Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2014
Камиль ХАЙРУЛЛИН
Поэт, литературовед. Родился в 1946 году в Казани. Окончил физический факультет
и аспирантуру Казанского университета. Кандидат философских наук. В течении
35-ти лет преподавал в казанских вузах. Был заведующим и профессором кафедры
философии Казанского педагогического университета (1987–2010). Почетный
работник высшего профессионального образования РФ. Специалист в области
русского космизма и космической философии. Автор более 70-ти научных работ.
Издал два сборника своих стихов и в соавторстве два нотных сборника песен.
Публиковался в коллективных поэтических сборниках («Галерея-2, 3») и
периодической печати (ж. «Вопросы философии», «Философские науки». «Философия
образования», «Казань», «Аргамак. Татарстан», «Зинзивер», газ. «Татарский мир»,
«Звезда Поволжья» и др.). Некоторые философские работы и стихи переведены на
польский язык и изданы в Польше. Лауреат премий газет Союза писателей ХХI века
«Поэтоград» и «Литературнные известия» за 1913 год по разделу
«Литературоведение и литературная критика».
Михаил Лермонтов и русский космизм
(к 200-летнему юбилею великого поэта)
2014 год — это год 200-летия со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова
(1814–1841), великого русского поэта, о котором уже столько сказано и написано.
Но мне захотелось рассмотреть творчество Лермонтова через особую призму — а
именно через призму идей русского космизма. Такой подход интересен и тем, что
поэт жил во времена, когда космизм еще не сформировался как направление
религиозно-философской мысли.
В 2014 году исполнилось 185 лет со дня рождения Н. Ф. Фёдорова, основоположника
русского космизма. Поставлю вопрос: есть ли то, что может объединять таких
разных великих сыновей России со столь непохожими судьбами? С одной стороны,
Лермонтов — погибший молодым поэт и писатель, в творчестве которого
присутствуют богоборческие моменты, а с другой Фёдоров — проживший долгую жизнь
мыслитель-космист, идеолог активного христианства и проповедник единения
человеческого рода вокруг Общего Дела воскрешения всех умерших. Я положительно
отвечу на вопрос.
Во-первых, Лермонтова и Фёдорова объединяет то, что они оба были максималистами
в своих духовных поисках в творчестве, в предъявлении высоких требований к
жизни и утверждении возвышенных идеалов. Во-вторых, они были бунтарями,
выступающими против существующего миропорядка, обличителями несовершенств
земного бытия людей, их бездуховной суетливой жизни, направленной лишь на
удовлетворение сиюминутных интересов и выгод. В-третьих, и Лермонтов, и Фёдоров
выступали в роли пророков, стремящихся заглянуть в будущее человечества и
очертить его некоторые контуры.
Но главное, что сближает этих двух великих представителей русской культуры —
это неприятие смерти и жажда ее преодоления. Еще будучи мальчиком Лермонтов
осознал трагизм человеческого существования, обусловленный смертностью всех
людей. Этому, несомненно, способствовало то, что мать поэта умерла тогда, когда
ему не было и трех лет. Почему человек должен оставаться сиротой, теряя самых
дорогих родных и близких? Почему, в конце концов, он обречен умереть сам даже
при самом великом желании жить? Эти вопросы врезались в душу юного Лермонтова,
который немало стихотворений посвятил теме смерти. Гробы, могилы, мертвецы,
земля как кладбище, жизнь как ожидание смерти и неуклонное движение к ней и
соответствующие тягостные переживания — все это получило отражение в его
творениях. В них явно заметны метания поэта. То он хочет страстно жить, то
жаждет скорее забыться, заснуть, умереть и убежать из несовершенного и
обманчивого мира, где смерть господствует над жизнью. То он желает посмертной
жизни даже в рамках могилы, выводя образ живого мертвеца, то мечтает о
воскрешении и возврате к земной жизни. Но все стихи Лермонтова о смерти, в
конечном счете, выражают его протест, несмирение перед лицом рано или поздно
наступающего конца. Они смыкаются с его стихами, выражающими разочарование
несовершенным характером жизни. Приведу некоторые строки из его стихотворений.
Пора уснуть последним сном,
Довольно в мире пожил я;
Обманут в жизни был во всем,
И ненавидя и любя… [1, с. 247].
