Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2014
Виктор Петров
Поэт, журналист, издатель. Автор стихотворных книг «Лезвие», «Reserve of
livel», «Дотла» и других. Лауреат Всероссийской литературной премии имени М. А.
Шолохова и премии журнала «Юность», удостоен европейской медали Франца Кафки.
Главный редактор литературно-художественного журнала «Дон». Член Союза
писателей России. Живет в Ростове-на-Дону.
* * *
Валерии Салтановой
…стараюсь не думать о Вас,
Только думаю: стану ли близким?
И паденья возвышенный час
Отдаляют нерезкие блики
Тех обугленных, пламенных слов,
Что не счесть за каминной решеткой;
А писал, как вассал — был готов
Запивать неразбавленной водкой
И ревнивые ночи, и тлен,
Смену вех, смену стран, конституций,
Чтоб пластаться у Ваших колен
И не сметь поцелуем коснуться.
КАРНИЗ
Цепляется ветер за мокрый карниз,
И стылые пальцы скользят по железу.
Да это не я ли карабкаюсь, лезу?
А мог бы летать: стоит броситься вниз —
Туда, где пугают ночные прогалы
И дерзкий шиповник взошел на крови,
И мучает город пропажа любви…
Меж тем простодушные рыжие галлы
Живут-поживают бездумно в Европе,
Не зная того, что за мокрый карниз
Цепляется ветер в дождливом потопе
И тем исцеляет неслыханный криз.
Должно быть, сегодня… Да вот же, сейчас!
Конечно, сейчас протянула мне руки —
Желал бы, да вот не постигнуть науки:
Мол, жизнь продолжаться не может без нас;
Любовной науки, похожей на сонник,
Где всем и всему объяснение есть
И где толкований причудливых весть
Страшней, безысходней болезни кессонной…
Любовь увлекает ко дну, а обратно
Уже не всплывешь — путь в один лишь конец.
И что напоследок?.. Осталось не врать нам
Да слушаться парного стука сердец.
Скользят и срываются пальцы дождя —
Карниз, как железная клавиатура,
Усталый троллейбус рогатиной тура
Царапает падшую высь, уходя
Незнамо куда — лишь искрятся разряды,
Двоится по следу гремучий поток…
Мы рядом с тобою, а город жесток,
И горько, что рядом, но этому рады.
Озоном твоим надышаться и мне бы;
Пока же — сумбурного счастья игра
Про то, как расстаться настала пора…
А мыслю: «Отнять ли такую у неба?»
* * *
Валерия — моя звезда,
прощальной дымкою обвитая
И адской болью полосованная вдоль и поперек,
С тобой пересеклись на долгий миг,
на краткий век орбитами.
Хотел тебя сберечь — не смог…
Валерия — печаль, упрек.
Но ты постой: стучат часы —
дается звездам столько времени,
Что не сумеют никакие стрелки
счесть и перечесть!..
Врачует млечный ветер
— и спасет,
и вынесет из темени.
Прости, Валерия — моя звезда!
Еще есть время, есть.
ТАНА
Сверкнули кареокие две тайны.
Какой там Север? Ты из южной Таны.
Мост подвесной качается над Летой,
И я перехожу в гортанный город,
Где благоденствует врастяжку лето
И помыкает мной любовный голод.
Свое толкует в ступке пестик медный,
Возносится над туркой дух победный
Заморского привоза горьких зерен;
Я в чашке след кофейный не оставлю —
Зачем гадать? Я без того упорен
И доблестно взовью казачью саблю,
Когда на откровенный торг нагую
Выводит, цокая, базар… Смогу я
Отбить у нехристей ту полонянку
И ускакать за стены крепостные…
…Плевать на сигареты и гулянку:
Есть явь — азовские увижу сны я!
Там обожаешь ты на шкурах волчьих
Мерцать, сиамствовать со мной воочию;
Твое дыхание, как милость Божью,
Почувствую на берегу разлуки.
Пусть правда ради правды станет ложью,
Пускай сплетутся, не касаясь, руки.
Исплачется река у низких окон.
