Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2014
Михаил Квадратов, «Гномья яма»
М.: «Современная литература», 2013
Первые вечера чтения романа Квадратова убаюкивают — красиво, поэтично,
тягуче. Третья ночь вернула читателя на исхоженные
пешком Басманки, в круги возле Лефортова с неизменным попаданием на АБВГДЕйку.
Возвращение назад, в несусветные подвалы памяти, где происходит больше, чем
выносится на свет. И надо стать гномом, гномием, чтобы снова все увидеть,
вспомнить и пережить. Опьяняющие романы читать не впервой. Один словно написан
чачей, другой — сакэ. Третий — вообще сангрией. А тут все написано водкой —
точнее, спиртом «Royal», когда за несколько лет очередь в магазин вымирала
наполовину, но пресс-папье все так же воцарялись на столах из нешпона не-«ИКЕА». Другой русской жизни — новой, больной и суровой —
было напополам со смертью. Первый роман про 90-е, прочитанный без дурацкой
ностальгии.
Автор чаще ходит по твоим следам, чем даже ты сам. Забирает тихим, еле слышимым
в первом ряду поэтической посиделки голосом, на предмет — вы
где уже? И есть ли вас еще? Когда бы вновь довелось пережить впечатления,
близкие к дублинскому Джойсу, парижскому Кортасару или лондонскому Хаксли. Тут
вот московский Квадратов — меря, удмурт, физик, философ. И поэт. Медленно, как
игла в вену, вводятся расхожие характеры — условно,
трус, бывалый и балбес. Очень условно. На имени, фамилии и прошлом — не
остановишься. Все из наших, из сегодняшних. За каждым
миры и отчуждения, нивелировка 90-х. Тем и стала, что рожи
обернулись рожами, лица — лицами, звери закопались, а людей… раз-два-три,
посмотри-оботрись. На самом деле, о чем этот роман Михаила Квадратова — с ходу
не определишь. Вероятно, по схожим ощущениям всякого водораздела — он о
всеобщем водоразделе, который не за горой, не за Кукуем,
не из подвала в Яузу утек. И вышел в нас не тем, чем предки грезили, бредили,
жили и умирали. Чем-то иным. Почитаем, авось поймем.
Мы с автором ровесники, посему когда он застревал
делом и воображением в складе-подвальчике Немецкой слободы, читатель за жидкой
пачкой долларов топал по ул. Лукьянова, как раз между двумя Басманными. В некий
НИИ, где в катакомбах не только элементали обитали, но и тогдашний средний
класс чипсы фасовал денно и нощно — чин-чинарем. Выживание. Каким невообразимым
способом в середине-конце девяностых читатель и писатель не напоролись на
пулю-дуру и штык-молодец — вопрос десятый. Об этом вскользь поведают выщерблины
на каменных пресс-папье и осушенные промокашками капли непонятного цвета всей
новейшей истории. История всегда о многом умалчивает. Пока пытливый ум писателя
не начнет отколупывать то тут, то там — слой за слоем, факт за былью, событие
за топонимом… Открыв первую страницу романа, вы уже
попались, теперь до последней, пусть едва фокусируя строчки в предутреннем
свете — придется, как в песне — добрести-доползти-доехать. Не потому, что трэш,
ад, бурлеск или бесстыдно натурные сцены заставят обкусанным ногтем отгибать
страницу за страницей. Здесь не Фёдор Михайлович, не Михаил Евграфович, никакой
не скрипт к порно-сериалу и совсем не фэнтези с гоблинами. Хотя нечисть присутствует. Она, как история — незримо, мистически
прошивает страницы недавней повседневности, сны от которой до сих пор со
специфическим потом и запахом.
Вслед за неторопливым рассказчиком попадаем то в ранне-Петровское потешное
времечко, то в Европу пост-Парацельса, то в домосковскую эпоху племен и
порядков, то во времена сотворения мира и язычеств, то в некогда номерные
заводы Сарапула и Урала. И вот так, от Бабочки и Древа Мира до тайн Кунсткамеры
и позавчерашних будней — рискуем застрять во времени и себе. Ненадолго, зато с
пользой, с чувством, с расстановкой. Ибо и роман не за вечер уложился на
бумажные листки А4 или заполнил вордовские страницы
дисплея — десять лет, не шутка.