Это Лермонтов написал в 17 лет. Он разочарован существующим положением вещей, обществом, в котором не ценятся таланты, не ставятся высокие цели:
Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.
К чему глубокие познанья, жажда славы,
Талант и пылкая любовь свободы,
Когда мы их употребить не можем? [1, с. 65].
Но Лермонтов полон жаждой активных действий. Как изменить мир к лучшему? Поэт не представляет определенных путей к этому изменению. Но он понимает, что надо начинать с самого человека, с преодоления в нем низменных интересов и страстей и его переориентации на высокие цели и идеалы. По мнению Лермонтова, важно развивать у человека чувство правды:
Есть чувство правды в сердце человека,
Святое вечности зерно… [1, с. 300].
За этим чувством стоят совесть, честь, справедливость, долг,
ответственность, желание глубже познать мир и самого себя, устремленность к
истине, добру, красоте и Богу. Поэтому не случайно поэт назвал чувство правды
«святым вечности зерном». Только правда имеет отношение к будущему и открывает
перспективу вечности.
Но пока смерть как великое зло царит в мире. В стихотворении «Ночь II»
Лермонтов представляет ее в виде всесильного гигантского космического скелета:
Вот с запада Скелет неизмеримый
По мрачным водам начал подниматься
И звезды заслонил собою…
И целые миры пред ним уничтожались,
И все трещало под его шагами, —
Ничтожество за ними оставалось! [1, с. 87].
Но, может, потусторонние миры, которые порой открываются в сновидениях или в моменты высших откровений, позволят встать над всесильной смертью? Да, на земле все живое умирает, превращается в труп, который подвержен распаду и тлену. Но остается душа, которая должна быть бессмертной.
Не много долголетней человек
Цветка; в сравненье с вечностью их век
Равно ничтожен. Пережить одна
Душа лишь колыбель свою должна [1, с. 185].
Лермонтов пытается представить существование души в потустороннем мире, в котором могут быть свои неудобства и трудности. С одной стороны, она там свободна от тягостных земных уз, но с другой, душа без тела ощущает свою неполноценность и хочет его вернуть. В стихотворении «Ночь I» Лермонтов описывает такую ситуацию своего посмертного существования, которую он узрел во сне. Его душа, тоскуя по утраченному телу, возвращается к могиле и видит весь ужас распада и поедания его червями и насекомыми. Поэта охватывает страстное безумное желание спасти свое тело и опять вернуть его к жизни.
Меня терзало судорожной болью.
Я должен был смотреть на гибель друга,
Так долго жившего с моей душою,
Последнего, единственного друга,
Делившего ее земные муки —
И я помочь ему желал…
<………………………… >
Я припадал на бренные останки,
Стараясь их дыханием согреть… [1, с. 85].
Но тело не удается вернуть к жизни. Поэта охватывает отчаяние, и у него
возникает желание изречь хулу на небо. Все заканчивается тем, что он
просыпается.
В творчестве Лермонтова явно присутствует мотив воскрешения, т. е.
стремления возврата умершего к жизни. В начале стихотворения под названием
«Отрывок» он звучит так:
Три ночи я провел без сна — в тоске,
В молитвах, на коленях — степь и небо
Мне были храмом, алтарем курган;
И если б кости, скрытые под ним,
Пробуждены могли быть человеком,
То, обожженные моей слезой,
Проникнувшей сквозь землю, мертвецы
Вскочили б, загремев одеждой бранной! [1, с. 256].
Лермонтову интересна его родословная, для него важен дух его предков. В связи с этим было написано стихотворение «Гроб Оссиана». Оссиан — это легендарный шотландский певец, живший в III веке. Поэт полагал, что этот певец мог быть его предком, поскольку считалось, что род Лермонтовых произошел от Лермонта, выходца из Шотландии.
Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей.
Летит к ней дух мой усыпленный
Родимым ветром подышать,
И от могилы сей забвенной
Вторично жизнь свою занять!.. [1, с. 127].