Замечу напоследок жгучий локон
И тем утешусь, вроде запятую
Поставила не ты ли между нами —
Свяжи, чтоб разделить… И — не впустую,
А быть с тобой, как Тана, именами!
* * *
Нам с тобою осталась последняя ночь —
Эта горькая ночь будет слаще других.
А потом, как уйду, проклинай и порочь!..
И забей меня словом, чтоб разом затих.
Мне дотоле читались иные слова
На изорванных страстью соленых губах.
Белоснежную розу руки целовал
Даром, что ли?.. И розою этой пропах!
Так пропах, что дождливый табун за холмом
Растерял по дороге подковы из луж…
Ты же локоть подставила острым углом:
«Уходи поскорей — не любимый, не муж!»
Пусть меня перестанут друзья понимать
И враги, устрашась, обойдут стороной —
Сумасшедший, все вижу и вижу ту стать,
Что моею была, да вот стала иной.
Так прощай!.. Но прощаться навеки постой,
Если горечь ночная глаза обвела
И внезапное утро своей чистотой
Освещает сближение стен до угла.
* * *
Мы сблизились, и я в тебя пророс —
Все глубже корень проникал, все глубже…
И ты решилась мне задать вопрос,
И этим стыд внезапно был разбужен.
«А прежде — и недавно, и давно —
Не так ли прорастал везде?.. Ответь мне!»
И свет погас… И стало так темно,
Как не было еще на белом свете!
Прости, я не ответил ничего,
Хотя бы мог и успокоить словом!..
И током сотрясло меня всего:
И это был ответ — не знал иного.
Задергался у лампочки накал.
Да будет свет!.. И света было много…
И я к тебе ветвями приникал,
И втайне милости просил у Бога.
Пускай еще вернется этот сон,
Когда земля для нас другою станет,
И ты из глубины исторгнешь стон,
И я в сто первый раз умру над станом!
ВОЛЧИЙ ГОН
…Я тоже —
степная волчица.
Я, одиночеством меченная…
Валерия Салтанова
1
Чей ребенок нерожденный
Упокоен в мерзлоте?
Но, крестом не пригвожденный,
Мнится, будто годы те,
Что схоронены, да только —
Вот они!.. И не прогнать.
Ты прошла по снегу столько!
Ты — волчица и не мать.
Сильная, ты стала сирой,
Заметалась по стране:
Всюду холодно и сыро,
И припала ты ко мне.
Как все было, я не помню —
Серебрилась волчья шерсть…
Я тебя такую понял,
Ты одна такая есть!..
Ни о чем плохом не думал,
Верил волчьему зрачку,
Но апрельский ветер дунул
И ударил по виску.
Вот она, твоя порода,
Одинокая стезя!
Разбивает дверь свобода —
Удержать бы мог… Нельзя.
2
Я вытравить хотел свою любовь к тебе,
Свести на нет — не сводится наколка,
И опозоренное имя на столбе
Читается, как вой степного волка.
Я не могу, волчица, без очей твоих
И злых, и обездоленных, и гордых,
Размером в пол-лица, пред коими затих
И плачу — слезы обжигают морду…
Мы стаю бросили свою и в степь ушли —
Одни с тобой на целый свет, подруга;
И пусть чужой костер теряется вдали,
И лопается конская подпруга,
Когда за нами затевают дикий гон
Воители, хранители невнятных правил,
И разрывается на части небосклон,
И мы неправотою лютой станем правы.
Скользит над ковылем луны благая весть,
И ничего прекрасней нет слиянной дрожи…
Я глажу языком твою седую шерсть,
Я знаю, чем волчица волку все дороже.
* * *
Объятие до помрачения ума —
И нежность губ уткнется в лунные колени,
И ставлю раскаленных поцелуев клейма,
И что с тобой, того не ведаешь сама.
Не свыше ли дается перейти черту
Наперекор теченью лет и сочетанью?
По линии прерывистой судьбу считаю
И родинки твои укромные сочту…
ПЯТИГОРЫ
Кареглазое иго, небесная воля —
Я тебя полюбил, как не любят уже,
Но терзает все чаще обман алкоголя,
Отразив полнолунную блажь на ноже.
