было. Следователь пришел и сюда, чтобы напомнить, что «все зависит только от
тебя, а то сгноим до суда». По имени-отчеству он больше не обращался. В лазарет
приходила очень постаревшая и осунувшаяся мать. Шепотом умоляла Веню, «отдать
этим скотам все, что они хотят».
Через неделю боль в спине чуть поутихла. По крайней мере, можно было найти
лежачее положение, в котором она почти не ощущалась. Но наступить на правую
ногу Веня толком не мог. И горло разразилось нудной, привычной с раннего
детства болью — ночи на полу в камере явно не прошли даром. Однако сегодня врач
сказал, что лечение окончено. Завтра его снова отправят в камеру…
Со скрипом открылась грязно-белая дверь. Плотная женщина в красивой
разноцветной ветровке протиснулась спиной внутрь, продолжая что-то объяснять
медсестре. Наконец, она вошла.
— Веньчик! О господи, ты меня узнаешь?
Аленка… Она располнела еще сильнее, но лицо, как ни
странно, не слишком изменилось (на лоб спадали те же черные волосы, и так же разлетались
в стороны эффектные брови).
Он сказал что-то малозначительное, но школьная подружка, похоже, даже не
расслышала. Присев на табуретку, она затараторила
сама. Оказалось, что Аленка теперь живет в Израиле. После того как Эдик женился
на еврейке (как выяснилось, чтобы уехать в страну обетованную), она решила
сделать то же самое и с той же целью. Мужа звали Гарик, и в Израиле у него
оказались зажиточные родственники, так что переезд прошел без проблем. У них
есть сын, «уже совсем взрослый». Несколько дней назад Аленка приехала на родину
повидать своих и совершенно случайно встретила на улице Венькину
маму. Пара взяток в валюте «правильным людям» — и вот она здесь.
— Какой ужас! — приговаривала Аленка. — Что они с тобой сделали? Но
ничего — они боятся сор из избы выносить, я знаю! А у
нас в Израиле связи хорошие: мы там такой шум поднимем — им мало не покажется.
Про тебя и газеты напишут, если надо. У тебя же вроде были евреи в роду? Нет?
Ничего, что-нибудь придумаем. Я уже договорилась: тебя в палате подержат, пока
я порешаю… А с горлом что?
Ах ты, бедненький… Слушай, ты давай, как только
выйдешь, сразу же на еврейке женись. У меня и кандидатура есть — двоюродная
сестра мужа, познакомлю. Она пока еще здесь… Сейчас
быстро можно брак оформить, получить документы — и к нам. Там тебя от любых
болезней вылечат. Там же ме-ди-цина, а не это!.. Что?
Будет тебе фото. Ну, не красавица, зато готовит хорошо — я ела!
На слове «ела» она о чем-то вспомнила и сунула руку в карман ветровки.
— Вот — специально купила по дороге.
И перед Веней возникло нарисованное на заманчивой глянцевой обертке простенькое
лицо девчушки в платочке: вид у «Аленки» остался, на удивление, прежним. Он
повертел шоколад в руке, но есть не мог — саднило горло.
— Что? Как не будешь?!. Ладно, я только кусочек откушу…
Аленка развернула шоколадку, и вдруг, совершенно неожиданно, на ее глаза
навернулись слезы. Словно у нее закончился завод — как в той старой маминой
шкатулке. Аленка теперь совсем по-детски всхлипывала, и нос ее снова стал
красным и большим. Выяснилось, что на самом деле в Израиле ей совсем не так
сладко. Состоятельные родственники им давно уже не помогали, а устроиться на
нормальную работу было совсем нелегко. Муж вкалывал на вшивом заводике, а она
присматривала за детьми в разных семьях за какие-то несчастные шекели. Ее сыну
предстояло служить в армии, чего она очень боялась. А еще ее раздражали вечно
кланяющиеся «пейсатые» евреи-ортодоксы в черных
шляпах, которые жили рядом с ними…
Шоколадка закончилась, но настроение у Аленки улучшилось, и она
перестала хлюпать носом. Прощаясь, она наклонилась и чмокнула Веню в небритую
щеку. Он попытался привстать, но от резкого движения боль тут
же пронзила спину и ушла в ногу.
Аленка вздохнула и, зажав в руке обертку, попятилась к двери. А в Венькиной голове отчетливо зазвучали последние аккорды
лебединого танца. В этом месте мелодия обычно смолкала на полуобороте, а при
новом заводе резво начиналась сначала, повторяя тот же фрагмент.
Уже приоткрыв дверь, Аленка ойкнула и снова полезла в карман:
— Забыла… — улыбнулась она, и на свет появилась вторая «Аленка» — полная
копия съеденной. — Я так и думала, что опять съем, вот и купила запасную — держи!
Она положила плитку на пыльную тумбочку и скрылась в коридоре.
Мелодия в голове нерешительно замерла. Старая шкатулка сбилась с привычного
ритма, и теперь было совершенно непонятно: какие ноты послышатся, когда ее
опять заведут?
Чикаго, 2013–2014