Заряженный духом предков, Лермонтов жаждет победы над смертью, мечтает о физическом бессмертии и воскрешении умерших. Но он не знает, как это сделать, как осуществить свои мечты. В то же время поэт понимает, что для этого требуется кардинальное преображение природы и человека. При положении вещей, существующем в земном мире, и неразвитости человека, посюстороннее бессмертие невозможно и безумно.
Безумец я! Вы правы, правы!
Смешно бессмертье на земли [1, с. 383].
И способен ли человек в его современном несовершенном состоянии к вечному существованию?
Тому ль пускаться в бесконечность,
Кого измучил краткий путь?
Меня раздавит эта вечность,
И страшно мне не отдохнуть! [1, с. 182].
Пока человек, конечно, слишком слаб и несовершенен и не способен решать сверхзадачу победы над смертью. Но в будущем он может стать титаном, быть другим:
Как тот, кто в грудь втеснить желал бы всю
природу,
Кто силится купить страданием своим
И гордою победой над земным
Божественной души безбрежную свободу [1, с. 320].
Я полагаю, что можно сделать вывод о том, что творческие поиски и
устремления Лермонтова были направлены к тому, что впоследствии воплотилось в
русской культуре в виде философии Общего Дела Фёдорова. По моему мнению,
творчество Лермонтова можно рассматривать в качестве поэтической предтечи
русского космизма, сформировавшегося не только в работах Фёдорова, но и других русских
мыслителей этого направления.
Интересную и содержательную характеристику поэзии Лермонтова дал Василий
Розанов: «Гимны его напряжены, страстны, тревожны и вместе воздушны, звездны.
Вся его лирика в целом и каждое стихотворение порознь представляют соединение
глубочайше-личного чувства, только ему исключительно принадлежащего,
переживания иногда одной только минуты, но чувства сейчас же раздвигающегося в
обширнейшие панорамы, как будто весь мир его обязан слушать, как будто в том,
что совершается в его сердце, почему-то заинтересован весь мир.
Нет поэта более космического и более личного… (выделено мною. — К. Х.)
Казалось бы, еще немного мощи — и он будет управлять природой. Он как будто
знает главные и общие пружины ее. Всякий другой поэт возьмет ландшафт, воспоет
птичку, опишет вечер или утро. Лермонтов всегда берет панораму, так сказать,
качает и захватывает в строку целый бок вселенной, страну, горизонт» [2, с.
271]. По существу, Розанов подчеркивает глобальность и космичность поэзии
Лермонтова, на которые почему-то мало обращают внимание современные
исследователи творчества поэта.
Единство противоположностей — космического, вселенского и субъективного,
личностного — важнейшая особенность поэзии Лермонтова. Не видя возможности
достижения гармонии и совершенства на земле, поэт с надеждой обращает свой взор
к звездам, небу, космосу. Может быть, там есть совсем другая жизнь, блаженство
и перспективы неограниченного безбедного существования. В связи с этим
Лермонтовым был написан ряд стихотворений звездно-космического характера.
Приведу несколько примеров.
Вверху одна
Горит звезда;
Мой взор она
Манит всегда;
Мои мечты
Она влечет
И с высоты
Меня зовет [1, с. 270].
Желание занять место в звездном мире Лермонтов выражает следующим образом:
Люди друг к другу
Зависть питают;
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их место занять бы хотел [1, с. 228].
Обращенность к внеземной другой жизни звучит в таких строках:
Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века и жизнию иной,
И о земле позабывал [1, с. 183].
Лермонтов неоднократно повторяет, что ему хочется уйти из земной жизни и птицей улететь в бездонные выси неба. Казалось бы, вектор его души однозначно направлен к небу, иным мирам и потусторонней жизни. Но это не так. Поэт проявляет антиномичность в своих взглядах, поскольку этот вектор поворачивается в противоположном направлении к земному бытию. Ряд его стихов выражает любовь к родине, к земной природе и посюсторонней жизни. Очень трудно расставаться человеку со всем земным.
Как землю нам больше небес не любить?
Нам небесное счастье темно;
Хоть счастье земное и меньше в сто раз,
Но мы знаем, какое оно.
<………………………… >
Страшна в настоящем бывает душе
Грядущего темная даль;
Мы блаженство желали б вкусить в небесах,
Но с миром расстаться нам жаль [1, с. 323].