Намеренно не стану пересказывать сюжет. Точнее, их там не один. Да и
привлекательность романистики в духе опусов Булгакова, Доктороу, Павича и иже с
ними никто оспаривать не возьмется. Не стану еще и потому, что те, кому книга
попадет в руки, сами свое удовольствие (может, и не одно) получат сполна.
Дотошные экскурсы в историю интереснейшего уголка Москвы, обильные ссылки и
параллели, позволяющие в авторе угадать талант создателя добротного фикшен — чертовски подкупают. Метафоры в строчку, а не в столбик
удаются писателю Квадратову так же, как прежде в стихотворном творчестве. Пусть
это его дебютная крупная вещь в прозе.
Предполагая, что вам ее захочется отложить, не дочитав, хитрый сочинитель
сделал все, чтобы этого не случилось. Многослойным движением тем и историй,
почти энциклопедическими или намеренно наукообразными ссылками, занятной
манерой повествования, практически полным отсутствием спецэффектов. Вроде
эротики или погонь со стрельбой. Это не бульварный фейк, не сюси-пуси, не
детектив. Скорее, игра воображения на стыке фактов, домысла,
фантазий и идей. В упаковке истории клерка обычной конторы «рога и копыта»
образца новейшего времени. Наконец, попытка осмыслить многомерность бытия в
период распада и движения цивилизации — через все, что укладывается в голове
главного героя. Личным опытом, жизненными наблюдениями, тонкими связями с нематериальным или грубыми — с обыденным. Своеобразная
характеристика недавнего прошлого с сегодняшней колокольни. Местами ироничная,
саркастическая, по-доброму теплая и вовлеченная…
Подспудно даже захотелось в недалеком будущем увидеть «Гномью яму» на
басурманских языках — сознаюсь, злорадное желание: не все же нам «Кротовые
Норы» или «Осиные Фабрики» в переводах почитывать… Тем
более, что познавательно книга очень полезна. И задумываться над тем, куда
ведут читателя гномы и другие обитатели столицы, страны, мира — никакой язык не
помеха.
Потом начнут разгадывать роман — это, наверное, кому-то денег принесет или
славы. У читателя-участника той московской жизни, даже ее гномьего варианта —
козырь в рукаве, у автора вообще джокер. Он, хоть и удмуртский родом, Москва
его детище, на ладонях лежит — перелистывай. В первой участи наметишь место и
действие, во второй — сопереживание, в третьей — условности, но есть и
четвертая — собственно, язык. Квадратов пишет медленно, если вдуматься в
приводимые столбиком, но совсем не поэтические ссылки — вероятно, о важном. В энтомологическом ряду от Линнея сыщете
массу знакомых психотипов и характеров, в короткой справке из ПСС Ленина —
разные варианты предыдущей и будущей жизней. Скрытые метафоры практически в
каждом столбце факультативных как будто сведений — про моль, пресс-папье (а что
это? спросят нынешние дети), бабочек и запахи. О, эти запахи!.. Провокации,
которых на страницах романа — в избытке. Ямы такие, гномьи — попадаешь, как в
страну или время. Или город, или жизнь. Кому-то захочется, чтобы современный
роман был неглубок, скоротечен, изящен, насыщен и обтекаем. У этого автора он
таким быть отказывается. Вчитываешься в случайный эпизод:
конечно, не «бешеные псы», а реальные из «бывших», но с положением-званием —
вершат «кровлю» любой спокойной и беспокойной жизни. Вдумаешься, а на
что, собственно говоря, десяток-другой лет человеческой бабочки-души улетают?
Почему в угро-финском эпосе так уютно, а в иных — муторно,
беспокойно? Добрая половина этой книги — о том же. О непрочитанности,
непривязанности, неприкаянности. Так живем. О том и пишем. В последней части
романа автор глубоко и тонко рассуждает о поэзии, о прозе — и в жизни, и в
книге.
Очень интересные раздумья, по-Апдайковски струящийся поток сознания…
Когда тебе за полтинник — есть что сказать. Убедительно, негромко и
вслух. Почитайте «Гномью яму», обязательно включится внутреннее чутье — к проискам
гномиев, внешних и внутренних, к запахам истории, к
ощущению судьбы. К небезысходности нас всех — где бы, как и что с нами не
случалось. Именно об этом, по-моему, пытается сказать автор романа. По большому
счету, ему это удалось.
Александр ПАВЛОВ