Слышишь, милая?.. Счастье мое и злосчастье!
Нас разводит разлад: это зря — погоди!
Сердце бьется, желая к тебе достучаться,
А свое зажимаешь напрасно в груди.
Я живу на разрыв — разорвется аорта,
По-другому любить не могу, не хочу…
И твоя немота — дней безумных когорта —
В плен меня забирает, сдает палачу.
У того палача мониторная плаха —
Мне по воле твоей не сносить головы:
И щебечет мой твиттер, ненужная птаха,
И виденьем скользишь возле кромки Невы…
А не то обоймут севера пеленою,
И морозит звериная зависть подруг,
Потому что всегда ты была неземною,
Разрывая постылый, заезженный круг.
Ты ко мне добиралась, уже никакая,
Так измучили белая мгла, неуют,
Но, устами твоими глагол изрекая,
Пели ангелы… Слышу — поныне поют!
Так зачем от себя уходить в Пятигоры
И невнятицей длить непонятный затвор?
Посмотри, как возносятся звездные хоры,
Да слетают потом с неуступчивых гор.
Я тебя не молю, кареглазое иго,
Пожалеть и ответить на сбивчивый стук,
Ведь уже и про нас миру явлена Книга,
И молчаньем туманится близкий Машук.
* * *
Солнечный ветер полмира выжег. Нипочем
Эта жара отрешенным — таким, как с тобою мы:
Лишь бы спросонья касаться друг друга плечом,
А остальное, отнюдь, не достойно усталой тьмы.
Что за ревнивица!.. Ты ревнивее ста жен,
Собранных вместе в одну — так и не ставшая моей:
Фразой ударишь под сердце… Лучше бы ножом:
Вмиг остановится — мук никаких!.. Не можешь?.. Сумей.
С каждым распаренным выходом из душевой
И устремленностью к морю, к его вспененной кайме
Думаю о себе: «Как же это я живой,
Если жара неуступчиво подступила ко мне?»
Камни оплавленные. Без устали вдогон
Бьет автомузыка — за синкопой синкопа… Кругом —
Пекло… Но вдруг на железной дороге вагон
Кинется с виадука — такой разражается грохот-гром!
ГОРЛИЦА
Я сойду с электрички — не с ума ли сойду…
Надрывается горлица в дачном саду.
Что неволя, что воля — теперь все одно:
Умирает рябина и стучится в окно,
Да никто не выходит на рассохшийся стон —
Укатила не ты ли вчера на Ростов,
Загорелая дачница, горлиц сестра?..
Мне, ревнивцу Отелло, отпылать без костра.
Кличет горлица, кличет: «Милый мой, милый мой!»
Я поверил словам и — сюда, не домой…
Водосточный вопрос зацепился за край
Небосвода… Рябина, с горя не умирай!
А калитка закрыта на щеколду разлук:
Пустота презирает мой стук-перестук…
Воля пуще неволи, а грешнице — рай:
Ах, Рябина Цветаева, ты не умирай!
На перрон возвращусь, никому не родной:
«Астраханец» стенает тюремной стеной,
Срок на стыках сочтет затяжной товарняк…
Тут со мною стакнется некто: «Дело — верняк…»
Отвечаю: «Братишка, я теперь не в себе…»
И зайдется от горя не гром ли в стрельбе?
Камыши оторочены черной каймой.
Слышу горлицу, слышу: «Милый мой, милый мой!»
* * *
Эта ночь назначена последней,
Эту ночь не избежать уже…
Почему же ты считаешь бредней
Черную машину в гараже?
Вот она выносит на дорогу —
Страшная дорога до конца.
Ты потом отвыкнешь понемногу
От усталых черт его лица.
Кто ему?.. Была других дороже,
Даром что невенчанной была,
Но тобою освещалось ложе,
Где сплетались пальцы добела.
Так постой на холоде, подруга,
Сознавая, что ему теперь
Легче и верней уйти из круга —
Развернуться в сторону потерь.
Все равно не станете чужими
Под тяжелою пятою плит,
Если с губ его твое же имя
Следом за душою отлетит.