Лермонтов страстно желает соединить земное с небесным, посюстороннее с
потусторонним, смертное с бессмертным; человеческое с божественным, трагически
переживая их разрыв. В своем творческом воображении поэт устремлен к
всеединству. А всеединство является базисным постулатом космизма,
рассматривающего земную жизнь и человека как космические феномены, укорененные
в глубинных основах вселенского бытия. Опять стихи Лермонтова заставляют
вспомнить о космизме. Образно выражаясь, можно сказать так: призрак космизма
уже бродит в поэтическом пространстве Лермонтова, желая превратиться в реальный
фактор русской культуры.
Появление ангелов и демонов, живых мертвецов, русалок и других потусторонних
персонажей в стихах Лермонтова не случайно. Как и не случайно устремление поэта
перенести некоторые черты земной жизни и ее динамику в потусторонний мир. В
частности, он полагал, что человека в его потустороннем существовании не
ожидает вечный покой, и с ним будут происходить какие-то события, появятся
проблемы, которые надо будет решать. На мой взгляд, такое смешение
посюстороннего и потустороннего у Лермонтова было обусловлено не только
традициями фольклора и романтизма, но и его установкой на всеединство.
Из всеединства вырастали и панпсихические и пантеистические мотивы творчества
Лермонтова, которые, кстати сказать, оказались чужды Н. Фёдорову, но были
присущи другому представителю русского космизма — основоположнику космонавтики
и создателю своеобразной космической философии К. Э. Циолковскому.
Согласно панпсихическим и пантеистическим представлениям, абсолютно мертвого
как такового вообще нет. Все в мире живо и обладает чувствительностью разной
степени глубины и тонкости, всюду живое тянется к живому, и через всеобщую
жизнь, явную и неявную, проступает божественное присутствие в мире. Примеров
описания всеобщей одушевленной жизни, имеющей свои олицетворения в природе, в
стихах Лермонтова немало (стихотворения «Утес», «Листок», «Три пальмы»,
«Тростник» и др.). В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива…» поэт
описывает красоту и гармонию окружающей природы, а также ощущения своего
единения с ней. Оно заканчивается такими словами:
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога… [1, с. 421].
Удивительные строки. Лермонтов ничего не говорит о конкретных чертах своего видения бога на небесах. Но то, что это видение посетило его на фоне красот и спокойного благополучия природы есть факт очень важный для понимания характера религиозности поэта. Можно уверенно предположить, что религиозные чувства и умонастроения Лермонтова во многом опирались на его пантеистическое мироощущение. Бог живет в природе и проявляется в ее величии, красоте и гармонии. В подтверждение сказанному можно привести еще и следующее замечательное четверостишие:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит [1, с. 543].
Для русского космизма любовь выступает объединяющей и возвышающей силой, исходящей в конечном счете от Бога. Это хорошо показал Владимир Соловьёв в статье «Смысл любви» [3, с. 125–182]. Большое внимание феномену любви уделил и Лермонтов. Уже в юном возрасте поэт ощутил любовь как необходимость человеческой жизни. Он увидел в ней таинственную силу, завораживающую и переворачивающую душу, зажигающую в ней страсть:
Я не могу любви определить,
Но это страсть сильнейшая! — любить
Необходимость; и я любил
Всем напряжением душевных сил [1, с. 187].
Любовь занимает особое место в жизни человека, порождая широчайший спектр
переживаний. Рассматривая и показывая разные формы любви и варианты любовных
отношений в своих произведениях, Лермонтов пришел к выводу, что суть любви
заключается в неуклонном желании нести благо и счастье любимому человеку, в
способности сострадать другим и даже жертвовать собой во имя их. Примеры
жертвенной любви даны в поэмах Лермонтова «Кавказский пленник», «Ангел смерти»,
«Литвинка» и других. Такая точка зрения поэта близка к концепции любви В.
Соловьёва, согласно которой любовь есть преодоление эгоизма человека, его
самоотрицание ради утверждения и спасения другого [3, с. 138].
Увы, в своей статье «Лермонтов», написанной незадолго до смерти, Соловьёв
весьма критически оценил как личность поэта, так и его творчество [4, с. 730].
Богоборчество, укоры, обращенные к Богу, выраженные в некоторых стихотворениях
Лермонтова, по-видимому, настроили создателя религиозной метафизики всеединства
на весьма негативный лад. Соловьёв усмотрел в Лермонтове сверхчеловека,
высокомерного гордеца и эгоиста, а сутью его поэзии объявил демонизм и
ницшеанство. Такое понимание Лермонтова и его творчества было поддержано
Дмитрием Мережковским, попытавшимся мистически истолковать личность поэта. По
мнению Мережковского, Лермонтов — это «не совсем человек; существо иного
порядка, иного измерения; точно метеор, заброшенный к нам из каких-то неведомых
пространств» [5, с. 392].
Мережковский сознательно или не до конца осознанно ухватил космичность поэзии
Лермонтова и ощутил великий масштаб личности поэта. Да, Лермонтов — гениальный
поэт, смелый и независимый, способный бросать вызов общепринятым
представлениям. Действительно, многое в Лермонтове поражает и выглядит трудно
объяснимым. Это и та мудрость, которой достиг поэт уже в юношеские годы, и
идейно-художественное богатство его творений, и его умение проникать в самые
толщи народного духа, русской жизни и истории, и его удивительные пророчества
будущего. Но я против мистификации и демонизации Лермонтова, его характеристики
как сверхчеловека и иномирного пришельца, против обвинения его в ницшеанстве.
Я очень сожалею, что Соловьёв, сосредоточивший внимание на бунтарстве и
богоборчестве Лермонтова, не увидел в его творчестве глубоких метафизических
исканий, устремленности к всеединству, а главное — своеобразной религиозности.
Ведь совсем не случайно Николай Бердяев назвал Лермонтова «быть может, самым
религиозным из русских поэтов» [6, с. 64].
Хочется спросить: разве Лермонтов подобно ницшеанскому сверхчеловеку ненавидит
народ, отвергает общепринятые нормы морали и отрицает Бога? Нет и еще раз нет.
Им был написан целый ряд великолепных стихотворений религиозного характера:
«Ангел»», «Ветка Палестины», три стихотворения с одинаковым названием
«Молитва», «Когда надежде недоступный…» и др. В частности, поэт о благотворном
влиянии молитвы говорит следующее:
В минуту трудную
Теснится ли в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко… [1, с. 457].
Лермонтова мучила проблема теодицеи, т. е. оправдания Бога. В мире непрерывно идет борьба света и тьмы, добра и зла, и эта борьба происходит в людях и их душах. И победа нередко оказывается на стороне сил тьмы и зла.
В одном все чисто, а в другом все зло,
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят от того [1, с. 191].
Как тут не вспомнить Достоевского, для которого борьба священного с порочным
в человеке стала ведущим мотивом в его творчестве.
Но не слишком ли пассивен Бог в этой борьбе, в деле отстаивания добра, правды,
справедливости? Не слишком ли беззащитным оставил Он человека в его
противостоянии темным разрушительным силам? Хотя Бог предоставил человеку
свободу, но, по мнению Лермонтова, это не снимает с Него, как с вершителя
судеб, ответственности за все то, что происходит на земле. Библейская история о
первородном грехе как главной причине зол и бед человека и божьем наказании за
этот грех, по-видимому, не слишком убеждала поэта в плане оправдания
существующего положения вещей. Во всяком случае, наверное, это наказание для
него казалось слишком жестоким и несправедливым.
Присутствие богоборческих моментов в творчестве Лермонтова вполне объяснимо.
Как объясним и тот большой интерес Лермонтова к теме демонического. Через эту
тему поэт хотел постичь как бы изнутри тайные механизмы изощренного воздействия
мирового зла на человека. Чтобы противостоять своему врагу, надо лучше его
знать и понимать, осознавая многообразие его обличий. Это глубоко художественно
и в религиозно-метафизическом ключе показано Лермонтовым в знаменитой поэме
«Демон». А то, что поэт иногда причисляет и себя к демонам, то он хотел
подчеркнуть, что и в нем присутствует злое разрушительное начало, с которым
надо бороться.
Интересное определение демонического дал Стефан Цвейг: «Демоническим я называю
врожденное, искони присущее человеку беспокойство, которое гонит его… в
беспредельность, в стихию… Все, что предательски толкает нас за пределы нашего
существа, наших личных интересов, к опасности, к неведому, к риску, — все
это исходит от демонической части нашего “я”» [7, с. 64–65], которая таит
возможность падения, разрушения и гибели. Да, Лермонтов, судя по его стихам,
порой отдавался стихии демонического начала, но в то же время стремился ее
обуздать, обращаясь к гармониям божественного порядка.
Однако можно согласиться с мнением Соловьёва и Мережковского о том, что поэт до
конца не понял сути христианства.
Лермонтов, несмотря на все проявления богоборчества в нем, вполне осознавал
необходимость веры в Бога, которая одухотворяет человека, возвышает его и учит
любить. Об этом свидетельствуют стихотворения поэта. В них есть обращения к
Богу как Отцу и Творцу всего сущего, речь ведется о молитвах, обращенных к
Божией матери, но вот поэтических слов, касающихся Христа и его заповедей, нет.
Такой парадокс требует объяснения. По этому поводу я выскажу следующую точку
зрения.
Во-первых, религиозность Лермонтова во многом носит пантеистический характер, о
чем уже говорилось выше. Как известно, пантеизм, утверждая присутствие Бога
всюду и фактически растворяя его в природе, явно затрудняет восприятие Бога как
личности, если не сказать того, что делает это невозможным. А Иисус Христос
является богочеловеком, именно божественной личностью.
Во-вторых, по моему мнению, Лермонтов не воспринял таинственной сути воплощения
Бога в человеке, не понял того, что трагический разрыв между Богом и человеком
ликвидируется именно через такое воплощение, и что Христос как богочеловек и
есть разрешение противоречия между Всевышним Творцом и его главным творением.
Христос указывает людям путь спасения.
В-третьих, христианская проповедь смирения, покорности, преодоления гордыни,
наверно, как-то не укладывались в душе Лермонтова, бунтующей против
несовершенств человеческого бытия. Только в некоторых поздних его стихах стал
появляться мотив смирения и согласия с действительностью:
Люблю я больше год от года,
Желаньям мирным дав простор,
По утру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор [1, с. 521].
Таким образом, можно сделать вывод о том, что христианство для Лермонтова не
стало живой связью с Богом через его сына Иисуса Христа, несмотря на всю его
своеобразную религиозность. Но поэт ушел из земной жизни в неполные 27 лет, и
его мировоззрение, включающее и религиозные верования, не обрело своих
окончательных устоев. Вполне допустимо предположить о том, что в эволюции своих
религиозных взглядов Лермонтов мог пойти от богоборчества не к богоотрицанию, а
к богосынству, а значит и к верному восприятию Христа.
Великая трагедия заключается в том, что Лермонтов погиб на взлете своего
литературного гения и лишь в небольшой мере реализовал колоссальный творческий
потенциал. Сколько бы об этом привычно не говорилось, а чувство горечи от столь
несправедливой ранней утраты великого русского поэта не исчезает. Народная
молва приписывает такие слова Льву Толстому: «Если бы этот мальчик остался жив,
не нужны были бы ни я, ни Достоевский». Наверное, есть преувеличение в этих
словах, и Толстой вместе с Достоевским все-таки были бы нужны и незаменимы и
при живом Лермонтове, но в них звучит признание огромного значения творчества
Лермонтова для развития русской литературы, да и всей отечественной духовной
культуры в целом.
Литература
1. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 1 —
М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1961. — 756 с.
2. Розанов В. В. Мысли о литературе. — М.: Современник, 1989. —
607 с.
3. Соловьёв В. С. Смысл любви: Избранные произведения. — М.:
Современник, 1991. — 525 с.
4. Сытенко Л., Сытенко Т. Владимир Соловьёв в преемственности философской
мысли. — Казань: Изд-во «Экс-пресс-плюс», 2005. — 755 с.
5. Мережковский Д. С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. —
М.: Советский писатель, 1991. — 496 с.
6. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и
начала XX века / О России и русской философской культуре. — М.: Наука,
1990. — С. 43–271.
7. Цвейг С. Борьба с демоном: Гельдеринг. Клейст. Ницше. — М: Республика,
1992. — 304 с.